Если это был рай, то следующего путешествия в ад ждать было совсем недолго. Транспорт, доставлявший нас в больницу «Масорра», всегда приходил вечером. По дороге, которая длилась около полутора часов, мы почти не разговаривали. Там у каждого был свой личный ад. Люди знали, что в течение ближайших дней они будут говорить, делать и переживать то, о чем нельзя рассказывать.
Ветераны утверждали, что раньше было хуже. Ангел смерти «Карбо Сервия» только что уволился при таинственных обстоятельствах. Его звали Селестино Муралес по прозвищу El Enfermero, медбрат. Муралес руководил инъекциями и другим медицинским лечением, хотя, по словам заключенных. не имел медицинского образования. Он был лейтенантом Государственной безопасности, отдела Г-2. Муралес был садистом, который относился к психиатрическим методам лечения как к настоящему наказанию. Он любил лично делать электрошок, в особенности приставляя электроды к половым органам, обычно укладывая пациентов на пропитанный мочой матрас, чтобы от каждого киловатта становилось еще веселее. Или же пациентов сначала обливали холодной водой. Им никогда не делали наркоз и не вводили препараты для расслабления мышц, как положено при терапевтическом лечении шоком. Если пациентам ничего не давали зажать между зубами, они легко могли переломать их. За Муралесом всегда ходил ассистент, которого прозвали El Capitán. Капитан обычно насиловал самых молодых и привлекательных заключенных после завершения процедуры.
В 1984-м, когда я все еще лечился в больнице «Масорра», Муралес под чужим именем объявился в Майами, бежав туда на лодке. Он работал в доме престарелых и ожидал получения американского гражданства, когда неожиданно его узнал один из бывших заключенных больницы «Масорра» и выдал властям как палача.
El Enfermero установил высокую планку. Лечение электрошоком в «Карбо Сервия» не прекратилось после его бегства. Просто оно стало более «профессиональным», и им занимались настоящие врачи. Часто перед процедурой давали наркоз. Первый сеанс мне назначили после того, как я задал вопрос об анкетах, которые нам без конца приходилось заполнять. У нас, политических заключенных, постоянно проверяли уровень интеллекта. К нам применяли и другие тупые аналитические методы, по всей вероятности, для того, чтобы доказать какую-нибудь ненормальную теорию о связи между недостатком социалистического сознания и низким уровнем интеллекта. Я сидел и заполнял одну из таких анкет, когда пришел врач, совершающий обход, со своими пилюлями и шприцами, и я спросил, воспользовавшись ситуацией:
— А для чего это будет использоваться?
— Как это? — спросил врач и посмотрел на меня холодным взглядом из-за очков в стальной оправе. Он был моего возраста, мы могли бы быть одноклассниками, и по непонятной причине это вывело меня из себя.
— Я заполняю страницу за страницей этого дерьма, — сказал я. — Можно узнать, для чего я это делаю?
Врач ничего не ответил, но сделал знак сопровождавшему его медбрату, который записал меня на процедуру на следующий день. Позже тесты на интеллект стали совсем сложными, и все ненормальные теории претворились в жизнь.
Электрошоковые процедуры проводились по понедельникам, средам и пятницам в первой половине дня. Для того чтобы держать пациента, требовалось несколько санитаров — по одному на каждую руку и ногу. Пациенты, ожидавшие своей очереди, находились в прилегающей комнате ожидания с зарешеченным окном, где они могли слышать, а если очень хотели — то и видеть абсолютно все. Времени, чтобы прийти в ужас, достаточно. Что я чувствовал? Почти невозможно описать, потому что шоковая терапия настолько травматична, что у тебя моментально отшибает память. Кажется, что в мозгу произошел взрыв, а потом наступает темнота. Ты приходишь в себя, как правило, лежа в собственных испражнениях. Которые уже успели остыть. Я понятия не имею, сколько раз проходил эту процедуру, может быть раз двадцать пять. Миллиарды клеток моего мозга испарились в «Карбо Сервия». Испарились и смешались с характерной для этого места удушливой вонью от блевотины, испражнений и шизофрении.
