«Ястребок» Героя [87]

Утром пораньше, пока солнце припекает не сильно, мы собрались на чердаке Вовкиного дома, в главном штабе, чтобы продолжить государственной важности дело — печатанье листовок.

Трёхэтажный огромный доми́но, примыкающий к территории нашего двора, конечно, не Вовке принадлежит. В нём проживает много семей, эвакуированных из Ленинграда. Не помню, что здесь было до войны, — какое-то учреждение. Возле дверей всегда много людей толпилось. Вроде — какой-то суд заседал. Бесконечно. Разумеется, от кого мне было узнать, что не пройдёт и шести лет… Но не будем спешить.

…Семье Кудряшовых, а у Вовки осталась только мама, выделили крохотную комнатку на втором этаже в конце коридора — бывшую общественную уборную. Тётя Лена получила эту жилплощадь в награду как уборщица здания. Единственное окошечко размером с носовой платок, да ещё и зарешёченное, обращено в наш двор.

С чердака одноэтажного дома, где я живу, протянута к Вовкиному окошечку медная проволока — срочная боевая связь. Как в любимой нами книжке Аркадия Гайдара «Тимур и его команда».

Вызвать друга в запасной штаб очень просто: надо влезть по наружной (парадной) двери нашего дома на крышу сенок, после перескочить на основную крышу, пробежать до чердачного округлого окна, протиснуться в него, спрыгнуть на пол, засыпанный на ладонь ребром опилками, крутануть специальный штурвал — и всё в порядке: сигнал подан. Ответное подёргивание проволоки — сигнал принят, жди. Через несколько минут в овале чердачного окна появится лохматая голова запыхавшегося Вовки: комиссар тимуровского отряда прибыл! По важному делу. Дисциплина у нас — военная. Как на фронте.

Разумеется, можно просто крикнуть из своего двора: «Вовк! Выходи играть!» — и он услышит. Сортирное окошечко открыто летом круглосуточно, чтобы не задохнуться в кубике метр на полтора, где Вовка устроил лежак на двоих из старого, найденного на свалке дивана, застланного тряпичным половиком неизвестного происхождения. Наверное, выброшенного кем-то за ненадобностью.

Вовке всё годится на поделки. «Телефон» тоже придумал он. Хотя можно обойтись криком. Но разве это интересно? Да и мама не всегда отпускает, если услышит «звонок», — срочные хозяйственные дела всегда тут же находятся. Неотложные. Вовка часто работал за изнемогающую от голодной водянки мать — убирал начальственные кабинеты, мыл полы, протирал столы… Получив же секретный сигнал — бряцанье пустой консервной банки, привязанной к оконной решётке, — Вовка исчезает мгновенно из комнатушки, не вызывая никаких подозрений у матери. Она и спросить-то его не всегда успевает:

— Куда помчался?

Итак, главный штаб замаскирован на чердаке Вовкиного дома, в дальнем левом углу за массивной кирпичной печной трубой. А на нашем — запасной. На всякий случай предусмотрел Вовка же.

Просторный темноватый чердачище Вовкиного дома выглядит, когда в нём дежуришь один, жутковато. Особенно вечером или в пасмурную погоду. Днём же в главном штабе светло — вверху, рукой не достать, находится слуховое окно. Непонятно, почему его называют слуховым: кого, что из него слушать? Ну, если, например, налёт вражеской авиации случится. Такое событие мы, обсудив, напрочь не исключили. Всё может быть. Хотя едва ли добраться до Южного Урала фашистским стервятникам — кишка тонка!

Здесь же, в штабе, у нас и своя типография.

Вовка всего на два года старше меня, но у него богатейший жизненный опыт — лично побывал на войне. Настоящей! Не киношной, где одни весёлости да хохмы. Такие весёлые войны бывают лишь у нас, пацанов. А Кудряшов год промучился в блокаде.

Когда он вспоминает о преодолении их автокараваном Ладожского озера, у меня мурашки по коже бегают — страшно! Даже представить в своём воображении эту картину жутко.

Штаб придумали мы вместе, типографию целиком соорудил Кудряшов. Оказывается, печатаньем листовок он занимался и в блокадном Ленинграде. Там Вовка раздобыл настоящий шрифт — в типографию фашистская бомба попала. Он собрал разбросанные взрывом свинцовые брусочки, и довольно много — больше сотни. Несколько десятков литер удалось привезти в Челябинск — в кармане. Сколько уместилось.

Литеры он хранит бдительно. Не соблазнится обменять ни на какие богатства, хотя из имеющегося шрифта не составляются настоящие, даже небольшие, агитки. Как на щитах Совинформбюро.

И всё равно листовки у нас получаются что надо. Некоторые слова приходится дописывать ученической перьевой ручкой. Клише служит старая резиновая подмётка, на которой в зеркальном изображении Вовка вырезал самодельным ножичком фразу: «Смерть немецким оккупантам!».

Пригодились и два резиновых штампика — давнишние, завалявшиеся ещё с детсадовской поры, мои игрушки. Ими печатаются фигурка красноармейца по стойке смирно и будёновец-всадник на коне с саблей наголо — гроза немецких танков. Недостающую часть композиции, в центре между красноармейцем и всадником, восполняет братишка Славик. Он рисует фашиста, всего изрешеченного пулями. Это коронный номер юного художника. Впрочем, ничего другого он не умеет рисовать столь хорошо. Не научился ещё в свои шесть лет — седьмой пошёл.

Эти листовки мы раздаём в школе, где учимся, знакомым пацанам с соседних улиц. Иногда сбрасываем, забравшись на тополя, как с самолёта. Наша агитационная продукция пользуется заслуженным успехом и спросом. И это вдохновляет на дальнейшую работу. Мы не скрываем ни от кого, что делаем её сами, лично. Не всякий на такое способен.

…Когда листовок наштамповали штук двадцать, — а делаем мы их усердно и почти каждодневно из пожелтевшего от времени рулона старых стенных обоев, из тех, что и альбом Славика сшит, — до нас долетели посторонние звуки: удары в барабан и первые такты духовой музыки. Из слухового окна донеслись. Вот оно зачем устроено, окошечко-то!

Работа приостанавливается, разумеется.