Эмма последние несколько дней старалась не выходить из своей жарко натопленной комнаты, но даже здесь ей было холодно. Она не могла без дрожи ложиться в свою постель, боялась выходить к обеду вниз, потому что тогда становилось еще хуже. Руки и ноги просто леденели. Теодор, обеспокоенный ее состоянием, послал за врачом, но учитывая сегодняшний снегопад…

Быстро спускался вечер. Принесли ужин. Эмма заставила себя поесть ради ребенка. Еда почему-то тоже стала казаться холодной, даже если обжигала язык.

Стрелки часов на туалетном столике показали десять часов. Кэтрин и Сьюзен пришли, чтобы помочь ей раздеться и лечь спать.

— Не надо, я сама, — сказала Эмма, в ужасе от того, что сейчас придется ложиться в холодную постель. Горничные неуверенно переглянулись, но ослушаться не посмели. Присели в реверансе и оставили ее одну.

Эмма долго глядела на большую постель с двумя одеялами и вспоминала ночи, когда Теодор спал рядом. Ей всегда удавалось согреться рядом с ним. Она должна спать и быть здоровой ради ребенка, она должна пойти к нему и попросить, чтобы он спал вместе с ней. Он не откажет ей, в этом она была уверена, даже если бы речь не шла об их ребенке.

Она позвонила горничной. Пришла Кэтрин.

— Милорд у себя? — спросила Эмма.

— В лаборатории, кажется, миледи.

Эмма вспомнила, что в своей лаборатории Теодор иногда мог задерживаться до самого утра. Так долго она не могла ждать. Придется оторвать его от дел… А ведь она обещала, что не будет мешать ему жить. Но ребенок важнее. Эмма глубоко вздохнула, набираясь мужества.

— Передай ему, пожалуйста, что…

Что? Эмма затруднилась с выбором фразы. Что миледи хочет спать с ним?

— Что я хочу… мне надо поговорить с ним.

— Сейчас, миледи?

— Этим вечером, когда он освободится. Но обязательно этим.

А она тем временем сядет поближе к огню и подождет его.

— Да, миледи.

Теодор пришел через несколько минут. Очевидно, он не стал задерживаться ни на секунду.

— Что-то случилось, миледи? — спросил он, обеспокоенно взглянув на ее живот.

— Нет… — она тихо вздохнула и поплотнее закутала свой живот в шаль. — Извините, я не хотела отрывать вас от дел.

— Я просто читал, — улыбнулся он. — Так о чем вы хотели поговорить?

Эмма молчала, не решаясь сказать.

— Эмма, что за дурацкая привычка молчать! — слегка рассердился Теодор. — Простите, я не хотел грубить, — опомнился он. Потом сел во второе кресло напротив камина. Несколько минут они молчали вместе.

«Ну скажи, — уговаривала себя Эмма. — Теодор, можно я буду спать с вами? Когда я одна, мне холодно и я не могу уснуть. Это так просто… Ты же за этим его и позвала. Теодор, можно я буду спать с вами?..»

— У вас жарко, — вдруг сказал Теодор, заставив Эмму вздрогнуть, и снова замолчал.

— Теодор, можно я буду спать с вами? — наконец она заставила себя выговорить это. Он пытливо взглянул на нее. Она подумала, что он захочет объяснений.

— Конечно, — легко согласился он, вместо того чтобы спросить о причинах.

— Спасибо.

— В вашей спальне или в моей? — спросил он. Она неуверенно взглянула на него.

— В моей. Здесь теплей, — объяснила она свой выбор. Он кивнул.

— Ложись, Эмма, я сейчас приду.

Теодор вышел, а Эмма неприязненно посмотрела на кровать, не собираясь ложиться туда без мужа. Она расплела косу, расчесалась, снова заплела. Она давно уже не делала каких-то особых причесок.

Вскоре он вернулся — в одном халате.

— Ты еще не легла? — удивился он.

— Я отослала горничных, — она поднялась с кресла. — Помоги мне раздеться.

Он хмыкнул.

— Решила меня соблазнить? — шутливо спросил он, помогая ей с платьем.

— Что? — она даже обернулась. — Нет, конечно.

— Тс. Я пошутил, — ласково улыбнулся он. Ей почему-то вдруг показалось нестерпимым, что он увидит ее обнаженной — такой толстой, уродливой. Она и в лучшие-то времена не особо привлекала его.

— Отвернись, пожалуйста, — напряженно попросила она.

