Эта мысль Теодору совсем не понравилась: в Лондоне слишком много мужчин и возможностей с ними уединиться. С другой стороны, это хорошая возможность проверить, может ли он доверять Эмме.

— Хорошо, — ответил он. — Едем в Лондон. Может быть, через две недели?

Эмма вопросительно посмотрела на него.

— Я сначала побываю в Эшли, — пояснил он.

Эмма равнодушно пожала плечом. Но этой ночью особенно остро ощущала его присутствие в своей постели.

На следующий день он уехал. Она скучала без него. Говорила, что ей все равно, повторяла, что должна быть рада его отсутствию, но то и дело представляла усмешку, которой он отвечал на все ее приказания, а потом поступал по-своему. Чувствовала себя очень одиноко в своей постели по ночам и очень несчастной по утрам, хотя больше ее не тошнило, а только мутило, и особый уход ей не требовался. Однажды она поймала себя на мысли, что готова снова страдать по утрам, лишь бы почувствовать ласковые руки, вытирающие ей лицо, отбрасывающие волосы со лба…

30 сентября к обеду Теодор вернулся. Эмма внимательно разглядывала его из окна, когда он спрыгивал с лошади — той самой, надежной и спокойной. Если честно, Эмма не сказала бы, что он плохой наездник. Интересно, он все так же пьет молоко, проезжая по той дороге? Она улыбнулась.

Она сочла Теодора довольно красивым мужчиной. Длинные ноги (она вспомнила, как он однажды ходил голым по ее спальне, задувая свечи — правда, с тех пор свечи он всегда гасил прежде, чем скинуть халат), изящные пальцы, густые волосы, более длинные, чем предписывалось модой. Но когда Теодор следил за модой? Эмма прекрасно знала, что герцог Клермонт следит за модой, поэтому она могла судить о том, что модно, а что нет, и совершенно очевидно, что Теодор даже не пытался делать это. Одет всегда так, чтобы было удобно.

Они иногда посещали соседей, и Эмма видела некоторых мужчин, которые в своем стремлении быть модными доходили до крайностей и становились смешными. В Теодоре было некое внутреннее достоинство, которое позволяло выглядеть прекрасно в обычной одежде. Он был… мужчиной.

И, надо сказать, благородным мужчиной. Если бы он захотел воспользоваться своим правом супруга, она ничего не могла бы сделать. Она могла бы сказать «нет», а он мог бы усмехнуться и заняться своим делом. Но он не сделал ни единой попытки, и Эмма жалела об этом. Иногда, когда он ложился в постель и обнимал ее, она чувствовала, что он возбужден и полностью готов, но Теодор вел себя так, будто ничего не хочет. Мужчина, страдающий излишним благородством.

К великому сожалению Эммы, этой ночью он не пришел к ней и заснул в своей комнате. А ей осталось только в одиночестве читать отчеты, которые он привез из Эшли-парка.

Потягивая великолепное вино, Теодор внимательно следил за своей женой, кружившейся в вальсе с одним из своих поклонников.

Ее трехлетнее отсутствие почти не повлияло на ее популярность. Конечно, слава «самой известной вдовы» за это время успела достаться другой женщине, но память о подвигах леди Эммы была еще жива. Многочисленные мужчины, с которыми она спала во время своего вдовства, Клермонт, с которым она спала, будучи уже замужем за бароном Эшли… И, кажется, за три года ничего в их семье не изменилось и барон не являлся препятствием для романов его жены. По крайней мере, он никому из ее поклонников никогда не угрожал расправой, не кипел от ярости и вообще не выказывал никаких признаков ревности. Он только молча наблюдал…

Эмма сдержанно улыбнулась пылкому виконту Дервуду. Тем не менее в ее прохладной улыбке ясно читалось обещание чего-то большего, чем легкий флирт. Они вышли на балкон. Теодор иронично улыбнулся и стал считать время, не собираясь давать им больше, чем две минуты. Не прошло и минуты, как они вернулись. Этого времени едва ли хватило бы даже на поцелуй.

Теодор ожидал этого. За прошедшие две недели подобные сцены повторялись не раз: многообещающий флирт, уединение на полминуты, возвращение в зал — без всяких признаков возможного разврата. Туалет в порядке, каждая волосинка на месте, прохладное выражение на лице. Иногда он ловил на себе мимолетный взгляд Эммы — после того, как она возвращалась в зал. Вот и в этот раз она взглянула на него. Теодор слегка приподнял бокал в знак приветствия. Эмма отвернулась. Может быть, она хочет заставить его ревновать? Что ж, он ревнует.

