— Она роет землю, — сообщила Дарси. — Вот так. — Дарси нагнулась вперед и принялась скрести руками пол, — И грязь летит во все стороны, вот так. Все так же стоя внаклонку, она швырнула назад муфточку.

— Папу это бесит, — объявил Сэм.

— А Айрин недовольна? — поинтересовалась я.

Дети уставились на меня в дружном недоумении — им явно не приходило в голову, что у Айрин может быть своя внутренняя жизнь.

Я решила сменить тему.

— Сладкое будете? — Я поставила на стол миску с замороженным виноградом. Толстокожие золотистые виноградины сорта «Нимрод», сладкого, винного вкуса.

— Они осенние, — сказала я. — Созрели тогда же, когда и тыквы.

— И сыр тоже созрел, — сообщила Дарси, отламывая кусочек чеддера, произведенного «Старым молочником». — И мыши в упоении.

Мы с Сэмом смотрели, как она грызет сыр передними зубами, подергивая носиком вверх и вниз.

Утро настало слишком рано, вслед за ночью, которую я провела без сна — кочевала из одной детской в другую, смотрела в их спящие лица, вслушивалась в дыхание.

Когда позвонили в дверь, Сэм вздернул плечи и сгорбился. Я открыла их отцу.

— Надо посмотреть, как там Матильда, — сказала Дарси брату. Придумать собаке имя Джон доверил ей. — Сколько она там еще ям вырыла.

Сэм рывком натянул куртку. Я поцеловала его в макушку, вдохнула, запоминая. В младенчестве от его головы слегка пахло тропиками — фрезией или очень зрелым манго. Дарси тоже пахла пьяняще, но не как цветок или плод, скорее, как ночной морской ветерок с какой-то чуть ли не дымной нотой. От Сэма и сейчас пахло прелестно, но теперь, скорее, свежим сеном.

— Фургон приедет за вещами в девять утра, — сказал Джон. — Обе машины мы набили под завязку. К вечеру будем в Онеонте.

— А что с собакой? — поинтересовалась я.

Джон выдержал паузу.

— В собачьей гостинице мне отказали, она еще слишком мала. Ты правда не откажешься?..

Дети посмотрели на меня.

— Она здорово роет землю, — сказала Дарси.

— Возьмешь ее на ночь? — спросил Джон.

— Ну конечно, — ответила я — за всю свою жизнь я и часу не провела наедине с собакой.

Джон сказал, что привезет ее утром, со всем ее имуществом, а заберет на следующий день.

— Отлично, — ответила я.

Ужасно хотелось обнять мою малышку, но она, подобравшись, стояла рядом с отцом.

— Матильда — хорошая собака, — сказала Дарси. — У нее уши как шелк, а еще от нее хорошо пахнет, по-собачьи, но хорошо.

— И еще она любит приносить палочку, — добавил Сэм.

Я смотрела, как они уходят по мощенной кирпичом дорожке. Дарси держала Сэма за рукав.

Я пошла к Дарси в комнату и сидела на полу среди всяких ее девчоночьих вещичек, пока стена из духов не сломила мой дух.

Ровно в семь утра в дверь позвонили. Я еще была в пижаме — древней, заношенной, из коричневой фланели, мама когда-то прислала мне ее в колледж, надо думать заботясь о моей нравственности.

На пороге стоял Джон с огромной псиной. Детей с ним не было, — выходит, они остались в Онеонте. Я пыталась не рисовать себе картинку, как они сидят там, сгорбившись над мисочками с мюслями и обезжиренным молоком.

Джон втащил зверюгу в дом, грохнул на пол мешок собачьего корма и миску размером с ванночку для ног.

— Умом она не блещет, — сказал он, будто стараясь утешить меня тем, что его псина не даст мне фору в интеллекте. — Есть ей давай только корм, никаких кусочков со своего стола. С ней надо гулять два раза в день, — он всучил мне поводок, — не меньше чем по километру.

— А если я спущу ее с поводка, она удерет? — поинтересовалась я.

— Лучше не экспериментируй.

Я закрыла за ним дверь, мысленно пожелав ему убраться в какую-нибудь калифорнийскую Петалуму, или в Дубай, или, если уж на то пошло, к черту. Я уже не могла припомнить, когда мы в последний раз занимались сексом, собственно, я вообще не могла этого припомнить. Чистый лист, защитная функция памяти. Какой же все-таки молодец, мой мозг.

