Сабля [13]

Меня давно интересовал этот сложенный из серых гранитных блоков добротный двухэтажный дом с парой печных труб, коронованных прорезными жестяными навершиями в виде куполов, чтобы в дымоходы не попали случайные посторонние предметы. Похоже, на этих прорезных коронах или куполах были изображены цифры или буквы, возможно инициалы бывшего владельца. Цифры могли обозначать дату окончания строительства красивого, не казённого по внешнему виду здания. Фасадом оно выступало на улицу Карла Маркса, а одним из торцов — на Пушкина (на эмалированных табличках имя и фамилия первого были указаны, на второй — лишь фамилия. Каждому понятно, кто такой Пушкин). Попасть в него можно было лишь со двора, с улицы Пушкина. Ворота всегда запертые, с калиткой, из неё выступала металлическая клавиша в виде ладони из тёмной бронзы. Но сколько раз я ни нажимал на неё, калитка, запертая на внутренний замок с фигурной, бронзовой же, но не литой, а пластиной-накладкой, не открывалась. К тому же, сверху калитка была защищена от дождя и снега не совсем полукруглой аркой, жесть которой обжимала левый и правый столбы, — я разглядел шляпки кованых гвоздей, опоясывавших поверху оба этих столба квадратной формы.

Зазевавшись на загадочный дом, мне не однажды приходилось опаздывать на уроки, что влекло печальные последствия вечером, после просмотра мамой дневника. Дневник-надсмотрщик рукой учителей фиксировал каждый мой проступок. И всё же частенько мне не удавалось пройти мимо загадочного особняка, чтобы не остановиться и, уцепившись за жестяные гремящие подоконники, не заглянуть: что же там внутри, за непроницаемо серыми от пыли стёклами окон?

Дом можно было признать совсем нежилым, если б не толстенные раскрытые фолианты, поставленные на подоконниках, как я догадался, для просушки. Они-то привлекали моё внимание и всегда вгоняли в недоумение. Это были необыкновенные книги. Чья-то неведомая рука (или руки) время от времени переворачивала огромные, толстой бумаги листы этих фолиантов в коричневого цвета кожаных переплётах, украшенных золотыми тиснениями названий. Переплёты отличались от современных не только несуразной толщиной, но и тиснёнными золотом двуглавыми царскими орлами. А на раскрытой странице, до предела напрягая зрение, я всё-таки разобрал: «Законъ № 1127». Оказывается, вот что значит золочёная надпись на переплёте широченного тома «Свода Законовъ Россiйской Имперiи». Меня поразило количество законов, существовавших при царе. Так, лишь один громадный томина, похожий больше на сундучок или растянутую гармошку, топорщился листами где-то на середине, а законов в нём содержалось более двух тысяч! Если я не заблуждался в подсчётах.

Стёкла двойных рам настолько запылились за многие десятилетия, что выглядели тёмно-серыми. Рассмотреть, что там, внутри помещения, в непросматриваемых комнатах и коридорах находится и кто там есть, было совершенно невозможно.

Конечно, будь я посмелей, постучался бы в окно или массивную дверь с фигурной бронзовой рукой-клавишей. Эта дверь имела полукруглый верх, её закрывала тоже выпуклая крыша, своеобразный шатёр, опиравшийся на витые металлические, но почему-то нержавеющие две колонны, с руку толщиной каждая. Их четырёхгранные окончания были врезаны в массивную, сантиметров двадцать пять — тридцать толщиной, гранитную плиту-крыльцо, заросшую с трёх сторон дикой сорной травой. Это являлось как бы доказательством, что никто в этом доме не живёт. К тому же зимой я ни разу не наблюдал, чтобы хоть из одной трубы шёл дым.

Ещё в прошлом году, проникнув во двор от соседей, я стоял на крыльце перед дверью, разглядывая чудну́ю ручку, и вроде бы услышал внутри дома чей-то приглушённый разговор, но он растворился, и в помещении установилась, как говорится, гробовая тишина. Мне подумалось, что в пустом доме резонировал звук движущегося по улице Карла Маркса трамвая.

Я расхрабрился было постучать в дверь, но остановил руку: что скажу, о чём спрошу, если мне откроют? Хотя мною обуревало жгучее нетерпение узнать, и как можно быстрее, что ещё скрыто в этом тихом, таинственном доме? Почему именно в нём хранятся пудовые фолианты царских законов и даже издания, отпечатанные латинским шрифтом?

Поясню, почему мне, десятилетнему пацану, вдруг стало известно, что книги отпечатаны именно латиницей.

Хотя мама почти ничего нам, сыновьям своим, не рассказывала о своём детстве, о семье, а дореволюционные фотографии, все до единой, отсутствовали в нашем альбоме, да и последующих лет тоже, кроме двух-трёх студенческих. К ним можно присоединить и отцовские, тоже несколько штук, где ему на вид не исполнилось и тридцати, — единственная фотография отцовой матери, и то мутная, любительская, уцелела каким-то чудом. Ну, татарка и татарка. Похожая на нищенку Каримовну, обитающую в бесхозной баньке в отдалённом углу нашего общего двора. Я не сразу поверил, что это моя бабушка. Однако, мама подтвердила. И добавила:

— Большего знать тебе ни к чему. Много будешь знать — скоро состаришься.

Только позднее мне совершенно случайно стало кое-что о ней известно. Ну да ладно, об этом после, в другом рассказе.

А теперь возвратимся на многотонную, серого гранита плиту, под полукруглую жестяную крышу, подпёртую витыми, рыжего металла колоннами.

Я размышлял: если в этом доме, на гробовой плите которого стою, никто не живёт, и голос в пустоте мне только побластился, [14]то кто же изредка, но систематически переворачивает страницы томов, а иногда заменяет и сами книги, кто?

Готического шрифта книги я узнал, потому что таким, очень похожим на готический, почерком писала мама.

— А где ты научилась так писать буквы? — спросил её однажды я.

— Как? — не поняла она.

— Ни как в школе.

И она неожиданно ответила:

— У немца-учителя. В Санкт-Петербурге.

— У немца? — в моём воображении немец — это фашист со свастикой на каске и мохнатыми лапищами с закатанными рукавами, а в лапах — автомат.

— Да. Когда девочкой была. Занимайся своими учебниками. Не прерывай занятия.

Уклонилась мама от полного ответа, но я не оставил «расследование».

Вот почему, обладая столь «уникальными» знаниями, оказался я на гранитной плите перед загадочной крепкой дверью, украшенной бронзовой фигурной пластиной-накладкой со скважиной посередине — для ключа. Ключа к тайне. Но его у меня не было, и поплёлся я по бурьяну, больно царапавшему мои голые ноги, к лазу, вырытому мной черепком тарелки под забором.