— Баранья башка, что ты наделал! — не своим голосом крикнул капитан.

Не обращая внимания на его окрик, моряки ринулись к Лукреции и учинили зверскую драку за право обладать ею. Варяг беспомощно взирал на эту сцену.

— Несчастные! — твердил он. — Что вы натворили! Тараканы озвереют — теперь всем нам крышка!

Н и к т о не слушал его.

Появление убитого соплеменника вызвало у тараканов сильнейшее волнение. Эти твари, еще недавно лениво качавшиеся на волнах, вдруг беспорядочно засуетились. Они шевелили длинными усиками, толкались, налезали друг на друга... Наконец кто-то на корабле заметил неладное. Почуяв неминуемую гибель, матросы освободили Варяга и принялись молить его о спасении.

Но было уже поздно: длинная вереница тараканов тянулась из моря по свисавшему канату; палуба быстро заполнялась. Иные лезли прямо через борт и присоединялись к сородичам. Отступать было некуда. Сколько бы насекомых ни убивали обезумевшие от страха люди, на место убитых наползало вдвое больше.

— Горе нам! Мы пропали! — истошно заорал Варяг. — Они взбесились. Спасайся кто может!

Вскоре вся палуба кишела тараканами. Некоторые матросы попытались укрыться в трюме, но через люк за ними хлынул целый поток осаждавших. Выйти оттуда никто не смог. Настойчивые твари заползали во все щели, валились друг на друга, заполняли собой все, пока не погребли людей заживо. Те, кто остались наверху, сражались отчаянно, но безуспешно. Положение их становилось безнадежным: тараканий слой доходил уже до колен, не считая тех насекомых, что ползали по телу; матросам с трудом удавалось защитить хотя бы лицо. Биться с этой необъятной ордой было бесполезно: на место каждого убитого таракана со всех сторон стекались сотни и тысячи. Один из матросов бросился в море и погиб там среди соплеменников наступавших. Тараканы проникали повсюду, взбирались все выше и выше, заполняли на своем пути малейшее пространство; они свисали с корабельных снастей, окрасив густо-черным цветом паруса.

Лукреция стояла на полубаке и отбивалась из последних сил. Она изнемогала от омерзения — бледная, ослабевшая, девица готова была отдаться на произвол судьбы. Груда тараканов доходила ей до бедер; насекомые без устали карабкались на грудь и плечи, путались в волосах, ползали по лбу. Она чувствовала, что они копошатся меж ног, набиваются под мышки, пытаются раздвинуть губы и вот-вот заползут в рот...

— Хватит, Бога ради, хватит! — не выдержав, закричала Лукреция и закрыла лицо руками. Она отчаянно рыдала и тряслась как в ознобе.

— То есть как это — хватит?.. — осведомился Роберто, промокая носовым платком капельки пота на лице.

— Довольно, умоляю тебя. Ты прав: я была злой, гадкой, но будь великодушен. Я не люблю Бернардо. Я люблю тебя, тебя, Большого Варяга, моего Варяга, моего господина... — Девица склонила голову на плечо Роберто и тихонько заплакала. — Прости, обними меня... я буду твоей рабой...

— Во-первых, для вас я не Варяг, а Роберто, — съязвил юноша и, без ума от счастья, прижал к груди Лукрецию.

— Нет. Ты мой Варяг, мой господин. Варяг... Вар. Я буду называть тебя Варом.

Адвокат, сидя в кресле, облегченно вздохнул и смахнул слезинку тыльной стороной ладони.

— Роберто, я давно хотел сказать... Я тоже был несправедлив к тебе... Ты прав, мальчик мой. Видишь ли, я уже давно... Знаешь, давай сделаем так: каждый месяц ты будешь получать от меня столько... сколько я смогу тебе давать. Хватит, чтобы жить безбедно, да-да. Не нужно будет ни о чем заботиться, искать какое-то место... Бог с ней, с карьерой! Пиши себе романы, или что там у тебя, живи как знаешь... Ох-хо-хо!.. — Адвокат отвернулся, чтобы никто не заметил, как он плачет. — А что до свадьбы, — продолжил он, — мм, помогу, чем смогу... Прости меня за все, разве мог я знать?.. Ну, теперь ты счастлив?