— Ты не сможешь сама снять платье, — возразил он. — Может, все-таки позвать Кэтрин?

— Не надо, — вздохнула она и подняла руки. Теодор легко и аккуратно стянул ее платье через голову.

— Где твоя рубашка?

— На каминной полке.

Теодор взял нагретую сорочку и помог Эмме облачиться в нее. Все это время она старалась не смотреть на него, но вдруг нечаянно поймала его напряженный взор, устремленный на ее живот. Она сглотнула ком в горле и поспешно залезла под одеяло. Он с сожалением посмотрел на нее, потом задул все свечи, подбросил дров в камин, снял халат и лег рядом.

Он обнял ее. Как Эмма и помнила, он был восхитительно теплым. Она покрепче — насколько это было возможно в ее положении — прижалась к мужу.

— Тебе холодно? — спросил он.

— Д-да, я постоянно замерзаю.

— А… Так я нужен в качестве грелки.

Она не ответила. Если говорить правду, то она должна сказать «да», а ей очень не хотелось обидеть его.

— Обычные грелки не устраивают тебя? — в том же легком тоне продолжал он.

— Нет, мне все равно холодно, — решила признаться она. Почему-то в таком положении, когда они лежали рядом, не глядя друг на друга, разговаривать было легче.

— М-м. Ну спи. Я буду рядом.

Эмма заснула почти мгновенно.

На следующий вечер он пришел к ней сам как раз в тот момент, когда она укладывалась спать, уже отпустив горничных.

Она снова не хотела ложиться в холодную постель, но уже не так сильно, как накануне. У нее было ощущение, что Теодор оставил в этой постели часть своего тепла. И все-таки его самого здесь не было… Она решила, что позовет его, только если совсем замерзнет. Но едва она легла, как вошел муж.

— Как вы сегодня себя чувствуете, Эмма? Не холодно?

Она пыталась понять, как должна ответить, чтобы не заставлять его делать то, что ему не хочется. Но лицо его и взгляд оставались чистыми и непроницаемыми.

— Лучше, чем вчера, но хуже, чем обычно, — в конце концов честно ответила она.

— Мне остаться? — спросил он, загадочно улыбнувшись.

— О да, пожалуйста.

Снова те же действия: свечи, камин, халат, одеяло… С удовлетворенным вздохом она прижалась к нему. Он погладил ее по голове. Некоторое время они лежали рядом. Ей было жаль, что она может ощущать его всего лишь одним боком, но и этого было достаточно, чтобы ей было тепло всю ночь.

— Эмма? — обратился он к ней с напряжением в голосе.

— М-м?

— Можно мне прикоснуться… к твоему животу?

— З-зачем? — испуганно спросила она.

— Мне хочется почувствовать… Ты чувствуешь ребенка? Он толкается?

— Бывает иногда, — шепотом ответила она.

— Можно?

— Можно, — тем же шепотом ответила она. В первый раз за долгое время Теодору что-то нужно от нее.

Он лег на бок, протянул руку под одеялом и благоговейно опустил ладонь на ее живот. Погладил. Прикосновения его были нежны, легки.

— Я ничего не чувствую, — сказал он.

— Ребенок… спит, наверное, — едва сумела выговорить она.

Не зная, станет ли Эмма сопротивляться, Теодор решился на осуществление еще одного своего желания. Он стал приподнимать подол ее рубашки.

— Что ты делаешь? — спросила она, но не сопротивлялась.

— То же самое, — он успокаивающе улыбнулся ей, хотя она видела, как он напряжен. — Всего лишь хочу коснуться.

Эмма вздохнула, подавляя все протесты.

Ладонь Теодора опустилась на голый живот Эммы. Женщина вздрогнула. Он нежно, медленно водил рукой по ее уродливому телу. Глаза его были закрыты, а на лице написано такое умиление, что Эмма вдруг поняла: Теодор, как всегда, видит суть красоты. Тело женщины предназначено для вынашивания детей, и именно это делает его красивым. Вдруг ребенок толкнулся. Теодор вздрогнул и испуганно отдернул руку. А потом обменялся с Эммой радостным понимающим взглядом. Она тоже почувствовала это, и была вдвойне рада, зная, что Теодору это тоже приятно. Никогда Эмма не думала, что мужчина может принимать такое участие в процессе беременности. Зачать — это да, это могут все. Воспитывать — тоже могут многие, но есть девять месяцев радости и боли, принадлежащие только женщине, так она думала когда-то.