Он отвернулся и молча подошел к окну, не желая оправдываться, хотя чувстововал, как горят уши. Вероятно, он покраснел от неловкости, но в темноте все равно ничего не видно. Может быть, она даже не поняла, чем он тут занимался.

Эмме было очевидно, что, во-первых, она помешала ему, а во-вторых, что он прекрасно обходится без нее. И это было обидно. Особенно было обидно, что она не очень-то и нужна ему, но сознание того, что она испортила ему удовольствие, тоже ранило.

— Извини, — неестественно осипшим голосом сказала она. — Я не хотела тебе помешать.

Теодор бросил на нее косой взгляд: значит, все-таки поняла.

Эмме очень хотелось увидеть выражение его лица, но было слишком темно.

— Ты что-то хотела? — голосом, не выражающим ничего, кроме вежливого любопытства, спросил Теодор.

— Н… — она откашлялась. — Нет, ничего. Спокойной ночи.

— Эмма, погоди, — остановил он ее. — Ты что-то хотела, так ведь?

Вообще-то он хотел спросить, как она к нему теперь относится, но не осмелился.

— О, — усмехнулась она. — Всего лишь доставить тебе удовольствие.

— Понятно, — презрение в ее голосе Теодор отнес на свой счет. — Я должен…

— Спокойной ночи, милорд, — перебила она.

Теодор поморщился, услышав вежливое обращение.

— Спокойной ночи, Эмма, — он намеренно назвал ее по имени. Он ее муж. Если ей не нравится что-то из того, что он делает, она может либо привыкнуть к этому, либо… отвергнуть его навсегда. Сначала он даст ей шанс привыкнуть. Попробует объяснить, что то, что он делал, никому не приносит вреда, разве что нежным чувствам чересчур быстрых и непредсказуемых жен.

Встретились они за завтраком. Когда Эмма спустилась в столовую, Теодор уже был там. Он внимательно посмотрел на нее, оценивая, в каком она настроении. По лицу ее нельзя было ничего прочесть, поэтому Теодор решил, что в плохом.

— Доброе утро, Эмма, — сказал он, вставая.

— Сиди, — она слегка махнула рукой, одновременно кивком головы ответив на его приветствие. Лакей помог ей сесть. Она поблагодарила его точно таким же кивком, что не ускользнуло от внимательного взгляда Теодора. Сегодня Эмма вновь превратилась в Холодную Леди. Давненько он этого не видел. И не хотел видеть в будущем.

— Нам нужно поговорить, — заявил он после завтрака. Эмма слегка пошевелила кистью руки, давая знак начинать.

— Наедине, — пояснил Теодор.

— В гостиной? — приподняла она брови.

— Да, пожалуйста.

Эмма едва заметно кивнула. Теодор подал ей руку и проводил в гостиную на первом этаже. Эмма устроилась на софе, Теодор встал поодаль, скрестив руки на груди.

— Вы сегодня холодны со мной, миледи.

Эмма отметила, что он, дважды демонстративно обращавшийся к ней по имени, теперь использовал вежливое обращение.

— Смею предположить, что это из-за той сцены в моей спальне, свидетелем которой вы невольно стали вчера.

Эмма промолчала, лишь приподняла брови, давая знак продолжать.

«Очень трудно продолжать говорить о столь интимных вещах, — подумал Теодор, — когда на тебя взирают с вежливым недоумением.»

— Я не хотел оскорбить вас. То, что я делал, никому не приносит вреда, скорее наоборот…

Продолжать становилось все труднее. Теодор мысленно чертыхнулся, не видя никакого отклика на лице Эммы. Когда он замолчал, она отвернулась к окну, словно ей все это надоело. Теодор тяжело вздохнул и сделал еще одну попытку объясниться, хотя понимал, что начинает оправдываться.

— Это всего лишь способ унять желание, никому не причиняя вреда. Честно говоря, всего лишь слабая замена настоящему…

Настоящему чему? Теодор не нашел слов, чтобы закончить фразу.

— Я вовсе не хотел оскорбить вас этим. Прошу прощения, если невольно сделал это, — решительно закончил он, понимая, что Эмма осталась глуха к его объяснениям. Она сурово посмотрела на него и кивнула головой: мол, прощаю. Теодор скривил губы, ибо видел, что она вовсе не простила его, и уж тем более не поняла.

