На выставке был представлен список командного состава «Бригады 2506», от командира бригады Хосе Сан-Рамона и его заместителя Эрнейдо Оливы до более низких чинов, всего двадцать человек. Имени Алехандро в списке не было, да я и не ожидал его там найти. Я думал, что после этого Миранда сдастся, но она была упрямой. Миранда пошла к музейной смотрительнице, на которую только что наорала, и спросила, есть ли в музее полный список бойцов «Бригады 2506», плененных и павших. Конечно, список есть, но его не раздают всем посетителям, ответили ей. И Миранда начала вдохновенно врать. Она сказала, что является студенткой исторического факультета Университета Гаваны — Миранда продемонстрировала свой студенческий билет — и что пишет экзаменационную работу о Плая-Хирон и «Бригаде 2506». Она упомянула о «компаративном социологическом исследовании», что прозвучало вполне убедительно. Смотрительница хотела знать, было ли у нее с собой рекомендательное письмо с факультета. Нет, у Миранды его не было, но она и не думала, что такое может понадобиться, поэтому назвала имя профессора, у которого можно получить все необходимые рекомендации, и номер его телефона, наверняка вымышленный. Смотрительница явно не хотела звонить в Гавану из-за нас.

— Ну что ж, — сказала она наконец. — Пройдемте со мной в архив.

Я ждал, сидя на стуле в зале музея. Их долго не было, минут десять. Вся эта затея начала действовать мне на нервы. Боялся ли я правды? Я боялся, что никогда не узнаю правды и еще, как это ни странно, что Миранда будет разочарована.

Она вышла, держа в руках папку, которую протянула мне, открыв на определенной странице. Миранда была на удивление спокойной. Поисковый азарт прошел, и на ее лице я прочитал озабоченность и сочувствие.

— Смотри, — просто сказала она. — Смотри.

Это был список пехотной роты F под командованием Максимо Круса, входившей в состав 2-го батальона «Бригады 2506» под командованием Уго Суэйры. Одной из последних записей на странице была следующая: Эскалера, Алехандро Эмилио, проживающий в Майами (р. 1928 в Сьенфуэгосе, Куба). Погиб на Плая-Хирон 19/04/61. Преступник.

Одно слово: Преступник.

Вот и вся жизнь моего отца. Компактно упакованная в слово из трех слогов. И меня словно громом поразило — вот оно. Ответ был здесь.

Миранда вернула папку смотрительнице и поблагодарила за помощь. Все ли это, что мы хотели, поинтересовалась та. Да, все.

Мой вещмешок казался очень тяжелым.

— А теперь пойдем искупаемся, — предложила Миранда.

— Ты хочешь сказать, что мне пора утопиться?

— Почему это? — спросила она. — Ты сын героя войны. Как ты и думал. В церквях Майами за твоего отца до сих пор ставят свечи. Ты должен гордиться.

— Насколько я помню, в той папке не было написано «герой войны». Там было написано: «преступник».

— А что еще они могли написать? Это же сплошная демагогия и пропаганда. Мне уже надоело слышать, что все несогласные с Фиделем либо «антисоциальные элементы», либо «преступники». Мало фантазии.

— Тебе это кажется смешным, — сказал я с обвинением в голосе.

— Да, некоторым образом это смешно. Мы оба происходим из семей самых что ни на есть настоящих gusanos,ты понимаешь? Может быть, они даже были знакомы, твой отец и моя мать.

— Почему мне об этом не говорили? — спросил я.

— Боже мой, Рауль, тебе было девять лет. Другие дети просто сожрали бы тебя. Ты ни в чем не виноват. Твоя мать поступила мужественно, придерживаясь своей версии, — знала, что она рано или поздно треснет по швам, но надеялась, что к тому времени ты будешь уже достаточно взрослым, чтобы нормально воспринять это. Только подумай, как это должно ее мучить. И только подумай, какое совпадение. Существовало два Алехандро Эскалеры, один на правильной стороне, другой — наоборот. Оба погибли. Каковы шансы, что все может совпасть с такой точностью?

— Очень невелики. Настолько малы, что я не верю, что это правда.

— Но ты виделэто. Странно, но я сразу все поняла. Как только мы нашли портрет.

