Марджи вернулась к телефону:

— Барб, тупица, так-то ты представляешь себе любовную сцену? Да они у тебя трахаются на верстаке! Среди гвоздей и молотков. Никакая это не любовная сцена.

Я сгорала от стыда на своем конце провода.

Марджи приостановилась ради глубокого, прерывистого вздоха. Я уже знала: так мой агент собирается с мыслями, чтобы поучить меня жизни.

— Барб, тебе знакомо это чувство: человек тебе нравится, а потом ты внезапно понимаешь, что он и есть твой единственный? Вот какую сцену нужно написать. Только эти люди уже немолоды, у них за спиной вся жизнь. Вернее, почти вся жизнь, — поправилась она. — Или опиши тот момент, когда они наконец понимают, что созданы друг для друга, сцену полного взаимопроникновения.

Мне казалось, это одно и то же — но на личном опыте я этого никогда не испытывала.

— Марджи, у меня ничего не выходит. Буду-ка я пока работать, как прежде.

— Писать цидульки любителям молока?

Похоже, Марджи негодовала.

— Все эти истории про любовь, про судьбу — я этого просто не понимаю, — сказала я. — А молочные продукты мне по душе.

Марджи проворчала:

— Не хочешь ты разрабатывать золотую жилу.

Я подумала было позвонить Руди и выяснить, как нынче принято ходить на свидания. В особенности мне хотелось уточнить, принято ли теперь целоваться на первом свидании. Еще хотелось бы знать, принято ли у современных людей — в особенности людей нашего, зрелого возраста — делать кое-что другое на первом свидании, или это полагается отложить до третьего, как это было в те времена, когда я последний раз встречалась с мужчиной. Я не стала звонить, просто попыталась мыслями дотянуться до Руди, это было не так страшно.

Будь у меня свидание с Руди, я сидела бы у него на диване. Там было бы два углубления по размеру его тела, совсем рядом. Я сидела бы в одном. Вес его мощного костяка перекашивал бы диванчик, толкая меня к нему. Я чувствовала бы жар его тела. Телевизионный пульт лежал бы, уютно примостившись, у его левой руки. По телевизору показывали бы какой-нибудь матч. И это было бы сладким дурманом — сидеть у Руди на диване и смотреть матч, я почувствовала бы, что мозг мой полностью выключился, приятное чувство.

В случае с Руди прелюдия была бы именно такой, подумала я. Он не вносил в нее никаких изменений со студенческих времен. Женщина — слава богу, не я — должна бы была делать то же, что и сам Руди: посмотреть игру, потом лечь в постель. Притяжение Руди было так сильно, что женщину бы просто засосало в воронку его обычного уклада.

Четвертая порция виски сделала бы с Руди свое дело, он начал бы готовиться ко сну — так, будто она/я уже ушла: по очереди расшнуровал бы ботинки, снял носки, расстегнул рубашку, потом — браслетку на часах, положил бы часы рядом с пультом, потом скрипнули бы кожаные брюки. Сказал бы что-нибудь в мою сторону, например: «Идешь?» — или, может быть: «Уходишь?»

В мыслях я достала свои босоножки из-под дивана и вышла на цыпочках, тихо прикрыв за собой входную дверь. На свидании с Руди никакие поцелуи вообще не предполагались.

Когда я подъехала к «Сыроеду», Грег Холдер стоял снаружи, прислонившись к своему фургону. На нем были джинсы, с виду новенькие, и вельветовая рубашка под лыжной курткой. Мы поздоровались, а потом он сказал:

— Я тебя очень прошу, позволь отвести тебя в какой-нибудь ресторан получше.

Это я предложила пойти в кафе «Сыроед», но настаивать на холодном тофу не собиралась. Я влезла в его фургон — там был уютный беспорядок, по полу каталась стопка бумажных кофейных чашек.

Вот нелепость, в свете ресторанных свечей он выглядел еще красивее, чем при уличном освещении. Самое странное, что я совсем не волновалась. Он заказал бутылку чего-то умопомрачительного из местной винодельни под названием «Уайтклифф».

— Эти ребята — мои друзья, — сказал он, но вовсе не чванясь, просто констатируя факт. Потом предложил мне сделать заказ и для себя, и для него. — Здесь, что ни выберешь, все вкусно.

