Но вот в один прекрасный день Вальц, по всей вероятности, заметил, что продал слишком много открыток, и у него родилась нелепая идея устроить конкурс, чтобы спустить лишние деньжата. Я уверен, он хотел доставить нам удовольствие и действовал из самых добрых побуждений. Мужик он по природе не злой.

В один из понедельников все сотрудники обнаружили у себя на столах письма от дирекции. Я сразу понял, что на нас свалилось. Коллеги же мои ликовали. Вопросы — Вальц специально так задумал — оказались не слишком трудные. А ожидало нас пять солидных премий и двадцать с лишним поощрительных выигрышей. С каким удовольствием я выиграл бы что-нибудь совсем ерундовое — кошелек для ключей, или фарфоровую лошадку, или коробку глазированных каштанов от Потена.

Я захватил вопросник домой, на бульвар Гувьон-Сен-Сир, где жил один, ни в чем не испытывая недостатка; целью моей было заполучить место среди первых пятнадцати.

Но вчера прозвонили отходную. Вывесили результаты проклятущего конкурса. Меня зовут Жан Ле Вастинуа, и я получил первую премию. Кошмар. С этого мгновения я стал объектом ревности и зависти. Мои товарищи больше со мной не разговаривают, избегают меня. Никто не садится рядом со мной в столовой. Так и оставляют по одному свободному стулу справа и слева от меня.

Должен признаться, между первой премией и остальными существует значительная пропасть. Неделя на Барбадосе, в английской части Антильских островов, тогда как у прочих — жалкая пара выходных дней в Турэ, в Ла-Боле, в Дьеппе или Ульгате. Дворец, где номер стоит тысячу франков за сутки, или миленькая гостиница, где в комнатах так пахнет… Ужас, да и только.

Вальц, чтобы еще больше осложнить положение, решил устроить в мою честь коктейль. Коллеги поздравляли меня, делая вид, что страшно рады, однако губы у них кривились от ненависти, а ладони потели от неосуществившейся надежды. Знали бы они… Знали бы они, какое лихорадочное волнение охватило меня, когда мне сообщили об этой премии! Кто соберет мне чемодан? Что с собой брать? А уж как я боюсь самолета…

Сначала я было подумал отказаться от предложения, уступить место Жоселине, девушке из бухгалтерии, которая носит ультракороткие юбки, или же Люку, который вместе со мной делает макеты, но, глянув на начальство, я понял, что это невозможно. Что они подумают, если я отклоню такой дар?

Конечно, я мог бы согласиться, а потом спокойненько остаться дома и вообще никуда не ездить. Я бы устроился поудобнее на балконе, — а живу я в двух шагах от пожарной казармы, постройки XVII века, — и ждал бы себе какого-нибудь пожара, чтобы поглядеть, как они будут выезжать. Однако Вальц отнюдь не дурак. Он принял меры предосторожности, дав мне в последнюю минуту деликатное поручение:

— Привезите-ка нам, Вастинуа, открытки с Барбадоса. Сравним с нашими…

Я, разумеется, изобразил на лице счастье, радость человека, которому выпал выигрыш, превосходящий все ожидания. Я ведь насмотрелся на тех, кто получает призы — на телевидении, на скачках, на матчах. И прекрасно знаю, как надо себя вести. Так что Вальц ни о чем не догадался. Он то и дело хлопал меня по плечу, как это делают люди, обладающие большой властью. И наконец вручил мне билет, наличные (немалые) на расходы, свою дружбу и наилучшие пожелания.

Я уезжаю сегодня, очень рано. Прямого рейса между Парижем и Барбадосом нет. Надо делать пересадку в Лондоне. А это, если умеешь считать, на два взлета и две посадки больше. Прежде чем выйти из дома, я предупредил о своем отъезде родителей, брата Мориса и сторожиху, мадам Гонсалес, которая плакала, когда Бельгия и Англия победили Испанию на Европейском чемпионате сборных команд.

— Позаботьтесь о моей почте, мадам Гонсалес…

Кроме того, я отдал ей ключи, попросив для спокойствия каждый день заходить в квартиру.

Я не сомневался, что эта премия дорого мне обойдется. В субботу я на всякий случай купил две рубашки и две пары брюк. Никакого особого гардероба у меня не было — ну и что, кому как нравится.

В аэропорт Руасси я приехал на целый час раньше. Такси обошлось аж в 88 франков — к такому я не привык. Мой бордовый чемодан из искусственной кожи взяли в багаж.

