– Смерть, ты идешь?

– Нет, крашу губы, чтобы наконец тебя поцеловать.

И вот передо мной еще один призрак из прошлого, еще одна злая шутка Провидения. Эти пухлые губы, этот немой рот артиста, покорившего мир. Да-да, немой, самый знаменитый в этом веке. Но вы никогда не догадаетесь, кто это: мы не были любовниками, я никогда не целовала эти губы; ко времени нашего знакомства мне уже исполнилось восемьдесят, и ему оставалось жить недолго. Этот человек был моложе меня, но я не огорчилась, узнав, что его больше нет: уже давно привыкла к тому, что смерть отнимает у меня друзей, даже тех, кто по возрасту годился мне в дети или внуки. «Харпо Маркс умер, – подумала я, услышав это известие по радио, а потом, возможно, добавила: – Бедняга…» При известиях о смерти друзей я уже испытываю не боль потери, а крошечную радость игрока. Черное, нечет, малое… Ставки сделаны, и колесо жизни выбрало очередной жертвой не меня. Кто следующий? Делайте ваши ставки. Настал ли черед высокомерной Клео де Мерод или (не дай-то Бог!) моего хорошего друга Джорджа Вага, живущего в еще большей нищете, чем я, – друга, с которым мы до сих пор видимся и иногда выпиваем по рюмочке, вспоминая старые добрые времена…

«Умер Харпо Маркс», – сказала я себе и, чтобы узнать подробности, включила радио на полную громкость, несмотря на протесты моей соседки. Они пели ему дифирамбы – как делают всегда, когда умирает знаменитость. Харпо – звезда Голливуда, Харпо – музыкант, Харпо – немой… Но я не знала его таким: для меня он был человеком с густыми и выразительными бровями, моим последним товарищем по рулетке. При встрече он подмигивал мне и приветствовал словами: «А, Белла Отер-рро!» – с тем наигранным немецким акцентом, которого никогда не слышал мир. Мы встретились однажды летом, не помню точно, в каком году, и с того времени виделись еще несколько раз. Было очень странно, что я иду рядом с таким знаменитым человеком и никто не обращает на нас внимания, но в то время мы были уже реликвиями, которым никто не поклонялся, потому что нашей славе не хватало последнего освящения смертью.

– Зачем ты пришел, Харпо? – спрашиваю я его. – Ты, наверное, ошибся. До сих пор призраки, осаждающие меня со вчерашнего дня, являлись с благочестивым намерением в последний раз напомнить мне о моей жизни, заставить меня раскаяться. Но пока им это не удалось, хотя – я уверена – эти видения намного мучительнее, чем проходящие перед другими людьми незадолго до смерти. Что можешь сказать мне ты? На самом деле не понимаю… Не обижайся, дорогой, но ты ничего не знаешь о моей жизни, ты был свидетелем лишь случаев жалкой благотворительности казино Монте-Карло, которое в те годы, когда мы познакомились, из милосердия приглашало великих разорившихся игроков на пару дней, оплачивая им проживание в скромных номерах «Отель де Пари» и предоставляя как милостыню несколько фишек – в качестве компенсации за миллионы, оставленные ими за игорными столами.

Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая, как на твой первый вопрос: «Вы на самом деле Белла Отеро, как говорят крупье?» – я ответила: «Нет, я не Отеро, а всего лишь часть декоративного убранства казино, как и многие другие фигуры из прошлого, бродящие по залу с горстью зажатых в ладони фишек. Видите? Вот это – принц X, а та беззубая старуха, пытающаяся скрыть свои годы за серой вуалью, – знаменитая мадам Y». «Вы намеренно не называете имена?» – спросил ты. И я с привычной непринужденностью солгала: «Только тогда, когда для меня это важно, в особенности когда разговариваю с джентльменом». И, улыбнувшись так, как это делала прежняя Белла Отеро, предложила: «Почему бы нам не сделать ставки вместе, друг мой? Вы мне нравитесь».