Роберто бросился в его объятия. Он тоже был растроган и, чтобы не раскиснуть, сказал:

— Да эта история мне и самому не нравится. Вы не думайте, они бы как-нибудь выкрутились. Тем более что до острова осталось уже совсем немного...

— Какого острова? — спросила Лукреция.

— Дивного острова в голубом море под голубым небом. В тени пальм и апельсиновых деревьев, под сенью вечнозеленых кустарников и вечно благоухающих цветов там царит блаженный покой...

— А разве мы еще не добрались до этого острова? — прервала его Лукреция, слегка покраснев и опустив глаза.

Перевод А. Велесик

Под конец свадебного ужина доложили о приходе трубочиста. Отец, по натуре большой весельчак, подумал, что будет славно, если такое ритуальное действие, как прочистка дымохода, состоится именно в этот день. Он распорядился впустить трубочиста, но тот предпочел остаться на кухне, где находился большой очаг. Гости неодобрительно отнеслись к вынужденному перерыву, так как не все еще тосты были произнесены. Однако дети подняли неописуемый гвалт, и всем ничего другого не оставалось, как подняться с мест.

Невеста ни разу еще не видела настоящего трубочиста. Обычно, когда тот приходил, она бывала в колледже. Войдя в кухню, она застала там высокого, плотного, слегка сутулого человека в вельветовом костюме цвета топленого масла, с окладистой седой бородой. Сутулость его уравновешивалась тяжеленными горными башмаками, казалось, будто благодаря им все тело удерживалось в вертикальном положении. И хотя по такому случаю трубочист тщательно умылся, лицо его, точно посыпанное молотым перцем, было испещрено множеством черных точек. Чернота скопилась и меж складок на лбу и щеках, придавая лицу глубокомысленное выражение. Однако эта глубокомысленность мгновенно исчезла и сменилась застенчивостью, как только на губах появилась робкая улыбка.

Он чуть ли не врасплох застал невесту, стоявшую за дверью. Столкнувшись с ней лицом к лицу, он страшно смутился, будто его самого застали врасплох за непристойным занятием и теперь ему предстояло объяснять, как он вообще сюда попал. Он что-то забормотал, обращаясь к невесте, но она то ли не поняла, то ли не расслышала его. Трубочист упрямо продолжал мямлить свое, давая понять, что все это имеет к ней непосредственное отношение. Взгляд его был пронизывающим и одновременно многозначительным. Невеста сразу догадалась, что перед ней, в сущности, дождевой червь.

Он снял пиджак и принялся расстегивать жилет. Она выскользнула через вторую дверь и остановилась, прислушиваясь. У нее было такое чувство, что все идет совсем не так, как должно. Невесте казалось, что ее присутствие придаст всему ритуалу больше значительности, хотя, с другой стороны, ей было просто стыдно за трубочиста. Из кухни между тем не долетало ни звука. Тогда она решила вернуться. Детей уже увели, и трубочист остался один. Как раз в этот момент он собирался подняться по лестнице, установленной внутри дымохода. Он стоял босиком, в темной одежде, нижняя часть лица была плотно закрыта повязкой, а на груди висело какое-то приспособление, напоминающее скребок для квашни; как им пользоваться, невеста так никогда и не узнала. Он начал медленно взбираться по лестнице. Но как он вошел в жерло очага, она уже не видела, поскольку опрометью бросилась вон из кухни.

Когда она снова вернулась, кухня была пуста и только странный, отвратительный запах тлена стоял там. Оглядевшись, невеста подумала было, что запах исходит от башмаков трубочиста, оставленных в углу подле узелка с одеждой. Но это был запах сажи. Сажа отваливалась целыми кусками и падала вниз, на дно очага, в такт глухому скрежету, как будто кто-то вгрызался в самую сердцевину дома. Невеста почувствовала, как этот скрежет отзывается внутри ее тела. Иногда звуки затихали, и тогда в дымоходе слышалась глухая возня. Невеста сообразила, что это трубочист продолжает свое нелегкое восхождение.

Но вот воцарилась полная тишина. Девушка замерла в мучительном ожидании. Не отрываясь, она смотрела в жерло дымохода, в глубь черной воронки. Жерло имело форму не квадрата, а узкой темной расщелины.