Облонский сидел напротив, не в силах пошевелиться, но всем телом ощущая, как на него снисходит божественное благословение, могучая энергия расправляет каждую клетку его тела.

— Не позволю!! Не отдам!!! — голос Стивы в этот момент больше напоминал звериный рык, глаза сверкали безумием, а сжатый кулак с такой силой грохнул по журнальному столику, что стоявшее ближе к краю блюдце подпрыгнуло и перевернулось.

Степан вскочил, упал перед архимандритом на колени, схватил того за плечи и, приблизив своё искажённое праведным христианским гневом лицо к луноподобному лику попа, запинаясь, проговорил:

— Отец святой! Отстоим Россию-мать — не отдадим хачам и жидам на поругание. — Облонский сглотнул слюну.

— Э-э-э… — печально протянул отец Лазарь, отстраняя от себя новоиспеченного адепта православия. — Не так-то это просто сделать… Многие уже пытались и погибли бесславно или были жидами так обмануты, что, сами того не сознавая, только на пользу им сработали. Здесь нужно думать. Они ведь ни перед чем не останавливаются. Главное их орудие — это кровь. Свою кровь они ни с кем не мешают, зато другим народам… Вот что будет, если спарить худую лошадь с хорошей, породистой? А? Родится жеребёнок — получше плохой, но похуже хорошей… Так и дети еврейские и хачинские от наших баб — сиречь ублюдки! Полукровки! А что с ними делать? Избить младенцев? Господь не велит… Вот и что прикажешь делать: с одной стороны — хачи, а с другой — жиды. Да и девки наши… — архимандрит махнул рукой, — что уж говорить — дуры!

— Запретить! — захлёбываясь слюной, выкрикнул Облонский. — Выгнать!

— Ты их попробуй тронь! Они с виду добрые, безобидные. А чуть что — бомбу под тебя подложат. Терроризм — исконно еврейское оружие. Жиды — трусы! Они ни разу в чистом поле сами один на один с врагом не сходились. Или за чужими спинами прятались, или бежали, прихватив капиталец. В Америке им вольготно! Заметил? Ни разу Америка не знала войны на своей территории, по врагам лупит с моря, ракетами, «томагавками» своими — трусит! Оттуда и зараза вся эта сектантская прёт. Вон, видал? Возле топки лежит литература ихняя. В Италии отпечатана! Свидетелей этих жидовских! Всё отравляют — и кровь русскую, и души, и женщин наших насильно заставляют плодить их детёнышей, нищетой пользуются!

— Что же делать? — Степан сжал рукой волосы на затылке.

— Я знаю, — отец Лазарь сел и приосанился.

— Так говорите, батюшка! — Облонский всё ещё стоял на коленях возле кресла архимандрита.

— Бей врага его оружием! Так нам предки наказали. Бога проси в помощь на правое дело.

— Бога?

— Именно. Вот ты подумай — когда жиды и хачи портят кровь русскую, ублюдками своими народ наш разбавляют, что происходит? Не знаешь? А я тебе скажу! Человек портится. Венец творения Божьего — человек — портится. Так диавол с помощью жидов Господне чудо умерщвляет… Оскотинивает.

Лицо архимандрита стало трагическим, губы опустились, глаза вновь наполнились слезами.

— Погубят людей… Сатане предадут… — отец Лазарь обнял Степана и разрыдался на его плече.

Стива машинально гладил архимандрита по спине, внезапно увидев, что на самом деле перед ним бушует уже последняя битва, что пришёл конец времен.

— Надо биться. Как отцы наши бились, как деды — не на жизнь, на смерть, — Стива заглянул в лицо попу.

— Надо… — тот ласково потрепал его по щеке и перекрестил.

— И как же?

— Есть, к счастью, мужи православные, воины ратные, готовые за родину постоять. Надо тебе к ним идти. Надо вместе быть. Один прут легко жиды переломят, но не поленницу. Есть вражда между хачами и евреями — надо это использовать, надо стравить шакалов друг с другом. Бить будем скотов их оружием — бомбами!

— Бомбами… — зачарованно повторил Стива, ясно представив, как одновременно взлетают на воздух синагога, что рядом с Мариинкой, и мечеть у «Горьковской».