— А он не потеряется, мадемуазель? — осведомился я.

Девушка из компании «Эр Франс» даже не удостоила меня ответом. Судя по физиономии — типичная карьеристка, причем из самых отпетых. Я принялся бродить по аэровокзалу, надеясь, что, когда придет время, меня позовут. Я оставил при себе лишь небольшой несессер и выглядел, наверно, несколько нелепо, но мне вовсе не хотелось, чтобы бутылочки с одеколоном и лосьонами опрокинулись, разбились, а вещи пропахли спиртом.

Ровно в десять я отыскал свое место возле окна. Справа от меня сели две женщин, и одна стала тут же передавать другой бумажный пакет на случай морской болезни. А я, заметив, что у меня такого нет, подозвал стюардессу, которая тотчас принесла мне полдюжины. Неужели я выгляжу совсем доходягой?

Не хочу я тратить зря время на рассказ о перелете. Я жив — и это главное. Посадка удалась, и пассажиры стали изо всех сил аплодировать пилоту, точно актеру на спектакле в театре.

— We want Williams! We want Williams! [15]— скандировали они. Я понял, что это его зовут Уильямс.

— Вы говорите по-английски? — осведомился мой сосед.

— Нет, представьте себе, я француз. Жан Ле Вастинуа. Я победил в конкурсе.

— В таком случае на Барбадосе у вас будут проблемы. Здесь ни на каком другом языке, кроме английского, не говорят.

— Ну что ж, значит, обойдусь жестами. Когда хочешь, чтоб тебя поняли, прибегаешь к мимике.

— А с девочками как же вы устроитесь? — не отстает этот тип, безуспешно пытаясь отстегнуть ремни.

— Не волнуйтесь, в подобных обстоятельствах говорить совсем не обязательно. Вам помочь?

И одним ловким движением я освобождаю несчастного.

Отыскав свой чемодан, я прошел таможню, поменял деньги и решил во избежание каких-либо недоразумений и чтобы не растрачивать попусту несколько известных мне английских слов, во всех случаях кивать головой.

Я поймал такси и протянул шоферу клочок бумаги с названием гостиницы, написанным рукою г-на Вальца: «Сэнди-парк».

Что-то едем мы уже добрых полчаса. Надеюсь, шофер не завезет меня в ловушку. Жарко. Жара такая влажная, что проникает во все поры. И кругом море. Я уже видел море. Как-то раз мой брат Морис довез меня до самого Марселя:

— Видишь, Жан, вот оно — море.

О той поездке я сохранил самые радужные воспоминания.

Ну вот, доехали наконец. Шикарно, красиво. В «Сэнди-парк» все говорят по-французски без малейшего акцента. Вскоре мне показывают номер, заказанный для меня лично Вальцем, — люкс, в два раза превосходящий по размерам мою парижскую квартиру. Я даю большие (может, слишком большие?) чаевые коридорному — лишь бы меня оставили в покое.

Я уже совсем не понимаю, который теперь час. И удивляюсь, что не чувствую никакой усталости после столь изнурительного путешествия и резкой смены климата. Все окна у меня выходят на море. Здесь куда красивее, чем в Марселе, где пароходы закрывают вам весь горизонт.

Аккуратно разложив вещи, я принял пенную ванну — кинозвезда, да и только. Восемь часов вечера по местному времени — что-то становится скучно. Я же тут никого не знаю. Конечно, я мог бы взять кого-нибудь с собой, но кого? Немногочисленные мои друзья работают все у Вальца; женщины, с которыми мне приятно проводить время, все замужем, все в ярме, и никто из них не собирается ни с того ни с сего уйти от мужа, бросить детей, расстаться с комфортом. Правда, именно поэтому я таких и выбрал, чтобы не иметь никаких осложнений. Промаявшись минут десять от скуки, я снимаю телефонную трубку:

— Принесите мне, пожалуйста, несколько почтовых открыток.

— К вашим услугам, мсье.

Тут до меня доходит, что делать мне здесь совершенно нечего. И как только у меня будут открытки, о которых просил Вальц, я спокойно могу отсюда смотаться. Рядом с моей кроватью стоит маленький холодильник с напитками. В восторге от идеи отпраздновать свой отъезд, я откупориваю бутылку шампанского. Но вдруг у меня возникает безудержное желание разделить с кем-нибудь пенистую влагу, и я вновь звоню портье: