Эта мысль поддерживала меня на протяжении большей части пути. Свернув на свою улицу, я вдруг сообразила, что у меня теперь есть друг, мужчина, — а этого, после смерти моего кузена, у меня не было даже в Нью-Йорке. И еще у меня есть агент. А в Нью-Йорке у меня его не было. Марджи, моя первая здешняя подруга, к тому же выдающаяся личность. Двое друзей и агент — Онкведо постепенно становится моим городом. У меня даже есть собака, пусть и на паях. От этих мыслей я воспряла.

Я распахнула дверь — Матильда спала у порога на коврике. Скорее всего, она ждала возвращения Джона, но мне было все равно, я чмокнула ее в затылок пахнущими виски губами.

В шесть часов следующего утра мамочка прислала мне электронное письмо:

Дорогая Барб!

Надеюсь, что ты высыпаешься.Мамочка убеждена, что, если как следует выспаться, все проблемы отпадут сами собой. С ней именно так и бывает.

Подготовка к торжеству проходит прекрасно. Она удержалась и не написала «к свадьбе» — редкое для нее проявление такта. Я наняла арфистку из консерватории. Оркестр нам, пожалуй, не нужен, но я надеюсь, что все потанцуют. Она что, никогда не слышала про диджеев? Полагает, что мы будем водить хороводы под аккомпанемент арфы? На торжестве будет вся наша семья (под «всей нашей семьей» имелась в виду я с детьми) и несколько замечательных врачей. Последние три слова были выделены жирным шрифтом. От тебя я прошу только одного, да и то ради тебя самой: надень платье! Я с удовольствием помогу тебе его купить, сама знаешь.

Люблю тебя,

мама

P.S. А что там с синим платьем, которое я купила тебе для судебного заседания?

Речь шла об умопомрачительном наряде с юбкой-клеш, синего цвета, который мне показался цветом неудачников, — он пошел на ковер и занавески в картонном обиталище Барби.

Р. Р. 5. Ты посадила Сэма на низкоуглеводную диету?

Игнорируя собственную мамочку — в этом я давно достигла вершин мастерства, — я пошла одеваться к ланчу со своим агентом. В кои-то веки я точно знала, из чего составлю ансамбль: новые обтягивающие джинсы (ярлыки оторваны), простенький, но изящный свитер (ну, ладно, ладно: Марджинпростенький, но изящный свитер), Дарсина сумочка в ковбойском стиле, с замшевой бахромой, и сапоги. Я посмотрела на себя в зеркало и решила, что выгляжу почти хорошо, нужно только слегка подправить некоторые детали, например ногти и брови.

Я как раз чихала в зеркало — кожу под поредевшими бровями отчаянно щиплет, в руке пинцет, — когда подъехал фургон Билла. Среди посланий в адрес «Старого молочника» затесалось письмецо с шестью марками. Адрес был написан крайне коряво, без имени адресата. Я вскрыла конверт, оттуда выпала прядь темных волос. В конверте лежал розовый листок почтовой бумаги. На нем было накорябано: «Я асригла волсы. ДАРСИ».

Я стала гадать, с какой части Даренной головы срезана эта прядка. Скорее всего, спереди и по центру — где можно стричь, глядя в зеркало. Я сжала прядку в кулаке. Длиной сантиметров семь-восемь. Похоже, Дарси срезала ее у самого корня.

До их приезда еще целых восемнадцать дней. А до тех пор у меня есть собака. Самой было противно, какой необходимой мне становится Матильда. Особенно потому, что она оставалась ко мне совершенно равнодушной, позволяла себя почесать или погладить без всякого энтузиазма, оживлялась, только когда я ее кормила.

Весь декор ресторанного зала громким голосом кричал «бистро»: стены обиты узкими деревянными реечками, овальные зеркала, скорбное мяуканье Пиаф, реклама абсента и афиши Тулуз-Лотрека. Тем не менее запах тут был правильный, сочетание мяса и горячего жира.

Перед Марджи стояла тарелка карпаччо — тонкие ломтики сырого мяса, присыпанные каперсами и сбрызнутые оливковым маслом. Я заказала салат с козьим сыром и с чем-то еще — слово мне было незнакомо, — оказалось, это мороженый чернослив, странно, но вкусно, и с листьями горьковатого салата фризе, которые щекотали горло. Есть продукты, с которыми я не была знакома со времен их жизни в виде полуфабрикатов на полках «Апекса», было просто божественно.