— Я должен спросить, не желаете ли вы, чтобы я уехал из Дербери?

Эмма равнодушно склонила голову, даже не удосужившись посмотреть на него.

Теодор снова мысленно чертыхнулся, приняв ее неопределенное движение за кивок.

— Хорошо. Я уеду. У меня есть кое-какие дела в Эшли-парке.

В Эмме все словно оборвалось. Она-то не сомневалась, что он останется. Если раньше ей просто не хотелось смотреть на него, то теперь она не смела сделать это, опасаясь, что расплачется. «Не уезжай!» — мысленно взмолилась она, но Теодор не умел читать мысли, а вслух она ничего не сказала.

— Мне кажется, — продолжил он, — вам нужно время, чтобы понять. Смею надеяться, вы попытаетесьпонять.

По телу Эммы даже пробежала дрожь, когда она услышала интонацию, с которой он выделил предпоследнее слово.

— Я вернусь недели через три.

Сердце Эммы радостно ухнуло.

— Тогда и продолжим наш разговор. Еще раз повторю, что в том, что я делал, нет ничего плохого.

Сам Теодор считал это в некоторой степени грехом, прелюбодеянием, но гораздо менее страшным, чем, например, насилие или измена. Поэтому пытаясь убедить Эмму, что в этом нет ничего страшного, он в чем-то шел против собственной совести.

Эмма приподняла голову, что послужило единственным признаком того, что его слушали.

Эмма следила из окна гостиной, как уезжал Теодор. Было бы так просто остановить его, сказать, что она все понимает, прощает его — если есть за что прощать… Но она не сделала этого. Она до сих пор чувствовала себя обиженной его пренебрежением.

«Смею надеяться, вы попытаетесьпонять,» — сказал он.

Провожая взглядом его карету, Эмма тяжело сглотнула. Что тут непонятного? Разве это пренебрежение — доставить неземное удовольствие ей и отказать в нем себе? И Теодор зря просил прощения за то, что сделал. Вернее, он просил прощения за то, что невольно оскорбил ее. Оскорбил чем? Видимо, неподобающим зрелищем. Но разве он в этом виноват? Это она ворвалась в комнату мужа без стука.

Всю прошедшую ночь она провела, мучая себя мыслями о собственной несостоятельности как женщины. Полагала, что не может дать Теодору то удовольствие, которое тот хочет. Думала, что не нужна ему даже для такой элементарной вещи, как удовлетворение похоти. Теперь же она раскаивалась в том, что позволила себе той ночью так думать, что не выслушала то, что хотел сказать Теодор своим «Я должен…» Раскаивалась в том, что позволила ему уехать.

Он вернется через три недели. И каким бы способом он ни получал удовольствие… или удовлетворение в будущем, она спокойно воспримет это. Если он захочет, чтобы она приняла в этом участие, она примет. Если не захочет… тогда не примет. Но ей хочется доставлять ему наслаждение, и она вновь скажет ему об этом. Она уже сказала об этом той ночью, полная презрения к себе: как она могла только подумать, что понадобится Теодору? Но оказывается, то была лишь слабая замена настоящему наслаждению. Может быть, она сможет доставить ему «настоящее». Только как? Весь ее опыт сводился к раздвиганию ног в нужный момент, фальшивым стонам страсти, механическим ласкам и поцелуям. Теодору это не нужно, особенно фальшивые стоны.

Она скажет еще раз, что хочет доставить ему удовольствие, как только он вернется.

Дела поместья не требовали пристального внимания со стороны Эммы, у нее оставалось много времени для размышлений. Она тратила это время на эротические фантазии, вспоминая все, что ей приходилось когда-либо слышать, видеть или испытать.

Теодор сам ласкал себя. Но ведь и она может делать это… Вероятно, может, если он согласен ее научить.

Теодор ласкал ее губами и довел до умопомрачения… Может ли она ласкать его губами? «Это неприлично,» — промолвил внутренний голос. «Ну и что?» — ответила ему Эмма. Заводить любовников тоже неприлично, а Теодор ее муж. Ее любимый муж. Она боялась сказать вслух (даже себе), что любит его, но назвать его любимым оказалось так естественно.