«Карбо Сервия» была сумасшедшим домом во всех смыслах. Как будто маркиз де Сад, Франсиско Гойя и Джордж Оруэлл совместно построили увеселительный парк. Смрад и гвалт больше напоминали обезьяний вольер в зоопарке, а не медицинское учреждение. Здесь, совсем как в клетке у павианов, царила атмосфера истерики, постоянно разряжавшаяся с помощью спонтанных драк и звериной грубой чувственности, которая выражалась в прилюдных занятиях содомией или апатичной бесцеремонной мастурбации. Социальный эксперимент, который предполагалось провести во всех тюрьмах — плавильных тиглях зла, — полностью вышел из-под контроля. Критики системы сидели вместе с серийными убийцами. Дезертиры делили камеру с насильниками. Религиозных отступников помещали с людьми, считавшими себя Иисусом, Богом или неизвестным братом-близнецом Фиделя. Одним из самых знаменитых клиентов здесь был Николас Гильен Ландриан, племянник национального кубинского поэта и председателя СПДИК. В 1960-х годах он снял несколько экспериментальных документальных фильмов, а в 1968-м имел неосторожность сделать фильм про кофе. В него вошли кадры, на которых Фидель Кастро поднимается в гору, сопровождавшиеся песней «Beatles» «Fool on the Hill [76]». Гильена обвинили в «идеологических отклонениях», и следующие двадцать лет его то сажали в тюрьму, то выпускали, то забирали в психиатрическую больницу, то выписывали. Он прошел множество электрошоковых процедур.
Я до сих пор иногда просыпаюсь и вижу себя запертым в отделении «Карбо Сервия» больницы «Масорра». Я ожидаю своей очереди на электрошок, или ко мне идет медбрат с таблетками в одной руке и стаканом воды в другой: «Открыть рот. Проглотить. Открыть рот еще раз». У меня перед глазами постоянно стоит одна и та же сцена: пожилому чернокожему пациенту, действительно ненормальному, дали банку из-под варенья и велели собрать кал на анализ. Он стоит на коленях у вонючего переполненного унитаза и копается в нем. Вдруг он слышит крики и переругивания, свидетельствующие о начале раздачи пищи, и направляется в столовую, хватает алюминиевый поднос и принимается перепачканными пальцами запихивать в рот еду.
На меня действовали достижения «Масорры». Одним из наиболее любопытных побочных эффектов электрошока было то, что я терял цветочувствительность. Бывало, проходило несколько дней, прежде чем ко мне возвращалась способность различать цвета. Память была расколота на мелкие кусочки. По дороге обратно, в «Коллектив», мы едва узнавали друг друга.
Положительным результатом было то, что я позабыл Миранду. Я больше не ощущал ее физическое эхо, которое не давало мне заснуть и печалило не одну ночь в «Агуас-Кларас». Тоска по ней стала далекой тупой болью, уподобилась нездоровому зубу, который тихо ныл, но не воспалялся и не болел.
В РККС нас хорошо кормили, и я начал поправляться. Кроме тех дней, что я работал в поле, копаясь в ананасовых грядках, обычно я просто слонялся, приволакивая ноги, по территории. Вскоре внешне я уже стал напоминать постояльцев этого заведения. Сочетание шоковой терапии и медикаментов стерло все, что касалось полового инстинкта. Так что когда бывший майор, а ныне подполковник Кантильо приехала навестить меня, ее появление не вызвало такой же реакции, как в прошлый раз. Она тоже стала старше. Я был равнодушен к ней и к повторенному ею предложению.
— Ты правильно делаешь, что слушаешь меня, Рауль, — сказала она. — Тебе больше нечем давить на нас. На свободе все уже забыли и тебя, и твое дело. Понимаешь, там у нас время идет быстрее, чем здесь. Мы могли бы запросто забыть, что дали тебе возможность порвать с прошлым и выйти досрочно. Но нет. Обещание есть обещание.
Откуда я взял, что это дело стало личным для нее? Я явственно ощущал это. Ею двигало что-то иное, не просто желание навести порядок в делах, получить возможность закрыть папку, создававшую беспорядок.
