— А она?

— Да ей чего — у неё дети взрослые!

— Так что получается — ей в окошко можно, а мне нельзя? Так получается?! — Долли размазывала по лицу слёзы и сопли. — А где справедливость? Где равенство? Вот ты всегда мать свою любил больше, чем меня!..

Ещё через два часа из квартиры Облонских уже доносилось задушевное пение.

Пришедшие на поминки соседи так и не смогли попасть в квартиру. Предусмотрительный Стива догадался-таки отключить звонок.

— Ну хоть на этом сэкономим… — вздохнула Долли, глядя на две пустые водочные бутылки и груду тарелок на столе. В животе ощущалась приятная тяжесть, а в голове удивительная лёгкость, можно даже сказать — пустота.

— А сестра-то моя — ничего! Взяла и уехала! Как будто ничего и не случилось… Не ожидал… — Стива по-медвежьи качал тяжёлой головой.

— Конечно, уехала. Чего она тут забыла? В Италии, понятное дело, интереснее, чем с нами тут сидеть. — Долли махнула рукой. — Может, она насовсем к папаше своему съедет? Как ты думаешь? — Дарья с надеждой посмотрела на мужа.

— Пусть только попробует теперь появиться! — Стива грохнул кулаком по столу, новая роль главы семьи ему явно нравилась. — Я ей никогда не прощу, что она на похороны матери забила! Дочь называется!

— Слушай, — Долли потянула мужа за пуговицу на рубашке. — А ведь тогда получится, что мы одни в квартире… — Облонская заглянула Стиве в лицо, стараясь не упустить ничего из его реакции.

— Получается, что так. Можем детей в одну комнату перевести — в маленькую, где Анька с мамой раньше были, а сами в большой.

— Да… Ремонт можно будет сделать! — сладко потянулась Долли.

— А что? Обои купим — поклеим, побелим потолки. Мебель можем подновить самоклейкой, — язык Облонского ворочался всё медленнее и медленнее.

— Может, даже машину стиральную купим… — Дарья снова внимательно воззрилась на лицо Степана.

— А что? Купим и стиральную… — голова Стивы упала на грудь, и через минуту раздался храп.

— Вот и хорошо, вот и славно, — Долли погладила мужа по голове. — Господи! — она потянулась и подошла к окну. — Даже не верится! Чуть не развелась ведь… Я тебя теперь никому не отдам, — не то ласково, не то угрожающе сказала она, повернувшись к мужу. — Мой! — Дарья сделала руками странный жест, как будто хотела обнять весь панельный двенадцатиэтажный дом.

На сороковой день после смерти Анны Аркадьевны соседи прорвались её поминать. Алкаши, денно и нощно осаждавшие ларёк у автобусной остановки, явились в одиннадцать часов утра, принесли Дарье Стиву и настойчиво попросили похмелиться.

— Хозяйка, сороковой день… Святое дело помянуть… Надо бы по двести грамм, а то и по триста. Чтобы всё по-христиански, по-человечески было…

— Да! — вякнул лежащий на руках новых друзей Облонский. — Да-рррья! Накрывай на стол!!

Облонская стояла как истукан, балансируя между яростью и истерикой. Алкаши наблюдали за ней как за канатоходкой, которая вот-вот сорвётся, только непонятно, в какую сторону упадёт. Дарья вдохнула полную грудь воздуха, потом ещё раз… И… раздался оглушительный Гришкин плач. Облонская ещё раз вдохнула, а потом бессильно махнула рукой, развернулась и потопала в комнату. Было такое впечатление, что весила она тонну, потому что при каждом её шаге мебель вздрагивала, а висевшие на стенах там и сям дурацкие картинки подпрыгивали…

Дней пять назад поминание Анны Аркадьевны переросло в чудовищный запой, не прерывавшийся ни на минуту. Пивка, потом уже снова водочки, выпьем и снова нальём… И поехало. Анна Аркадьевна поминалась крепко и каждодневно.

— Надеюсь, она в своём гробу переворачивается, — проворчала себе под нос Дарья, захлопнув дверь в комнату и доставая Гришку из кроватки. — На, жри, кровосос! — досадливо кинула она младенцу, который тут же жадно впился в подставленный ему сосок. — Что же делать-то? — глубокая морщина прорезала переносицу Дарьи. Внезапно начавшийся алкоголизм мужа её вовсе не устраивал. Стива пропил практически всё, что осталось от Анны Аркадьевны и Ани, включая вибратор и убогую мебель, даже их сифозные шмотки сдал обратно в секонд-хенд! А деньги пропил! Пропил всё до копейки, гад!