До пляжа было всего каких-то двести метров. До пляжа Плая-Хирон. Я достиг цели своего путешествия, больше не было необходимости разыскивать памятники и мемориальные доски. Куба не ставит памятников преступникам и предателям. Но Миранда назвала Алехандро «героем войны».

Песок был белым, а вода кристально чистой и бирюзовой, совсем как на Плая-Анкон. Вообще-то предложение искупаться было очень соблазнительным. От того, что мы искупаемся, хуже не будет. Я бросил вещмешок в теплый белый песок, снял рубашку, скинул сандалии и пошел к воде. Раскаленный песок жег ступни.

— Подожди меня! — прокричала Миранда. Она сняла брюки и шла в трусиках и застиранном белом топике.

— Последний окунувшийся — преступник и предатель, — сказал я.

— Я люблю тебя, дурачок, — сказала Миранда.

— Не слышу, что ты говоришь.

— Я люблю тебя! — прокричала она.

Я не ответил. Я сразу стал решительно грести и заплыл очень далеко, даже испугался, что не хватит сил вернуться обратно, что меня унесет течение или найдут акулы. С каждым резким гребком я чувствовал, как ярость отступает. Когда я наконец успокоился, то развернулся и поплыл по направлению к берегу. Вдали я видел Миранду. Она стояла по пояс в воде и высматривала меня. Заметив меня, она помахала рукой. Я медленно и красиво доплыл до берега.

— Ну как, помогло? — спросила Миранда, когда я обеими руками обнял ее за талию и приподнял. Она сцепила ноги у меня за спиной.

— Да, помогло.

— Подумай об одной вещи, — сказала она. — Что, если бы ты был с Хуаной, когда открыл правду.

— Думаешь, она просто бросила бы меня?

— А ты думаешь, нет?

— А ты, ты теперь любишь меня еще больше, чем прежде?

— Да, разве это не странно? — сказала Миранда.

Мы немного подурачились в воде, это было нечто среднее между борцовским поединком и прелюдией к сексу. Мы снова хотели друг друга, а секса у нас не было очень давно. С самого завтрака в Сьенфуэгосе.

— Нас никто не видит, — сказала Миранда и стянула с себя трусики в воде.

Остальное было словно крещение во взрослом возрасте. Мне было интересно, что бы сказал Алехандро Эмилио Эскалера, рота F 2-го батальона «Бригады 2506», если бы узнал, что его сын в один осенний день займется сексом в море всего в нескольких метрах от места его гибели. По крайней мере, для гибели он выбрал прекрасное место.

А я — прекрасное место для возрождения.

Конечно, все происходило не так уж просто. Мое возрождение было болезненным и долгим: миллиметр за миллиметром. Сдержанная и терпеливая Миранда даже не представляла, насколько хорошей акушеркой она была.

Нас многому научили, но забыли научить сомневаться.Кубинцы моего поколения почти не умеют сомневаться. Правды, которые нам вдолбили, были «научно доказаны». Не так-то просто найти аргументы против доказанного «научно», особенно когда наука тяжело доступна и расплывчата. Таким образом: научно доказано и является исторической необходимостью замена капиталистического общества. Промышленные рабочие — или крестьяне в нашем случае — с помощью революции получат контроль над средствами производства. Революционное правительство, состоящее из представителей народа, поведет нацию через труды и опасности к справедливому и бесклассовому обществу, точнее, к коммунизму. Все это мы знали наизусть. Это было почти банальностью. Просто как дважды два.

Разумеется, я был коммунистом. А кем же еще?

И вот когда зародилось сомнение, показалось, что зеркало треснуло. Я сам себя не узнавал. Действительность разбилась на осколки. Все перевернулось с ног на голову. Черное стало белым. Белое стало черным. Верх стал низом, а ночь — днем.

Выучить наизусть — это не то же, что понять. Поскольку я никогда не был великим толкователем теории марксизма-ленинизма, я никогда не был ее умным критиком. Возрождение — это дело личное, оно связано с простыми личными вопросами. Самыми важными из них были такие. Что же за человек был мой отец? Что он считал белым, а что черным? Почему поступил так, как поступил? Почему покинул Кубу в момент победы… а потом вернулсявместе с бандой контрреволюционных разбойников, принял участие в трагической, обреченной на неудачу попытке интервенции, был застрелен, как собака, и не осталось даже могилы, на которую победители могли бы как минимум пописать? Как он мог стать предателем?