Мы оба посмотрели на мои ноги в пижамных брюках из розового атласа.

— А это что?

— Пижама. — Я снова села. — На самом деле она должна была спасти мой брак. Но я ее так и не вытащила из коробки.

И тут я, помимо воли, принялась рассказывать ему про Тамми, про Джонова папашу и про детей, которых у меня отняли. Рассказала про дом, про то, как нашла рукопись.

Он поставил на стол хлеб и сыр, нарезал и то и другое. Я в тот день не ужинала, поэтому набросилась на еду.

— А это ценная рукопись? — спросил он.

— Если ее действительно написал Набоков, ей цены нет. Но специалисты говорят, что не он.

— А вы думаете, что он?

— Да. Наверное, я ошибаюсь. Я, как правило, ошибаюсь. Но книга замечательная. Малыш Рут в ней такой болван. Вокруг него столько любви, а он ее в упор не видит. Трагично — и одновременно очень смешно. И автор так проницательно пишет об этом городке. Хорошо бы, ее все-таки опубликовали. Мой агент, Марджи, сейчас этим занимается.

Я расстегнула молнии под мышками.

— Марджи Дженкинс?

Никогда я не привыкну к укладу маленьких городов. Я кивнула:

— Я, наверное, пойду.

Мне совсем не хотелось уходить, было так уютно с ним беседовать, пока Матильда похрапывала, пришпиленная к полу лапой Рекса. Я цыкнула на нее, но она не проснулась. Я наклонилась и пристегнула поводок.

— Может, эта пижама и спасла бы ваш брак, — проговорил Грег, на удивление без всякой издевки.

Я потянула за поводок, пытаясь поднять Матильду на ноги.

— Давайте как-нибудь поужинаем вместе. Ну, когда вы оденетесь как следует.

— Да, пожалуй. С удовольствием.

Я продолжала безуспешно тянуть с пола свою псину.

Грег щелкнул пальцами, обе собаки вскочили.

— Сидеть, Рекс, — приказал он.

Рекс замер.

— Как у вас это получается? — спросила я. — Мне казалось, мастидоги не поддаются дрессировке.

— Штукам посложнее их не обучишь. Они привязчивые, но туповатые. Нужно развивать в них то, что им самим по душе. И еще они очень уживчивые. — Он цокнул языком, и Матильда встала с ним рядом. — Я провожу вас до машины.

На улице температура упала ниже нуля. Я открыла пассажирскую дверь для Матильды.

— Как насчет вторника? — спросил Грег.

Во вторник должен был открыться дом свиданий.

— Нет, во вторник не могу.

— А в какой день на этой неделе вы могли бы со мной поужинать? В ресторане, — добавил он.

Я довольно смутно помнила этикет свиданий, но еще не забыла, что вечер пятницы — слишком шумное время для первой встречи, а суббота и того хуже.

— В четверг на следующей неделе. На этой неделе мне предстоит одно важное дело.

— Я вам позвоню. Смит, да?

— В телефонном справочнике я еще числюсь как Барретт. — Убедившись, что Матильда убрала свой нос, я захлопнула дверцу — мне вдруг страшно захотелось уехать. Сделав шаг, я услышала треск рвущейся материи и поняла, что ноги заголились полностью. Я защемила пижамную брючину дверцей, и застежка-липучка разлепилась, как ей и положено. Я посмотрела на свои голые голени, торчащие из сапог, бледные, как сливочные тянучки.

Грег покачал головой.

— С вами не соскучишься, — сказал он. Открыл дверцу и извлек из машины драную тряпку, которая раньше была моими штанами.

— Спасибо. — Я выхватила ее. Обошла машину, стараясь делать шаги поменьше, придерживая полу куртки обеими руками.

— Вот, держите. — Грег снял фланелевую рубаху и бросил мне ее через капот. — Прикройтесь, а то замерзнете.

— Спасибо.

Рубаха еще не остыла. Я поняла, что уже очень давно не прикасалась ни к одному человеку. Неделю? Десять дней? А к мужчине и того дольше. Я обернула голые ноги рубахой и залезла в машину.

Та завелась с первой попытки, я за это погладила ее по торпеде.

