— В вашем отеле есть женщины?

— Разумеется. Какую сумму вы полагаете истратить, месье?

— Что-нибудь подешевле — так только, для компании.

— Хорошо, я пришлю вам вместе с почтовыми открытками.

— И неплохо бы, чтобы она говорила по-французски.

— Они все у нас говорят на трех языках, мсье.

Через несколько минут в номер входит молодая женщина лет тридцати с видами Барбадоса под мышкой. Она совсем недурна.

— Обычные клиенты «Сэнди» никогда меня не зовут, — признается она, садясь.

— Почему?

— Потому что я стою недостаточно дорого. Я совсем было отчаялась. В прошлом месяце чуть уже не решила поменять страну. Подвернулось стоящее предложение в Южную Америку.

— Вы, значит, совсем дешевая?

— Сорок бивийских долларов, то есть двадцать американских. Понимаете?

— Да нет, не очень… Но вы же хорошенькая, очень хорошенькая.

— Спасибо за комплимент, но дело не во внешности. Цену назначает хозяин отеля. А потом, в зависимости от спроса, она повышается или падает. За двадцать американских долларов меня никто не хочет. Вы просто очень любезны.

— О, я-то! Да вы знаете, я просто не хочу транжирить деньги мсье Вальца.

— А кто это — Вальц? Предупреждаю, за двоих небольшая надбавка.

— Нет, вы не поняли. Вальц — это мой патрон в Париже. Я победил в конкурсе, который он устроил. «Неделя отдыха — и весь Барбадос твой».

— Вот и я твоя, если хочешь. Меня зовут Мышка, — говорит Мышка.

Мышке я обязан всем. Я остался в Барбадосе только ради нее. Прошло уже шесть дней… И за эти шесть дней я стал ужасно популярен. Все здороваются со мной, когда я прогуливаюсь по гостиничным коридорам. На пляже чуть не дерутся за то, чтобы принести мне надувной матрас, а тренер по водным лыжам даже не берет с меня теперь платы за уроки. Мы побывали и в ночных барах и в дансингах. Каждый день — и по нескольку раз — я переодевался. А Мышка все нахваливала мои рубашки и брюки.

Она всерьез приобщила меня к жизни отдыхающих. Не будь ее, сегодня я ломал бы голову, как бы прожить еще один длиннющий день. А теперь мне, наоборот, почти грустно, что завтра придется покидать этот уголок, где царит безделье и где ничто по-настоящему не имеет значения.

Я страшно благодарен Мышке за то, что она оградила меня от унижений, оскорблений, насмешек, обычно сопровождающих туриста. Эта славная молодая женщина, метр восемьдесят ростом, не слишком разбитная, несмотря на свою профессию, представила меня всей своей семье. Я познакомился с ее родителями, детьми, мужем. Таким образом, многое для меня прояснилось. Я узнал жизнь Барбадоса изнутри. Мышкино семейство обитало в типовом деревянном домике, не слишком прибранном, у самого шоссе, что ведет в аэропорт. Сегодня вечером мы ужинаем там в первый и, по всей вероятности, в последний раз.

Мышкин муж, Боб, когда-то был местным чемпионом по метанию стрел, но потерял кисть руки.

— Вы ничего — можете оплачивать и номер в «Сэнди-парк» и мою жену, — бросил он мне, когда мы встретились.

Мышке пришлось переводить весьма приблизительный английский Боба. Я вполне понимал его враждебность по отношению ко мне — поставьте себя на его место. Мышка премило объяснила супругу, что, не будь меня, ему всю неделю нечего было бы есть. Она вообще, когда захочет, становится настоящим дипломатом.

Я пользовался последними часами солнца и то и дело залезал в море. А Мышка занялась моим чемоданом. Она, видно, думает, что он из настоящей кожи, — бедная девочка! Я предупредил администрацию гостиницы, что эту ночь не буду ночевать в своем номере. В любом случае, я не обязан давать им отчет — Бальц за все заплатил. И я не видел причин, почему бы мне не остаться у Мышки: это же гораздо ближе к аэропорту.

В семь часов вечера мы с Мышкой окончательно распростились с гостиницей. Боб приехал за нами на стареньком грузовичке, который ему, по всей вероятности, одолжили.

— Надеюсь, ты не украл его, Бобби?

Боб заверил, что нет.