— Правильно, а затем будем смотреть, как жиды и хачи друг друга мочат. И прежде всего надо уничтожить секты их окаянные, где воспитывают они лжепроповедников своих жидовских на американские деньги! Хватит людям русским зазря погибать. Вот тебе карточка моя, сзади на ней написано, куда и когда надлежит тебе прибыть, чтобы послужить народу русскому и искупить грех своей ереси! Ежели бесы снова тебя ворожить будут — покажи им сию святую визитку и оные твари адовы испарятся.

— Благословите, святой отец! — Стива бросился перед архимандритом на колени.

— Не могу… грех на тебе тяжкий… Искупи, потом благословлю. Иди, бесноватый. Бог простит, коли Родине послужишь.

Стива чуть было не гаркнул: «Здравия желаю, ваше высокопреосвященство!» — но ограничился только пламенным целованием края поповской одежды.

Стива Облонский явился в указанный день по тому адресу, что ему дал архимандрит Лазарь. К удивлению Облонского, указанный адрес оказался аж в 40 минутах езды на маршрутке от станции метро «Гражданский проспект». Уже при подходе к дому, чей номер значился на святой благословенной визитке, способной, по утверждению её дарителя, отгонять бесов, у Степана появлялось всё больше смутных подозрений. Вокруг листовки со свастиками, ходят молодые люди в чёрном… Дом оказался казармой РНЕ [5]. Стива остановился перед входом, не решаясь войти.

— Прохожий, что встал? Не цирк, — сухо гаркнул на него охранник.

Стива хотел было уже убраться подобру-поздорову, но при одном воспоминании о чёрте в виде Анны Аркадьевны быстро полез в карман за визиткой и протянул её часовому. Тот, только взглянув на бумажку, расплылся в приветливой улыбке и, выкинув вперёд руку, отчеканил: «Слава России!» Облонский с опаской посмотрел на него и нерешительно кивнул:

— Здравствуйте.

— Вам вверх по лестнице, потом по коридору до конца. Увидите кабинет.

Через два часа Облонскому уже выдали форму, повязку на рукав, берет и отправили на политзанятия. Суть политинформации вкратце повторяла сказанное архимандритом Лазарем. Степан ещё больше проникся.

— А стрелять научат?

— Всё научат — и радиосвязь налаживать, и взрывные устройства делать, — всё.

Стива был на седьмом небе от счастья — вот оно, долгожданное призвание! Его распирало от сознания, что скоро люди будут его бояться и ненавидеть, что за ним будут охотиться спецслужбы, газетчики будут поливать его грязью, но он один — Стива Облонский — точно знает, что является патриотом своей родины и потомки это оценят. Исполненный таких мыслей, Облонский вдруг включился на полную мощь, так что в конце занятий его назначили у новоявленных адептов старшим.

Шло время, подготовка Облонского продвигалась семимильными шагами. Долли поначалу удивлялась переменам, происшедшим с мужем, но затем поняла, что новый Стивин бзик, похоже, полезный.

Во-первых, он потребовал, чтобы она оставила работу и забрала домой детей. Гришку у свекрови, а Таню из больницы. Второго, однако, сделать не получилось, так как Таня, увидав папу, зашлась диким криком и полезла куда-то под стол, где продолжала вопить. Когда её оттуда вытащили и Стива попытался к ней приблизиться, девочка издала нечеловеческий визг и упала в обморок. Детский психиатр настоятельно посоветовал ребёнка оставить в больнице. Гришка был забран у тёщи самим Облонским, который сразил Аллу Демьяновну своей формой настолько, что тёща, люто ненавидевшая своего зятя до этого момента, прослезилась, подарила Степану икону в серебряном окладе и благословила на ратные подвиги супротив жидов.

Во-вторых, Стива обвенчался с Дарьей в церкви и начал регулярно приносить деньги, причём деньги хорошие. Долли даже смогла сделать ремонт во всей квартире и теперь часами могла любоваться стенами в новых белорусских обоях и мебелью, подновлённой при помощи самоклейки.

В-третьих, о выпивке не заходило и речи, а муж, закалившись от каждодневных физических упражнений, был теперь готов к любой работе — хоть грузчиком, хоть охранником, что давало определённую уверенность в завтрашнем дне.