— С Новым годом! — крикнула я, отъезжая. Глянула в зеркало заднего вида и увидела Грега Холдера и его великолепную грудь, обтянутую белой футболкой. Он помахал, а потом повернулся и зашагал обратно в мастерскую.

Первый вторник нового года стал первым рабочим днем дома свиданий. Я надела новые джинсы и сапоги на шпильках, из которых выросла Марджи. Юноши, все четверо, явились чистенькими и благоухающими (нужно будет напомнить, чтобы не так усердно пользовались лосьонами после бритья).

В домике было прохладно, мы с Дженсоном пошли на задний двор за дровами. Он помог мне их наколоть. Сказал, что вырос в Огайо на свиной ферме, а в Вайнделле учится на агрономическом факультете — собирается возглавить семейную ферму и производить там органическую свинину. Он умел так поставить бревно под топор, будто бы оно само просилось, чтобы его раскололи.

Я следила за ним в таком восхищении, что не сразу заметила, как к дому подъехал микроавтобус. Судя по тому, как водитель вписался в узкий поворот, водить крупные машины ему было в новинку. Одно колесо вовсе съехало на обочину. Из микроавтобуса вышла дама, поставила его на сигнализацию. Чего она тут боится, медведей? Я велела Дженсону прийти, как закончит, а сама взлетела на заднее крыльцо и ворвалась в дом.

Когда посетительница открыла входную дверь, я стояла у камина с почтенной газетой в руке — в камине занимался огонь. Одета она была так, будто собралась пообедать со своим ухажером: бледная помада, каждый волосок на своем месте, на фетровом пальто ни пятнышка. Трое молодых людей распрямились, увеличившись ради нее ростом вдвое, вытянув ноги поперек комнаты, а руки — по всей спинке дивана. Посетительница, похоже, сильно нервничала.

— Добро пожаловать, — сказала я. — Позвольте ваше пальто.

Эту деталь я упустила: оленьи копытца-то валялись в шкафу, так что пальто я положила на кафедру.

— Налить вам чаю? — предложила я.

Кофе подавляет половое влечение, так что его я решила не подавать. Вместо этого заварила целый самовар чая кукича. Он согревает инь и уравновешивает янь — так написано на упаковке.

Посетительница схватила шведскую кружку без ручек и стала осматриваться — глядела на все, кроме мужчин.

— Красивый потолок, — сказала она.

Уголком глаза я видела, что молодые люди все еще потягиваются.

Вошел Дженсон с охапкой поленьев. С грохотом сбросил их возле устья камина, потом нагнулся и сноровисто сложил над огнем поленницу.

— Сосна быстрее горит, от березы жар слаще, — сказал он, приоткрывая до половины две вьюшки. — Пошло дело, — заявил он и выпрямился во все свои сто восемьдесят пять сантиметров.

Женщина взглянула на меня округлившимися глазами.

— Его, пожалуйста, — сказала она.

Я кивнула и проследила, как они поднимаются наверх. Сид сделал музыку погромче, а я подумала: что же мы теперь будем делать целых пятьдесят минут? Зря я волновалась: юноши знали, чем себя занять. Не умеешь грамотно организовать свое время — не поступишь в Вайнделл. Откуда-то появились два ноутбука и учебник статистики, а вслед за ними — бумага и калькулятор.

Но взяться за дело юноши не успели — раздался тихий стук в дверь, и вошли еще две дамы. Одну из них я знала в лицо по школьному родительскому комитету. Она решительно выбрала Тима.

У второй на лице было насмерть перепуганное выражение — что я легко могла понять: она думала, как бы никого не обидеть. Я не знала, как ей помочь. От парней ждать помощи тоже не приходилось. Оба были одинаково красивы, могучи, сильны, почти безволосы и хорошо пахли. Один был блондин, другой брюнет. Минуту поколебавшись — паузу заполнили гнусавые голоса «The Shins», — она повернулась ко мне.

— А двоих нельзя? — спросила она.

Я покачала головой.

— У меня никогда не было блондина, — пробормотала она.

Я кивнула Ричарду.

Когда они ушли наверх, я стала придумывать, о чем бы поговорить с Сидом. Он будто бы понял, чем я мучаюсь, и поймал мой взгляд. Я заметила, что глаза его блестят, как капли на ветровом стекле.

— Не переживайте за меня, — сказал он. — Мы чаевые делим на всех.