За соседним столом две мамочки обсуждали домашнее обучение. Под столом сидели двое детишек и, кажется, складывали костер из хлебных палочек, а также, возможно, спичек. Одна мамочка подпирала плечом младенца — он смотрел на нас. Он — похоже, это был мальчик — сжимал в кулачке хлебную палочку. То был один из серьезных, немигающих младенцев. Он наблюдал за Марджи, которая наматывала лепестки сырого мяса на вилку и алчно, эстетично их поглощала.

— Хочу вам доложить, как продвигается книга, — сказала Марджи, как следует заправившись мясом.

Мороженая черносливина примерзла к моему языку. Я почувствовала: сейчас моя жизнь изменится. Перед мысленным взором возникли просторные витрины книжного магазина, заставленные экземплярами утраченного романа Набокова (написанного «Лукасом Шейдом», и тут мы лукаво подмигиваем). Возникло складское помещение, а в нем — палеты обернутых защитной пленкой книг в твердом переплете, с блестящей суперобложкой. Возникла скромная пояснительная надпись на последней странице, где упоминалось мое имя, — имя той, что нашла эту рукопись.

Марджи оттолкнула наполовину съеденное карпаччо. Огляделась в поисках сигареты, курить которую было запрещено. Смяла салфетку и бросила на стол.

— Первый редактор, прочитавший рукопись, сказал, что центральная бейсбольная сцена написана в манере газетных объявлений в разделе «Знакомства», — сказала Марджи. Процитировала письмо редактора: — «Сравнить эту сцену могу лишь с „Титаником“ — она так же идет ко дну».

Тем самым редактор в ученой манере сообщал, что сцена совсем хреновая.

Я поперхнулась своим фризе.

— В нашем ремесле поневоле станешь толстокожей, — сказала Марджи, накалывая на вилку еще один кусочек мяса. — Не переживайте, мы ждем ответа еще от нескольких редакторов.

Я попыталась проглотить облепившую нёбо гадость.

Над нами навис официант — можно было подумать, он только что выучился реанимировать людей по методу Генри Хаймлиха и ему не терпелось на нас попрактиковаться. Марджи принялась рассказывать об огромном читательском рынке из людей предпенсионного возраста и женщин в жизненной фазе «постэректильных отношений» — среди них огромный спрос на любовные романы. Она сказала, что сразу несколько издательств запускают целые серии, вовсю рекламируют их через Американскую ассоциацию пенсионеров и сайты для бабушек и печатают в них романы под заглавиями «Позднее лето любви» или «Счастье с третьей попытки». Марджи подначивала меня написать любовную сцену для пожилых читательниц.

— Оно почти как спорт, — сказала она, а потом от доброты душевной добавила: — Только в этом вы лучше разбираетесь.

Я не была уверена в ее правоте.

Младенец загулил и уставился Марджи в глаза. Мы дружно подмигнули милому серьезному существу, обреченному на домашнее обучение и жизнь среди поджигателей. Малыш выпятил в сторону Марджи верхнюю губу и издал четкий, хорошо отработанный пукающий звук. Она в ответ улыбнулась. Младенец ткнул в небо хлебной палочкой, словно чудаковатый дирижер, мобилизовал все лицевые мускулы и улыбнулся в ответ.

Разговоры вокруг смолкли — обедающие наслаждались этой сценой зарождающейся любви.

Я отчаянно ревновала к младенцу, на долю которого выпало столько внимания моего агента.

— Попробую, Марджи, обязательно попробую.

Марджи с дитятей глядели глаза в глаза. Я воспользовалась случаем и выплюнула несъедобную траву в салфетку. Официант пошел искать более вероятного кандидата на удушье.

— Как вы думаете, когда остальные редакторы дадут ответ? — спросила я, тактично напоминая, зачем мы сюда пришли.

— Через месяца два, — отозвалась Марджи, не сводя глаз с младенца. Ни тот, ни другая не мигали.

Официант принес десертные меню. Мне было непросто выбрать между крем-брюле и «Тарт Татеном», но «Татен» выглядел как-то заманчивее. Марджи грохнула своим меню о столешницу из искусственного мрамора.