Что ж, двух минут мне вполне достаточно, чтобы упомянуть об одном любопытном факте, который, признаюсь, весьма для меня важен. Как и прежде, я обойдусь без комментариев, ибо считаю это совершенно излишним, если факты говорят сами за себя. Не так давно начальник научной экспедиции на Мату-Гросу полковник Лоусетт любезно сообщил мне, что им повстречался необыкновенно старый кобель-абориген, разумеется, колдун. Собаки его племени считают, что ему по крайней мере семь тысяч лет. Полковник Лоусетт утверждает, что из его уст он услышал нечто из ряда вон выходящее. По местным преданиям, в этих краях когда-то якобы располагались крупные поселения. В свое время они пришли в упадок, опустели и сплошь заросли густым, непроходимым лесом. Предания также гласят, будто у жителей этих поселений были высоко развиты ремесла и искусства. Очевидно, им было известно и все то, чего достигла сегодня и чем гордится наша цивилизация. Помимо этого почтенный колдун (даже если его сказочный возраст не что иное, как миф) свидетельствует, что уже тогда широко использовались все современные достижения науки и техники. Обитатели этих загадочных поселений могли, к примеру, обмениваться информацией на невообразимо далеких расстояниях с помощью особых деревянных ящичков. Один из них полковник якобы видел сам. Теперь ящичек был уже совершенно бесполезен, но тем не менее благоговейно хранился как святыня. Они летали на крылатых аппаратах и располагали, подобно нам, всесокрушающими орудиями войны и разрушения. Полковнику Лоусетту даже показывали заросшие лесом развалины. Похоже, это были руины крупных городов. Обломки одного из воздушных аппаратов, о которых говорил древний колдун, напомнили моему другу современные бумеранги, хотя, судя по конструкции этих аппаратов, можно смело предположить, что их создателям были хорошо известны законы аэродинамики.

Так вот, господа, по мнению этого живого оракула, та древняя культура еще не была собачьей культурой; членами тех славных родов были еще не собаки, а... люди!

( В зале поднимается настоящая буря. Возгласы: «Пять минут уже истекли! Освободите трибуну!» Оратор знаком просит дать ему еще минуту. С трудом разрешение все же получено. Оратор продолжает среди нарастающего гула.)

Повторяю: я не стану давать оценку этим невероятным сообщениям, дошедшим сюда из столь отдаленных мест. Не буду ни соглашаться с ними, ни опровергать их. Но посудите сами, господа: может ли ум, лишенный предрассудков, не допустить, хотя бы чисто теоретически, все вышеизложенное? Вы можете думать обо мне что угодно, но я отвечу — нет! Во всеобщем времени переменчиво все и эпоха сменяется эпохой. Так почему бы не предположить, что эпоха собак возникла после заката эпохи людей? Не являются ли беспорядочные звуки, издаваемые сегодня людьми, отголосками некоего языка, и при этом языка благозвучного? Не могла ли человеческая раса по собственной вине или в силу полной деградации уступить господство над природой собакам? Но уже после того, как на протяжении какого-то времени господствовала над ней сама? ( Шум в зале подобен землетрясению. В порыве гнева оратор пытается перекричать собравшихся.)

Почему вы не хотите это признать, почему неистовствуете? Я вам отвечу почему: потому что ваша наивная спесь не допускает иной власти, иной веры, чем ваша собственная! Потому что вы гнусные, самодовольные слепцы! А главное, потому что вам внушает смертельный ужас мысль о том, что однажды, пусть еще и не скоро (хотя так ли не скоро?), вам придется, более того — вы будете постыдно вынуждены, по собственной вине или в силу полной деградации, вновь уступить мировое господство людям или любому другому виду животных!.. ( Шум, гвалт и топот достигают предела. В зале не смолкают лай, тявканье, завывание, визг. Их превосходительства господа Комиссары просят оратора прервать доклад. Одновременно со всех сторон его пытаются схватить и выволочь с трибуны. Повсюду происходят яростные схватки между представителями левого и правого крыла. Оказавшись меж двух огней, центр почти в полном составе покидает зал. Какому-то ученому, представляющему правых, безжалостно откусывают ухо. Оратор бессильно разводит передними лапами. Его стаскивают с трибуны и толкают к выходу. При этом оратор продолжает что-то выкрикивать. Вид у него весьма жалкий: он весь обмяк, из пенного рта бессильно свисает длинный язык. В тот момент, когда он выходит из зала, раздаются крики:

— Это не шарлатан, а шантрапа, прохвост и невежа!