Я собиралась пойти на кухню и позавтракать, но чертова псина уселась мне на шлепанец, сплюснув плюсну до состояния утиной лапы.

— Псина, — сказала я твердо, — слезай.

Псина вздохнула и привалилась к моему бедру, едва не порвав мне своим весом связку в голеностопе.

Обездвиженная, я пыталась представить себе разные завтраки. Может, сегодня мой стиль — мелко нарезанные фрукты, йогурт и щепотка овсяных отрубей?

Вряд ли.

Псина наконец выпрямилась, освободив мою ногу от веса своей туши.

Я поджарила нам обеим по куску хлеба. Надела теплую куртку, варежки, пристегнула поводок к ошейнику. С помощью хлеба мне удалось поднять псину и выманить на улицу; там мы стали ждать Билла. Тучи нависали даже ниже обычного. Я уселась на уличный столик. Псина обнюхивала землю у меня под ногами, выискивая крошки.

Такой здоровенной собаки я еще не видела вблизи; она была белая с черными пятнами, похожая на клоуна-переростка. Я положила руку ей на голову, подальше от слюнявой пасти. Она прикрыла обведенные розовым глазки. Я представила себе, как Дарси целует эту уродскую морду, а Сэм бросает этой зверюге палочки. Робко погладила пятнистую башку.

Вот, подумала я, что надлежит делать всем одиноким людям. Заводить домашних животных.

Меня это не соблазняло. И тем не менее короткая шерсть оказалась мягкой и теплой, вислые уши с выступающими венами были приятно-шелковистыми на ощупь. Мои дети любят эту зверюгу — уже одно это обеспечивает ей место в моей жизни. Зверюга — предмет и носитель их любви.

Из низких туч начали падать хлопья снега — и тут подъехал Билл на своем фургоне. Из фургона вышла Марджи, в руке у нее был мешок с моей почтой. Она повернулась, помахала Биллу, послала ему воздушный поцелуй.

— Я вернусь пешком! — крикнула она.

— Доброе утро, Марджи, рада вас видеть.

— По субботам я иногда езжу с Биллом. Это не разрешается, но всем, по сути, наплевать.

На Марджи были высокие сапоги и аккуратно подобранный ансамбль, не слишком вычурный, не слишком пресный, сидело все идеально. Короткая дубленка, под ней рубашка, заправленная в брюки, — немногим американкам хватит смелости на такой образ.

Марджи закинула мешок с почтой на столик и пристроилась со мной рядом, перекрестив лодыжки длинных ног. Четырехпудовую псину она будто и не замечала, Марджи ведь любила кошек. Падал снег. Марджи окинула взглядом мой дворик.

— Тут хорошо играть, — заметила она с ноткой какой-то тоски. — Вашим детям здесь нравится?

Я не смогла поднять на нее глаза.

— Их отец сегодня перебрался в Онеонту. Я теперь увижу их только через две недели.

— Как вы это можете терпеть?

— Никак не могу, — ответила я.

— Почему же вы не боретесь за своих детей? Чего-то я тут не понимаю. Уйти от мужчины — одно, но потерять детей?..

Я не знала, что ей ответить. Я задавала себе тот же самый вопрос каждое утро с тех пор, как их потеряла, каждое утро и каждый вечер моей дурацкой жизни.

— Что вам нужно, чтобы их вернуть, деньги? Сколько?

— Мне с Джоном не тягаться. Он все делает по плану, — ответила я. — А потом, он знает в этом городе каждую собаку. И все его любят. Я проиграла дело в суде, у всех у них на глазах. Меня лишили родительских прав. И ничего я в своей жизни с тех пор не исправила. Если я сейчас снова попытаюсь с ним судиться, то опять проиграю.

— Но вы же их мать, господи прости!

Я уставилась на мерзлую траву.

— Я очень хочу их вернуть, — сказала я, обращаясь к сапогам Марджи.

Марджи встала:

— Ну так и верните. Составьте свой план и придерживайтесь его. Одной надеждой не проживешь.

Последние слова придавили меня, точно камнем. Она ошиблась, нет у меня никакой надежды.

— Найдите адвоката, найдите мошенника, найдите, черт возьми, куклу-вуду. — Голос у нее был расстроенный. Я не могла понять — из-за меня или из-за чего-то другого. Марджи пошла прочь и напоследок крикнула через плечо: — Они должны быть здесь, с вами, ловить снежинки, и все такое.