— Да, конечно, — смущенно откликнулась она. — А я могу называть вас Теодором?

— Да, конечно, — повторил он ее слова и широко улыбнулся. Эмма заметила, что в уголках глаз его при этом собрались морщинки. Ей захотелось поцеловать их, но она лишь улыбнулась и вновь опустила голову.

Теодор чувствовал себя на десять лет старше ее и в сто раз опытнее.

— Давайте прогуляемся, Эмма. Сегодня чудесная погода, — предложил он.

— О да, — поспешно вскочила она с софы. — Я покажу вам поместье, милорд.

Она улыбнулась и поправилась:

— Теодор.

Они подошли к речке, протекавшей через земли Дербери. К этому времени Эмма уже справилась со смущением и довольно свободно общалась с Теодором, все равно чувствуя себя школьницей по сравнению с ним. Странное ощущение.

— Выходите за меня замуж, Эмма, — неожиданно сказал он, остановившись и взяв ее за руки.

— Что? — опешила она. — Вы хотите заново провести брачную церемонию?

— Не совсем. Я слышал, есть старинный обычай, шотландский, кажется. Чтобы пожениться, двоим необходимо только произнести клятвы, и необязательно при свидетелях. Главным свидетелем для них является Бог, — он улыбнулся и кивнул в сторону речки, — и вода.

— А какие клятвы?

— Вы пообещаете мне только то, что сами захотите.

— И вы мне тоже?

— Да, Эмма я тоже принесу вам клятву, — твердо сказал он, несмотря на улыбку, задержавшуюся на его губах. — Перед лицом закона мы давно уже муж и жена. Но не перед лицом Бога и не друг перед другом, — объяснил он свое желание.

— Но мы не шотландцы.

— Это не важно для Бога, по-моему. Я не настаиваю, впрочем.

— Я согласна, — поспешно сказала она, и Теодор снова насмешливо улыбнулся. Эмма посмотрела ему в глаза.

— Клянусь, что буду тебе верной женой, что буду всегда честна с тобой, клянусь уважать и почитать тебя, быть с тобой в болезни и здравии, в радости и горе, пока смерть не разлучит нас.

— Клянусь быть верным и честным мужем, — он заколебался, а потом договорил:

— …пока ты верна мне. Клянусь любить и уважать тебя и не оставить до самой смерти. Аминь.

— Аминь, — повторила Эмма, слегка огорченная его оговоркой, но приятно удивленная словами про любовь. Любит ли он ее на самом деле или это просто повторение слов из общепринятой церковной клятвы? Только она выбрала одну часть этой клятвы, а он — другую. Она не решилась спросить.

Эмма опустила глаза. Теодор шагнул к ней еше ближе.

— Эмма, — позвал он. Эмма подняла на него взгляд и поняла, что сейчас он поцелует ее. Она потянулась навстречу его губам. Кожа его пахла солнцем. Удивительно приятный запах, — отметила она сквозь сладкий туман, окутавший ее сознание. Он медленно целовал ее, как будто в целом мире не осталось ничего важнее этого поцелуя и больше ничего не будет — тем более какой-то там супружеской постели. Поцелуй ради поцелуя, ради ласки, ради нежности — это было внове для Эммы. Она наслаждалась мягкими нетребовательными губами Теодора, как ничем еще в этой жизни.

Он отстранился от нее, и Эмма заметила, что его руки слегка дрожат, а на лице застыло какое-то странное выражение. Она возликовала: муж хочет ее! Она желанна для Теодора.

— Пойдем дальше, — сказал он наконец голосом более низким, чем обычно.

«Женщина имеет большую власть над мужчиной, если он страстно желает ее,» — вспомнила она слова своего первого мужа. Он-то утверждал, что она не имеет над ним такой власти и потому не сможет заставить его плясать под свою дудку. Эмма пообещала себе, что никогда не воспользуется такой властью во вред Теодору.

В дверь, разделявшую их спальни, постучали. Это не мог быть никто, кроме Теодора. Эмма нервно ответила:

— Войдите.

Только услышав ее разрешение, Теодор открыл дверь. Эмма вдруг поняла, что он вовсе не уверен, будут ли ему здесь рады. Днем они как-то не разговаривали на тему супружеской постели, хотя говорили обо всем на свете.

Она мягко улыбнулась ему, желая приободрить. Он улыбнулся ей в ответ, но это была совсем не та добродушная улыбка, к которой Эмма привыкла за день.

