— Ответ очевиден, — сказала Миранда. — Он сделал это, потому что любил свою страну.

Мы сидели в хвосте автобуса по дороге в Гавану и тихо разговаривали.

— Как ты можешь быть так в этом уверена? Ты никогда с ним не встречалась. Ты не знаешь, что за человек он был.

— Я знаю, что тыза человек, — сказала Миранда. — Не думаю, что твой отец так уж сильно от тебя отличался.

— Ты считаешь его патриотом? Я даже не уверен, являюсь ли сам патриотом. Сейчас, когда я обращаюсь к тому уголку сердца, где, как я знаю, находится любовь к родине, я ощущаю пустоту.

— И знаешь почему? Потому что нас учили, что патриотизм — это любовь к Фиделю. Возможно, мое сердце меньше твоего, но мне сложно найти в нем место для целого Фиделя, в солдатских сапогах, с сигарой и всем таким прочим. Не получается.

— Да, но теперь ты говоришь, что патриотизм — это ненависть к Фиделю. Ты сама себе противоречишь.

— Я так сказала? Не думаю, что я настолько категорична. Интересное слово — патриотизм. Слово, за которое люди могут умереть. Вот в чем ошибка пропаганды, как мне кажется. Они хотят, чтобы мы поверили, что в «Бригаде 2506» были только сынки богатых родителей и негодяи. Наверняка такие тоже были, так же как они были и в «Движении 26 июля [39]». Но люди не станут рисковать жизнью за табачную фабрику или цементный завод. Люди рискуют жизнью за идею. Отдающие приказы вполне могут бороться за сохранность своей собственности, но только те, кто сражается добровольно. Этого недостаточно. А настоящие негодяи никогда не рискуют жизнью ради чего бы то ни было.

Автобус подскочил на огромных ямах Национального шоссе, и головы сидящих впереди комично подпрыгнули над подголовниками кресел. Приближалась полночь, и большинство пассажиров спало. Мужчина на сиденье перед нами громко застонал. Мы с Мирандой пили маленькими экономными глотками воду из бутылки и разговаривали.

— Знаешь что, Миранда? — сказал я. — Когда я в юности думал о своем отце, то всегда вспоминал Хосе Марти. Я представлял себе, что это папа сидел на белом коне во время битвы у Дос-Риос, что в него угодила пуля и он погиб.

— Почему бы тебе не продолжать так думать? — сказала Миранда и тихо захихикала.

— Что?

— Ну разве нет исторических параллелей? Между безнадежной высадкой Хосе Марти и Плая-Хирон? Весь этот патетический героизм. Снова, и снова, и снова.

— В «Бригаде 2506» были американские марионетки, — сказал я. — Это не одно и то же.

— Не думаю, что они так относились к этой операции. Вспомни Фиделя — разве он сделал не то же самое? С восемьюдесятью двумя людьми в лодке, которая затонула! Это было еще безумнее.

— Ну… они же победили.

— Да, они победили. Но разве их мотивы становятся от этого менее пафосными? Это форма безумия преследует Кубу. И я думаю, твой отец стал одной из ее жертв. Таковы вы, патетические романтические мужчины.

— Патетические? Элемент безумия, с этим я соглашусь. А вот насчет «патетические» — не знаю. Не в этой связи.

— Рауль, можешь пообещать мне: что бы ни произошло, ты никогда не вторгнешься на Кубу? Ни в одиночку, ни вместе с бандой других поэтов и мечтателей, которые не знают, где у ружья зад, а где перед?

Я захихикал.

— Не уверен, что могу дать тебе такое обещание. Мы такие, какие есть. Это гордое наследие Марти.

— Я тебе руки выкручу.

— Ш-ш-ш, не так громко, — сказал я. — Ты разбудишь людей.

Но Миранда схватила меня за руку и завела ее мне за спину. Ну и сильной же она была! Я был вынужден дать обещание.

— А кстати, как тебе нравится то, как Фидель конфисковал твоего ненаглядного Хосе Марти? НашегоХосе Марти? Мне кажется, это самая большая наглость. Все говорят о Марти как об «архитекторе революции» и тому подобное.

— Точно, — сказал я. — Марти же ясно говорил, что отвергает марксизм.