Взрыв смеха и улюлюканья. Ничтожное меньшинство горячо аплодирует.)

Перевод Г. Киселева

Скажу без обиняков: иные часы и даже целые дни — словно прорехи в непрочной ткани нашего бытия. Волею царящего рока, как обвинения, выдвинутые перед тайным судом, над нами довлеют тогда все превратности судьбы, и особенно отчетливым становится предчувствие смерти, что, по мнению одной нашей молодой писательницы, является стержнем и основой любого произведения искусства, достойного этого имени. Такие дни — поистине маленькие шедевры. В нас появляется особая утонченность вкуса, и мы совсем не думаем о чем-то тяжелом или непоправимом, скажем о смертельных болезнях, будущем разорении и прочем. Ничего подобного. Скорее, перед нами выстраивается цепочка досадных и необъяснимых обстоятельств, в сущности не затрагивающих нас как-то серьезно, но оставляющих тревожное ощущение глубокого душевного смятения. К вечеру такого дня вы обнаруживаете, что все по-прежнему, не лучше, не хуже: ваша подруга еще не изменила вам, вы пока вполне довольны собой и своими поступками. И все-таки вас охватывает непонятная растерянность, смутное предчувствие нависшей над вами угрозы. Как будто вас заставили взглянуть на покрытую мраком оборотную сторону вещей, туда, где все — холод и ужас. Или будто вы повернули к себе луну обратной стороной. Чтобы понять это последнее сравнение, вспомним предсказание древнего звездочета, считавшего, что скрытая от нас сторона луны вогнута (из этого он даже выводил, что в один прекрасный день силы небесные воспользуются этой особенностью луны, чтобы испепелить всех нас: повернув луну вокруг ее оси, они, точно зажигательным стеклом, спалят землю). Так вот, представьте, будто вы повернули выпуклую, сияющую сторону луны, что как раз под стать событиям и делам нашей повседневной жизни, и очутились на краю темной, холодной бездны!

Но и здесь, с присущей ему тонкостью вкуса, словно драматург, задумавший прельстить публику приятной концовкой, рок, которому мы обязаны этой жалкой комедией за наш счет, сам накладывает на рану повязку. Вскоре полоса удач сменяет полосу неудач, а любое приемлемое решение вселяет в нас уверенность и надежду. В конечном счете ничего не произошло, и жизнь продолжает идти своим чередом.

Однако оставим эти рассуждения и обратимся к примеру.

Дело было, разумеется, ночью, хмурой и бесприютной. Темное небо было покрыто облаками, время от времени ворчливо погромыхивал гром. Придя домой, я обнаружил на столе промокашку, лежавшую так, что ее нельзя было не заметить. На промокашке было написано: «Да здравствует наш час!»

— Что за чушь! — не задумываясь, скажет всякий.

Так или иначе, мне эта надпись ничего не говорила (я не сумел дознаться ни от хозяйки, ни от горничной, кто был невежа, сыгравший со мной такую плоскую шутку). Пошли дальше. От этого послания настроение у меня разом испортилось. Мне стало как-то не по себе. Промаявшись остаток ночи, я поднялся очень рано. На улице стоял туман. Небо было сплошь затянуто серыми тучами, но день уже наступил. И вот на пересечении двух улочек старого города из двери какой-то халупы выскочил неизвестный тип в трусах. Размахивая пистолетом, он подскочил ко мне и с дикими воплями выстрелил в меня несколько раз. Затем он кинулся прочь и пропал в каком-то закоулке. Что было с ним дальше, не знаю. Сумасшедший, скажете вы.

Продолжим. Уже днем, на одной из пустынных улиц, примыкавших к моему дому, мы вместе с подругой собирались выйти из ее машины и отправиться ко мне. Неожиданно перед нами возник другой неизвестный. Он с подозрительным видом вертелся вокруг нашей машины, держа в руках словно напоказ листок бумаги зеленого цвета. Он, казалось, следил за нами. Испугавшись, моя спутница (а она была замужем и имела все основания прятаться от посторонних глаз; кроме того, как всякая женщина — неважно, замужняя или нет, — она боялась попасть в руки вымогателей) с места рванула машину и обратилась в бегство. После этого она уже ни за что не хотела возвращаться обратно и заставила меня провести два томительных часа в пустом зале какой-то чайной. Томительных потому, что, во-первых, я никак не мог выкинуть из головы мысль о предвкушаемом удовольствии. Во-вторых, по чисто женской логике, она считала, что это я виноват в появлении незнакомца с зеленым листком.