В Мышкином доме было не слишком чисто. Видимо, с уборкой там не усердствовали. Не хотел бы я тут жить — все деревянное. Одной спички хватит, чтобы ничего не осталось. Я спросил у Мышки, застрахованы ли они от пожара, но она, должно быть, не расслышала моего вопроса.

Родители Мышки приготовили вкусный ужин. Они разогрели консервы собственного изготовления. Мышка рассказала, что ее отец давно мечтал иметь консервный завод, но дело не пошло.

Мы проговорили весь вечер и добрую часть ночи (спал я всего два часа). Мышка любезно согласилась служить переводчицей. Мы размечтались даже до того, что когда-нибудь Боб, как и я, победит в конкурсе и ему предложат поехать в Париж, в шикарную гостиницу. И мы принялись придумывать название гостиницы.

— И я буду спать с твоей женой! — воскликнул Боб.

— Ну, конечно, Боб, обязательно.

Я не стал возражать. Плевать мне — я ведь не женат. Чего, в самом деле, его обижать. Я же знаю, что он никогда не будет участвовать ни в каком конкурсе.

Проснулся я совершенно разбитый. Мы спали прямо на полу, в грязи. Мышка настояла на том, чтобы проводить меня до аэропорта. По дороге я с нежностью признался ей, что она подарила мне самый прекрасный в моей жизни отпуск. А она не поверила.

Взволнованный, я поднялся в самолет, который должен был вернуть меня в Париж, к работе, к открыткам Вальца, кому предназначались новые образцы из Барбадоса, аккуратно уложенные в моем несессере. Мышка пообещала приехать когда-нибудь во Францию. Я ведь рассказывал ей и о пожарниках с бульвара Гувьон-Сен-Сир, и о продавце мороженого у ворот Шамперре, и о колбасной-кухне на площади Терн. Словом, о всей моей жизни…

Луи Вальц прервал чтение. Мы все уже больше часа сидели у него в кабинете:

— Этот рассказ о поездке можно считать образцом подобного жанра. Это так живо, так… человечно, так… как бы это сказать… правдиво. Браво, Ле Вастинуа, вы попали в десятку.

А я и сам уже понимал, что победил и в этом конкурсе.

Так уж была устроена жизнь, состоящая нз непредвиденных случайностей, сумятицы, забвений, воссоединений, раскаяний, несостоявшихся свиданий, теряющихся писем, молчащих телефонов… Я имею в виду ее жизнь, или скорее то, что она про себя рассказывала: «Послушай, Маг… (Меня, конечно, зовут не Магом. У меня самое простое имя Жан, но Маг звучит необычно, таинственно.) Послушай, Маг, со мной происходит что-то невероятное. Представь себе…»

А поскольку со мной никогда ничего невероятного не происходило, жизнь у меня была однообразной, без неожиданностей. Мои письма ни разу не терялись; когда мне кто-то хотел позвонить, мой телефон всегда работал, и, если я помечал в записной книжке: Мари-Жо, 18.00, Восточный вокзал — мне не могло прийти в голову ждать ее в полдень на площади Оперы. «Да нет же, Маг, уверяю тебя, мы договорились на полдень, могу доказать…»

Ее жизнь была полна противоречивых доказательств и безупречных алиби.

«Если ты мне не веришь, можешь спросить у моей матери.

— Вот именно, я спросил твою мать. Она мне сказала, что ты ушла с каким-то приятелем.

— С каким приятелем? Она с ума сошла!..»

Жизнь, как и истина, была сумасшедшей и, подобно лицу Мари-Жо, улыбалась, возмущалась, удивлялась. Так было год назад, в день нашей первой встречи в отделе игрушек универсального магазина «Реюни». Это случилось за неделю до рождественских праздников в яростной толчее субботнего дня. Я сразу увидел хрупкую девушку, внезапно остановившуюся у прилавка и тем самым создавшую вокруг себя людской водоворот.

«Вы что-то ищете?»

Она искала меня, то есть искала услужливого продавца, который бы мог решить все ее проблемы, а их было много. Она хотела купить оригинальную, но недорогую игрушку своему крестнику, которого она толком не знала и которому было не то два, не то четыре года, а может быть, и шесть, она точно не помнила. Он жил в провинции, в Бордо, игрушку надо отправить туда, но адрес она забыла…