Это было головной болью для всех, за исключением самых преданных партийцев. С первого мгновения Фидель называл Хосе Марти «нашим апостолом», «архитектором революции» и никогда не упускал возможности выдать слова Марти за свои. Но это не могло изменить фактов: прежде всего Марти был националистом, но не марксистом. А во-вторых, он был глубоко религиозным человеком, возможно предтечей латиноамериканских «теологов освобождения». После смерти Марти на его ночном столике нашли как Библию, так и масонскую литературу. Поэтому использовать его имя с выгодой для марксизма и атеизма было непросто.

Но историю пишут победители, разве не так?

И когда кубинских школьников спрашивают, с какой целью штурмовали казармы Монкада, многие отвечают: для того, чтобы освободить Хосе Марти из плена. Если кто-то станет утверждать, что памятник Марти на площади Революции был воздвигнут режимом Батисты, детишки, без сомнения, донесут на него руководителю ближайшего КЗР как на человека, распространяющего контрреволюционную ложь. Но это тем не менее правда, и ирония заключалась в том, что огромный обелиск памятника Марти является копией рекламной колонны виски «Шенли» со Всемирной выставки в Нью-Йорке 1939 года.

Диктатор использует поэтов вместо ковриков у двери. Прошло немало времени, прежде чем я осознал, что тот Марти, которого я научился любить, не был попугаем Фиделя. И еще больше времени прошло, прежде чем я понял, что тот Марти, которого я научился любить, — тот, который говорил о свободе, достоинстве, справедливости и ненависти к тирании, — мог бы обратиться и к моему отцу и воспламенить его сердце. Я не исключал этого. Когда зеркало разбилось и ты не узнаешь в нем собственного лица, ничего исключать нельзя. Даже того, что те, кого нас учили ненавидеть, — предатели, классовые враги, контрреволюционеры, бесхребетные gusanosиз «Бригады 2506» — высадились на берег в своей зеленой форме в апреле 1961-го с самыми известными словами Марти на устах: Yo soy un hombre sincero / De donde crece la palma [40].

Я должен был поговорить с мамой. Но пока не понимал, как мне все это ей преподнести, и не осмеливался.

Когда мы вернулись в Гавану, нам с Мирандой было негде жить. Даже если бы доктор Эррера позволил — а он четко сказал, что не позволит, — Миранда и Хуана не смогли бы находиться под одной крышей. Должно пройти время, прежде чем зарубцуются раны. А квартира, в которой обитали мы с мамой, была слишком маленькой. Три человека не могли там спать, не говоря уже о том, чтобы иметь какую-то личную жизнь.

Нам на выручку пришла подруга Миранды. В ее квартире в доме Лопеса Серрано была свободная комната. Этот дом в центре Ведадо когда-то был фешенебельным.

Подругу Миранды звали Хулия Вальдес, они учились вместе. Ее семья жила в Ведадо со времени el triunfo. Отец Хулии был ремесленником и держал ушки на макушке, поэтому в хаосе зимы и весны 1959 года им удалось захватить одну из великолепных квартир, которую только что покинула семья адвоката. Обычная история. В то время привратница могла внезапно стать хозяйкой роскошной квартиры с террасой на крыше, а прачка со своими ключами — за ночь превратиться в обеспеченную особу. В квартире семьи Вальдесов была гостевая комната, которую нам разрешили снять при условии, что мы не останемся надолго. Это было совершенно законно и в порядке вещей. Точное значение слова «надолго» пока повисло в воздухе.

Здание, в которое мы въехали, было примечательным. Миранда его обожала, оно было похоже на готический замок или на фантастический дом из Готэм-сити. Сказочный, устремленный ввысь фасад с окнами-бойницами венчала квадратная башня. Если бы знак Бэтмена поздней ночью замерцал на стене этого здания, картина была бы полной. Дом Лопеса Серрано находится на углу 9-й улицы и авеню N в Ведадо. Он был построен в 1932 году как доходный в стиле ар-деко. Архитекторы Рикардо Мира и Мигель Росич черпали вдохновение, глядя на небоскребы Нью-Йорка, в особенности на Рокфеллер-центр, воздвигнутые в то же время. В доме было всего двенадцать этажей, но на протяжении нескольких лет он оставался самым высоким зданием на Кубе.