Все рассказанное далее я узнала из первых рук – от господина Вильяма Карюше, адвоката Каролины Отеро, в те времена убежденного коммуниста. Белла обратилась к нему в пятидесятые годы XX века с просьбой помочь добиться того, чтобы советское правительство выплатило ей деньги за русские облигации (единственное, что у нее осталось) стоимостью семь миллионов франков, – она их купила когда-то по совету Аристида Бриана. Как и следовало ожидать, новое правительство не обратило внимания на просьбу французской кокотки, и она умерла обладательницей этого скромного бумажного капитала. Это бесполезное «состояние» и было найдено после ее смерти. Как бы то ни было, Карюше и Каролина стали друзьями: именно он сообщил мне о том, что Каролина и Харпо Маркс познакомились в Монте-Карло на склоне лет. В отличие от своего брата Граучо Харпо не сохранил свое состояние; в начале шестидесятых он приезжал на Лазурный берег по приглашению Эльзы Максвелл, журналистки, прославившейся острым языком. Харпо воспользовался случаем и посетил казино. Он тоже был в свое время заядлым игроком, однако, когда они познакомились с Беллой, по его словам, «был уже не тот».

Что же касается «наигранного», как утверждала Белла, немецкого выговора ее друга, то, по признанию самого Харпо, у него на всю жизнь сохранился сильный акцент 93-й улицы Нью-Йорка, где жили немецкие иммигранты. Харпо даже говорил: «Мое собственное имя звучит в моих устах как «Норро», и, подходя к телефону, я говорю не "Hello",а " Yah?"».

«Честное слово, не понимаю, зачем меня пригласили в свидетели. Я мало что могу рассказать о Каролине Отеро, и то немногое, что мне известно, слышал, разумеется, не от нее самой. Мы, игроки, ограничиваемся лишь обсуждением результатов игры или – если доверяем друг другу – открываем какую-нибудь уловку, но никогда не затрагиваем тем, не связанных с казино. О жизни Каролины Отеро поведала мне гостеприимная хозяйка дома на Лазурном берегу, где я провел немало месяцев. Думаю, не будет черной неблагодарностью с моей стороны, если я сообщу, что у Эльзы имелись усы, да и язычок у нее был острый, как бритва. Если честно, я никогда не обладал талантом своего брата Граучо к сочинению гениальных фраз, и сейчас моя цель – объяснить, откуда я узнал некоторые истории о Белле Отеро. Эльза Максвелл – таково полное имя моей гостеприимной хозяйки, Элзи – для друзей и льстецов. Вы ее знаете? Вам повезло, что она уже умерла, потому что в противном случае она бы знала все о вашейжизни, о содержимом вашего «мусорного ведра», как сказала бы Минни (моя мать). В людях, любящих рыться в чужом мусоре, есть что-то особенное: в конце концов, у них даже вытягивается морда, как у крысы, и у моей дорогой Эльзы лицо действительно было уже сильно деформировано в то время, когда она пригласила меня погостить у нее на вилле около Монте-Карло, незадолго до моей смерти… Славная Эльза… Наверное, она сейчас блаженствует в аду, где в ее распоряжении столько материала для вивисекции.

Однако вернемся к Белле. Уверяю, я не прибавлю ничего от себя в этом рассказе. Не знаю, правда это или выдумка (от Эльзы можно было услышать и то и другое), но вот несколько историй об Отеро, которые она поведала мне, пока мы любовались видом на Гран Корниш и потягивали «Кровавую Мэри». Эльза никогда не включала эти сведения в свои статьи или мемуары: в шестидесятые годы Белла была уже мертвой богиней, а Элзи всегда любила «свеженькое». Однако летние вечера на юге Франции бесконечны, поэтому, излив всю желчь на Грейс Келли, Жана Кокто и непомерно восхитившись Аристотелем Онассисом («Уверяю тебя, он никогда не женится на Марии; любовь – как суфле, понимаешь? А у Каллас оно слишком долго варилось»), Элзи вдруг стала вспоминать старые сплетни. Потягивая коктейль, она пережевывала все пикантные истории, и в ее глазах горели красные огоньки (или, может быть, это были просто отблески «Кровавой Мэри»?). Не знаю, но, по ее словам, все, что она рассказывала, было зафиксировано в газетах начала века, хотя она никогда мне их не показывала. «Если бы у меня было время заниматься давними сплетнями… сколько грязного белья вытащила бы я на всеобщее обозрение! – повторяла она, прежде чем снова сунуть свою мордочку в стакан. – Сколько засаленных тряпок!»