Как и в первую брачную ночь, Эмма лежала под одеялом, прижав его сверху руками. Но в этот раз Теодор не стал гасить все свечи. Одну возле кровати оставил. Он взглянул на Эмму, но она не стала возражать. Если ему хочется смотреть на нее, она не против.

Теодор сбросил халат. Он не спешил забраться к ней в постель, и Эмма успела рассмотреть его. Сложен он был весьма неплохо. Немного худощав и не очень-то мускулист, в отличие от ее первого мужа, но крепок. Она посмотрела на его грудь, покрытую черными волосками — ей очень захотелось погладить их. Мягкие они или жесткие? Пока Теодор забирался под одеяло, она сделала то, что хотела: протянула руку и положила ладонь ему на грудь. Мягкие и пушистые. Теодор слегка улыбнулся.

Теперь он лежал на боку рядом с ней под одним одеялом. Она чувствовала тепло его тела, ей хотелось почувствовать его еще ближе.

Теодор погладил ее по щеке пальцем, потом склонился и поцеловал так, как на берегу реки: нежно и без похоти. Эмма вдруг забеспокоилась: не слишком ли силен запах духов? Конечно, она решила больше ими не пользоваться, но наверняка вся ее спальня просто пропахла ими. Вероятно, было бы лучше лечь в спальне Теодора, где нет этого запаха. Счастье, что она не пользовалась духами почти полгода до этого, и запах успел немного выветриться из постельного белья и ее одежды. Эмма даже приказала постелить недавно купленное белье, которое еще совсем ничем не пахло, и рискнула надеть ночную рубашку, также недавно купленную. К сожалению, рубашка была обычной и совсем несоблазнительной. Казалось, Теодора этот факт не смутил. И слава Богу.

Поцелуй Теодора вверг ее в то же состояние счастливой полудремы, как и на берегу. Ей было жаль, когда он отстранился.

Но он не отстранился совсем. Рука его несмело проникла под одеяло, накрыла ее грудь и нежно сжала.

— Ты не возражаешь? — спросил он.

— Нет, не возражаю, — ответила Эмма. Мужские пальцы исследовали женскую грудь, через ткань ласкали мягкий сосок. Несколько секунд — и он гордо торчит, явственно проступая через плотную ткань. Теодор двумя пальцами принялся за сосок, то нежно потирая его, то едва касаясь. Иногда от его исследований тело женщины вздрагивало. Она стеснялась этого и старалась держать себя в руках.

— Можно тебя раздеть? — тихо спросил Теодор. Эмма удивилась, что он спрашивает ее об этом в такой момент. Все мужчины, которых она знала, не сомневаясь раздевали ее, стоило ей согласиться уединиться с ними.

— Да, можно, — в голосе ее Теодор услышал удивление.

Эмма приподнялась, чтобы помочь ему снять с нее ночную рубашку. Он не глядя бросил одеяние на пол. Впрочем, сама Эмма тоже нисколько не интересовалась судьбой своей рубашки. Ей хотелось, чтобы Теодор снова поцеловал ее, и она повернулась на бок, к нему лицом, и коснулась своими губами его рта. Теодор обнял ее, прижав к своему обнаженному телу, и ощущение горячего мужского тела, прижавшегося к ее, было не менее восхитительным, чем их поцелуй. Эмма застонала от невыразимо чувственного ощущения.

Язык Теодора коснулся ее губ, и она привычно раскрыла рот, впуская его. Вот эта деталь раньше очень не нравилась ей, но с Теодором все было иначе. Она подозревала, что даже полная близость с ним будет совсем другой.

Очень скоро нежность уступила место страсти. Одна часть Эммы наслаждалась всем, что происходило с ней, но другая — совершенно не одурманенная — отстраненно отмечала каждый этап. Вот нежный поцелуй… вот страстный. Вот Теодор закидывает ее ногу себе на бедро и, обхватывая сзади одной рукой, прижимает крепче к своему твердому естеству. Он готов, он хочет — радостно отмечает одна часть сознания, а другая начинает готовиться к неприятным ощущениям. Он трется об нее всем телом, и ласка пушистых волосков приятна нежной коже женской груди, — но ласка напряженной мужской плоти заставляет живот Эммы втягиваться от страха. Твердая мужская рука и многолетняя привычка не позволяют ей отодвинуться подальше. Эмме вдруг страшно захотелось, чтобы все это закончилось, сейчас же, немедленно. Ей не хотелось, чтобы Теодор уподобился другим мужчинам.