— Хоть комнату освободил, — продолжала ворчать по ходу своих размышлений Дарья, — можно ремонт начинать делать — внутри голые стены, хоть шаром покати. Было бы только на что ремонтировать. Ох, убила бы! — Облонская повернулась в сторону кухни, откуда доносились пьяные голоса.

— Мама моя была… мученица! — ревел Стива. — Помянем! Хоть и стерва была, я вам щас расскажу… — послышался звон стаканов, а затем невнятное бормотание, за которым последовал взрыв хохота.

— Господи! Ну вразуми же Ты его! — Дарья подошла к окну и умоляюще воззрилась в хмурое осеннее небо. Небо висело низко-низко, тяжёлые грязные облака медленно ползли, угрожая взорваться и затопить весь район холодной водой. Да… Господь был явно не расположен помогать кому-либо на этой земле. Облонская машинально качала Гришку, впервые за долгое время задумавшись о Боге. По большому счёту она верила в него как большинство граждан постсоветской России: как бы Бога нет… А вдруг есть? Поставлю-ка свечку.

Приходя в церковь, Облонская немедленно ощущала умиротворение и святость всего собственного существа, запах ладана действовал на неё волшебно — она вся преображалась и дня два потом стойко сносила невзгоды, не роптала на отсутствие денег и пыталась помогать ближним. Затем благодать проходила, и Дарья снова принималась «роптать» благим матом и вести позиционную войну со всеми подряд. Таким образом Бог принимался как успокоительное, в основном под Рождество. Или же вызывался в качестве скорой помощи в случае какой-нибудь стрёмы. Всё равно не поможет, но надо возопить — а вдруг?

Если же спросить Дарью, верит ли она в Бога, — Облонская незамедлительно скажет: «Да. Нам без Бога никак. Лишили людей веры на семьдесят лет — и вот что вышло!» А к батюшкам (попам) вообще отношение как к святым мощам и святым духам одновременно. Слово — закон и обсуждению не подлежит, однако к исполнению тоже не обязательно, чай не статья.

В то же время Облонская верит в переселение душ, в удивительные способности китайских буддистов и индийских йогов, в энергетических вампиров, в существование чёрных колдунов, обладающих огромной силой, в чудодейственных бабушек, которые заговором и молитвой могут вылечить человека от рака и СПИДа, в инопланетян, что следят за людьми и решают, когда же весь этот клоповник грохнуть. «Секретные материалы» смотрит с замиранием сердца как документальный фильм, на выборах голосует с полной уверенностью, что всё это ничего не значит, а в правительстве вечный масонский заговор. Говорит, что астрология и карты Таро — фигня, а гороскопы слушает и к гадалке ходила.

В общем, эх, мать крёщена Русь! Перуна на тебя нету… Монахи в кельях на стенах кресты рисуют. От кикимор берегутся. Крестные ходы делают на Ивана Купалу.

Дарья смотрела в окно. Стекло покрылось мелкими каплями со стороны улицы. Тоскливо почему-то, а почему — неясно. И даже как-то всё равно, что Стива запил.

— Всё достало… — сказала она Гришке, который уже заснул у матери на руках. — Может, у меня депрессия? — спросила Долли у восьмимесячного сына. — Хотя с чего ей взяться? Всё нормально — Степан попьёт и перестанет, мать всё-таки схоронил. Зато комната теперь свободная. Будешь там уроки учить, телевизор смотреть, компьютер мы тебе потом купим. Человеком станешь нормальным, в институт поступишь, закончишь его. В армию тебя не отдам. Только если уж совсем плохо станешь себя вести. Тогда пошлю для дисциплины, чтобы мужика из тебя сделали. Понял? — Долли уткнулась лицом в Гришкин живот. — Ух ты, котёнок мой. Веди себя только хорошо, учись. На тебя надежда вся. Кому мать твоя будет в старости нужна? Пенсия грошовая, папаша твой годам к шестидесяти ещё и в маразм впадёт, если не сопьётся… Что я буду делать? А тут ты у меня — олигарх! Поможешь матери, не дашь с голоду помереть. Господи… Всё это ради того, чтобы в старости с голоду не помереть. Вот жизнь настала… — Дарья вздохнула и положила сына в кроватку. Потом посмотрела на часы — только половина первого. «Таньку из сада забирать надо в шесть… Может, поспать до трёх?» — Облонская потянулась.