Гнев Полада прошел.

В кинотеатре он с помощью своих добровольных помощников разложил ленты кинофильма и подготовил их к демонстрации. Но до начала первого сеанса оставалось еще несколько часов.

Он пообещал ребятам пропустить их вечером бесплатно в кинотеатр и отправил по домам.

Потом зарядил аппарат.

И с первых же кадров понял, почему заведующий кинопрокатом, выдавая ему фильм, сказал: «Мы даем тебе замечательный киножурнал».

Киножурнал этот был очерк о воинах Сталинградского фронта, танкистах Ази Асланова.

Полад остановил аппарат, повесил замок на дверь кинотеатра и хотел уже уходить, когда появилась Хавер.

– Есть новый фильм? – спросила Хавер.

– Есть. Не новый, но хороший. «Крестьяне», как и указано в афише…

– А журнал?

– Новый, тетя Хавер, новый журнал. Я такой журнал принес, если бы вы знали!

– Что за журнал?

– Замечательный! Будем смотреть не насмотримся!

– О чем он?

– Сейчас не скажу. Сядьте в зале, я его для вас одной прокручу, а?

– Некогда мне, спешу. Скажи только, о чем?

Радость Полада заинтриговала ее, но у нее, конечно, и в мыслях не было, что она может увидеть своего мужа на экране.

– О дяде Ази, о дяде Ази этот фильм, тетя Хавер! О нем и о его бойцах!

– Об Ази? Ты не обознался? Правду говоришь?

– Истинную правду, тетя Хавер!

Хавер обняла Полада.

– Нет, ты своими глазами видел, или в конторе сказали?

– Своими глазами! Вот только что, здесь, дядя Ази стоял около танка. В полушубке, в папахе.

Обессиленная Хавер присела на старую расшатанную табуретку киномеханика.

– Разве я не говорил вам, что рано или поздно дядю Ази покажут в кино? Вы мне не верили. С вас магарыч, тетя Хавер.

– Хорошо, дорогой. Если правду говоришь, я сошью тебе шелковую рубаху.

До начала первого сеанса оставался еще час, а перед кинотеатром уже толпились люди. Женщин и детей здесь было, конечно, больше, чем мужчин. Над закрытым окошечком кассы висела большая табличка «Все билеты проданы». Прочитав объявление, люди все-таки не хотели уходить, толклись в толпе в надежде достать лишний билетик. Уже все знали каким-то образом, что в кино покажут танкиста Ази Асланова, их земляка.

Старая Нушаферин никогда в жизни не видела кино. Она слушала рассказы своих детей о фильмах, но, сколько ее ни просили, ни разу не согласилась пойти в кинотеатр. Это, считала она, развлечение для молодых.

Впервые придя в кино, она увидела здесь толпу людей и испугалась. Крепко держа за руку старшего внука, кое-как пробралась к дверям. Тут она увидала много знакомых и чуть-чуть осмелела. Люди подходили к ней, поздравляли, сверстницы обнимали и целовали.

– Большое счастье, – говорили они, – иметь такого сына!

– Спасибо. Дай бог, чтобы и о ваших сыновьях шли добрые вести.

Матери и жены, которые с трепетом думали о своих близких, отвечали ей:

– Да услышит это аллах, тетушка Нушу!

Маленький Тофик удивленно смотрел на женщин, целовавших его бабушку, не понимая, зачем они это делают. Но незнакомые чужие женщины порой обнимали и целовали не только бабушку, но и его. Тофик боязливо прижимался к бабушке, прятался в складках ее широкой юбки.

– Нанали, [6]чего эти женщины хотят от тебя? Зачем они все идут к тебе, целуют тебя и меня? Почему не целуют других? – спрашивал Тофик.

– Это они поздравляют меня, маму, тебя. Знаешь, с чем поздравляют? Сегодня твоего отца в кино будут показывать. Мы с тобой радуемся, и они радуются.

– Они тоже любят моего папу?

– Твой отец герой. А героев любят.

– Тогда и я стану героем, когда вырасту. Хочу, чтобы меня тоже любили.

– Расти героем, милый, расти, – старуха гладила голову внука.

Стали впускать зрителей в зал; шум и гам усилились. Те, кто не достал билетов, в тесноте и давке протиснулись к дверям, но бдительный контролер сразу уловил их намерения.

– Куда, куда? Дайте пройти тем, у кого есть билеты. Есть ведь и завтрашний день, кино от вас не убегает, кто не сможет посмотреть сегодня, посмотрит завтра!