Я отметила про себя эту приятную деталь: по крайней мере в еде он предоставляет мне свободу выбора. Или хорошо прикидывается.

Еда оказалась совершенно восхитительной — я только что не мурлыкала, пока жевала. Подрумяненный кусок тунца с травами и шариком зеленого хрена васаби, рядом — розочка маринованного имбиря. Я предположила, что шеф-повар у них из Нью-Йорка.

— Из Платтсбурга [21], — сообщил Грег.

Мы непринужденно поболтали о глубинке и о Нью-Йорке — он иногда продавал там свои изделия, — о кино, даже о моих детях.

— У меня складывается впечатление, что ты хорошая мама, — сказал он.

От этого мне захотелось, не сходя с места, его поцеловать.

Время шло, мне становилось с ним все более и более легко. Он отвез меня обратно к «Сыроеду», где я оставила машину. Заглушил двигатель, вышел. Подойдя к моей машине, встал близко, но не слишком близко. Не поцеловал, хотя я на это рассчитывала. Я протянула руку, он ее взял. Понятия не имею, как этикет расценивает рукопожатия мужчины и женщины на первом свидании. Но Грег прекрасно понимал, что это такое, это не-поцелуй. Он крепко сжал мою ладонь, видно было, что он забавляется. Спросил, можно ли как-нибудь зайти ко мне в дом Набокова. То был крайне приличный способ сказать, что события будут развиваться именно с той скоростью, с какой я захочу. Мне это очень понравилось — мысль, что процесс в моих руках, что он пойдет неспешно. Было в этом нечто взрослое.

А при этом нечто во мне твердило: быстрее, быстрее, быстрее. Я потянулась к его губам. Не хотела, но потянулась, почти судорожным движением, и быстро чмокнула, не раскрывая рта. А потом прыгнула в машину и понеслась прочь — быстрее, быстрее, быстрее. Ему повезло, что он не попал под колеса.

Дома, в постели, я старалась не думать про Грега Холдера. Мысли о нем были… ну… эротическими. Он ведь только-только появился в моей жизни. Но мысли мои никогда не отличались послушанием, и я видела, как Грег стягивает через голову рубашку — одной рукой, как это делают мужчины, я видела его грудь, м-м-м, его грудь. Видела, с какой легкостью падают на пол его джинсы, если расстегнуть ремень. А вот дальше я ничего не могла рассмотреть, блин.

Марджи дала мне понять, что в ближайшее время новостей о «Малыше Руте» ждать не приходится и чтобы я к ней не приставала, так что я вернулась к работе. После очередной поездки в прачечную я вернулась домой, сложила все бесконечные простыни и наволочки и набрала в компьютерном поисковике слово «эротика». Всплыл фильм в новом (новом для меня?) жанре «женской порнографии». Актрисы выглядели обыкновенными женщинами, а мужчины — божествами или, по меньшей мере, атлетами.

Суть сюжета я так и не уловила, потому что зазвонил телефон, и, пока ситуация на экране все накалялась, я беседовала с новой учительницей Дарси, мисс Шугармен, об асоциальном поведении своей дочери.

Насколько я поняла, мисс Шугармен пришла в ажитацию из-за того, что Дарси отказалась быть принцессой. Все остальные девочки вступили в «Клуб принцесс», а Дарси не пожелала быть принцессой. Она сказала, что согласна стать «настоящей принцессой», потому что тогда можно будет жить во Франции, а что «все эти дурацкие принцессы в розовом — ненастоящие». Учительница хотела, чтобы я заставила Дарси извиниться перед одноклассницами. И еще она хотела знать, есть ли у Дарси какая-нибудь «не такая мрачная» одежда.

Я сразу почувствовала, что звонит она для проверки полученной информации, что до меня она позвонила Джону. Ну и, разумеется, была еще одна проблема: Дарси обозвала мисс Шугармен «бегемотовой какашкой».

— Она явно не понимает, что это значит, — сказала я мисс Шу, продолжая следить за подлинными с виду, ненастоящими оргазмами. — Я и сама не вполне понимаю, что это значит. — Повисла длинная пауза, я сочла своим долгом ее заполнить: — Бегемотовая — это просто большая или поражающая воображение?