Герцог Клермонт внимательно наблюдал за обоими. Сейчас Эмму вел в танце какой-то новоявленный модник, а потом был его танец.

Вместо этого Клермонт пригласил Эмму выйти на террасу. Наедине с ним Эмму мгновенно охватила грусть — ведь это был ее брат, с ним она могла быть честной.

— В чем дело, Эмма? — довольно жестко спросил герцог. — Тебе нравится издеваться над собственным мужем?

— Я беременна, Клермонт.

Герцог на мгновение потерял дар речи.

— Я слышал, что у беременных женщин бывает необъяснимое настроение, но то, что ты делаешь — это слишком, по-моему.

— А что я делаю? Это всего лишь флирт, обычный флирт.

— Если бы ты видела барона Эшли в те минуты, которые ты проводишь на балконе со своими поклонниками, то поняла бы насколько ему это не нравится.

Эмма пожала плечом.

— Впрочем, если он такой дурак, что позволяет тебе вить из него веревки, то, пожалуй, он заслуживает всего, что получает, — неприязненно заявил герцог.

Эмма обожгла его сердитым взглядом:

— Не смей так говорить о нем.

Эти слова тоже ошеломили герцога. После недолгого молчания он протянул:

— О-о, вот как… Тогда в чем дело?

— Он не верит, что это его ребенок, — с горечью призналась Эмма.

Поколебавшись, герцог все же решился задать еще один вопрос.

— А чей это ребенок?

Эмма изумленно уставилась на герцога, открыв рот.

— И ты… ты тоже не веришь?

— Согласись, для этого есть кое-какие основания.

Эмма сникла и отвернулась.

— Хорошо, пусть он не верит. Ты за это наказываешь его?

Эмма не ответила.

— Очевидно, за это, — заключил герцог, хорошо зная кузину и ее манеру отвечать на вопросы. — И при этом ты еще жалуешься, что он не верит тебе! — герцог покачал головой. — Эмма, ты дура.

Она обожгла его еще одним сердитым взглядом. Герцог, не обратив на это никакого внимания, продолжал:

— Если тебе так важно, чтобы он верил тебе, то ты явно избрала не ту тактику. Флиртуя с кем попало направо и налево, уединяясь… Кстати, от кого, по его мнению, твой ребенок?

— От тебя, — мрачно ответила Эмма.

— От меня? — изумился Клермонт. — Что ж, я навещал тебя в Дербери, так что у него есть основания так думать. По его же вине, между прочим, — намекнул он на ту злую шутку, что сыграл с Эммой Теодор. Кузина давно уже рассказала герцогу всю эту историю.

— У него нет оснований, — отрезала Эмма. — Уж кому как не тебе знать, что это не может быть твой ребенок.

— Должен сказать, что одно время я был не прочь переспать с тобой, — с ухмылкой заправского повесы сказал Клермонт.

— Но этого не произошло, — холодно сказала Эмма. Потом вдруг призналась: — За четыре с половиной года я ни с кем не была… кроме как с Теодором.

— Вот как? — Клермонт сразу поверил ей. — Ты ему это говорила?

— Говорила.

— И он не верит?

Эмма усмехнулась.

— А еще, когда он спросил, чей это ребенок, я заявила ему, что твой.

Герцог закатил глаза.

— Очень мило.

Некоторое время они молча смотрели на темный сад.

— Если Юджиния вдруг услышит, что я ношу твоего ребенка… это сильно повредит тебе? Я слышала, что вы помирились, — тихо произнесла Эмма.

— Во-первых, ты носишь не моего ребенка, — напомнил герцог.

— Иногда я об этом даже сама забываю, — улыбнулась Эмма. Клермонт не ответил на ее улыбку.

— А во-вторых, она мне верит, как и я ей. Иначе, ты полагаешь, она позволила бы мне навещать тебя в Дербери?

— Верит…

— Доверие, Эмма, либо есть, либо нет. И если ты хочешь завоевать доверие своего мужа, то последнее, что тебе следует делать, — это проводить сезон в Лондоне и уединяться с кем попало. Тем более, со мной. Мы разговариваем уже минут двадцать. Вполне хватило бы на одно дело интимного характера. Давай вернемся в зал.