Но старика никто не слушал.

– Дадите вы работать? – Старик сердился, отталкивал в сторону безбилетников, но все-таки многие из них проскочили в зал.

Нушаферин стало не по себе, она хотела отойти в сторону и войти в зал после того, как все успокоится, все чин-чином рассядутся, но внук не давал ей покоя:

– Нанали, почему стоим? И где мама? Пойдем, займем место, а то не достанется, будем стоять. Давай сядем впереди, в первом ряду. Я хочу видеть папу! – Тофик тянул бабушку за юбку. Нушаферин волей-неволей сделала шаг к дверям. И тут, к ее удивлению, толпа расступилась, и их беспрепятственно пропустили в зал.

Зал был набит до отказа. Даже в проходе были поставлены стулья. В помещении стало жарко и душно. Зрители обмахивались платками и папахами, утирали со лба пот и то и дело говорили:

– Ай Полад, начинай же!

– Задохнемся от жары. Начинай!

– Кого ждешь?

Наконец, раздался третий звонок, и в зале воцарилась тишина.

Полад, словно собираясь совершить героический поступок, с напряженным выражением лица, пустил в ход проекционный аппарат.

Горя желанием скорее увидеть отца, Тофик то садился на подлокотники между стульями, то забирался на сидение, спрашивал то мать, то бабушку:

– А когда, когда моего папу покажут?

На экране один за другим возникали эпизоды военной жизни. Хавер, все внимание которой было приковано к ним, тихо уговаривала сына:

– Не шуми, сынок, покажут папу. А вот если не будешь сидеть спокойно не покажут, и люди обидятся на тебя, скажут, что ты плохой мальчик.

Тофик повернулся к бабушке, зашептал:

– Нанали, ай нанали…

Нушаферин обняла внука. Ей было понятно нетерпение ребенка: у нее у самой сердце билось, как ошалелое.

– Почему папу не показывают, нанали? Я хочу видеть папу!

– Сейчас покажут, родной, не спеши.

По оживлению в зале Нушаферин поняла, что на экране что-то сменилось. Пошли какие-то тексты; неграмотная, она не могла их прочесть. Но вот непонятные строчки исчезли, и на зрителей надвинулся огромный заснеженный простор, перечеркнутый дорогой, по которой куда-то вдаль мчались со страшным грохотом приземистые машины. На экране возникла надпись «Отважные танкисты», а под ней мелким шрифтом фамилия оператора в черной рамке – «Махмуд Сеидзаде». «Других заснял, а сам погиб», – зашептались в рядах. Но танки, набирая скорость и поднимая облака снежной пыли, неслись по заснеженной равнине; на танках сидели бойцы в белых маскхалатах, с автоматами в руках. Ленкоранцы вглядывались в их мелькающие лица в надежде увидеть кого-либо знакомого. Но не было среди десантников земляков, не было среди них и Ази Асланова.

Нушаферин не выдержала, наклонилась к невестке:

– Дочка, а где же наш Ази? Или я плохо вижу?

– Да вот он, мам, вот!

– Где, где же?

– Вон, видишь, в танке стоит, в башне. Видишь?

– О господи, он! Вижу, вижу сыночка!

Нушаферин узнала сына, но слезы мешали ей ясно видеть, все двоилось в ее глазах.

Хавер в волнении смотрела на мужа. Хоть бы обернулся, глянул на них! Нет, смотрит куда-то вдаль.

Все – как во сне. Только голос Тофика вернул их к действительности.

– Мама, мамочка, нанали, видели моего папу? Вот он. Нанали, смотри, смотри, вот он! – радостно вопил Тофик, поворачиваясь то к матери, то к бабушке. – Это мой папа, нанали, мой папа!

– Успокойся, детка!

– Я хочу к папе. Папу, ау, папа! Смотрите, он услышал мой голос, услышал! – Тофик вскочил и рванулся к экрану, но Хавер удержала его за руку. Нушаферин, вытирая слезы, смотрела на своего преждевременно постаревшего сына.

Хавер успокаивала ребенка.

– Сыночек, папа ведь на фронте. Далеко он, а это кино…

– Нет, это мой папа, не обманывайте меня, не обманывайте! Это не кино, вот он, папа, – и Тофик голосил во всю мочь. – Папа, папа, я хочу к тебе, они не пускают меня, возьми меня с собой!