— Обещаешь?

— У каждого свои страхи. Порой воображение играет с людьми самые злые шутки.

— Расскажи мне об этом.

— Все пройдет. Поверь мне. И мы будем жить просто замечательно.

— Знаю. Но сегодня было как-то особенно трудно. Весь день…

— А что случилось?

— Да ничего особенного. Только…

— Что?

— После того как у нас в доме случился этот кошмар, я пыталась убедить себя, что Бог приготовил нам в качестве компенсации что-то очень хорошее. Поэтому так расстроилась, узнав, что не беременна.

— Что-то хорошее он непременно приготовил. Мы даже не обсуждали другие варианты. Всякие там таблетки для зачатия, искусственное оплодотворение и прочее.

Она ответила слабой улыбкой.

— Что ты? — спросил он.

— Представила картину. Ты сидишь в отдельной комнатке рядом с приемной врача, листаешь журнал с грязными картинками…

— Совсем все не так.

— А как, по-твоему, упрямец? Как, считаешь, они будут брать у тебя сперму?

— Не знаю. Мне всегда казалось, что именно поэтому медсестры носят резиновые перчатки.

— Извращенец, — сказала она и игриво ткнула его кулачком.

Она снова обнял ее.

— Иди ко мне.

Она устроилась в его объятиях поудобнее, прижалась щекой к плечу и сказала:

— Ребенок… Что за мысль!

—  Нашребенок, — поправил ее Джек. — Что еще более удивительно.

— Так ты готов?

— Нет, черт побери. А ты?

— Ну, ясное дело, нет.

— Вот и отлично, — пробормотал Джек. — Почему мы должны отличаться от всех остальных?

Она рассеянно улыбнулась. Голос был еле слышен, точно замирал где-то вдали.

— Ах, если б мы только могли чуть больше походить на всех остальных!..

Джек не знал, что ответить, просто крепче обнял жену. Через минуту-другую она начала тихонько раскачиваться в его объятиях. А потом еле слышно запела колыбельную:

— Спи, малыш, усни.

Джек мысленно подпевал ей, но вдруг она умолкла на полуслове, холодно и резко — так умирают последние надежды и мечты. Он напрасно ждал, что Синди продолжит песенку.

Так они и сидели, крепко обнявшись, не произнося ни единого слова, и не решались разжать руки.

Утром Джек бегал дольше, чем обычно, — сначала по обсаженной деревьями тропинке вдоль Олд-Катлер-роуд, потом по набережной до Коко-Плам — фешенебельного приморского района. Земля была устлана листвой, осыпавшейся со столетних индейских смоковниц; ветви деревьев образовывали над ней нечто вроде тоннеля. Типичный для Майами пейзаж. В порывах дующего с востока ветра чувствовался привкус соли. Машин было немного, но вскоре наступит час пик, и по бульвару нескончаемым потоком потянутся «БМВ», «ягуары» и «мерседесы». Богачи поедут с окраин к роскошным офисам, расположенным в небоскребах в центре. Нет, в этом районе встречались и американские автомашины, но лишь такие, что занимали сразу два парковочных места на стоянках перед шикарными магазинами Бол-Харбор. В них подъезжало к школам молодое поколение — будущие обожатели французских вин и нарядов от Гуччи.

Джек приближался к четырехмильной отметине своего пробега, чувствуя, как сказывается усталость от бессонной ночи. Они с Синди улеглись в постель около трех. Джек Долго не мог уснуть, все думал о письме к прокурору. И еще почему-то о матери. Видно, из-за ночного разговора с Синди.

О матери он со всей определенностью мог сказать только одно: он никогда ее не знал. Все остальное было почерпнуто из вторых рук — из рассказов отца и бабушки. Девичье имя матери было Ана Мария Фуэнтес. Родилась она в Гаване, выросла в Бехукале, маленьком городке неподалеку от столицы. С Кубы она уехала в подростковом возрасте в 1961 году по специальной программе под названием «Педро Пэн» (испанский аналог «Питера Пэна»). Эту гуманитарную акцию предпринял католический священник ирландского происхождения. Благодаря ему тысячи кубинских родителей, обеспокоенных будущим своих детей в связи с приходом режима Кастро, смогли отправить их в Америку. Ана Мария поселилась в доме своего дяди в Тампе, и абуэла мечтала присоединиться к ним, как только выдастся такая возможность. К сожалению, ждать ей пришлось долго, целых сорок лет. Лишь тогда абуэле удалось наконец получить визу и навестить своего умирающего брата. Для Аны Марии это означало одно: все это время она росла без матери. Она не брезговала никакой, даже самой черной, работой, выучила английский. И позже переехала в Майами, где и познакомилась с Гарри Свайтеком, красивым молодым студентом, приехавшим домой на летние каникулы. При одном только взгляде на старые фотографии становилось ясно: парень был просто сражен наповал. Джек родился через одиннадцать месяцев после свадьбы, а мама вскоре умерла. В начале шестидесятых врачи еще не научились выявлять эклампсию [7]на ранней ее стадии.

Только теперь, во время этой утренней пробежки, до Джека дошло, что, возможно, это была одна из причин, по которой он взялся за дело Джесси.

Интересно, что бы подумала о нем мама сейчас, узнав, что сына ее обманули уважаемый врач и женщина, притворявшаяся тяжелобольной. Он слишком мало знал о ней, чтобы строить догадки на сей счет. Отец женился повторно, когда Джек еще не выбрался из пеленок. Агнес, мачеха Джека, была женщиной доброй, но испытывала пристрастие к мартини с джином. И еще страдала совершенно иррациональной ненавистью к женщине, которую, как ей казалось, отец Джека никогда не разлюбит, к его покойной жене. Она приходила в бешенство всякий раз, когда муж получал письмо с Кубы, от бабушки Джека. Многих писем Джек так и не увидел благодаря ее стараниям. «Дисфункциональна» — вот политически корректный термин, который могли бы применить эксперты к семье Свайтек. Некогда Джек был очень удручен этим. Но сейчас многие вещи казались ему смешными. Он был наполовину кубинцем, вырос в типично американском доме, не знал и не понимал кубинской культуры. Уже один этот факт гарантировал череду комических ситуаций. Люди воспринимали Джека как англосакса и приходили в недоумение, узнав, что он наполовину кубинец. Взять, к примеру, язык. Джек гордился своими предками, но неохотно признавался в своем кубинском происхождении, когда кто-нибудь изумлялся, как замечательно этот гринго по фамилии Свайтек говорит по-испански. Вот какого рода разговоры он слышал тысячу раз:

«О Джек, а ты здорово чешешь по-испански».

«Моя мать была кубинкой».

«Стало быть, впитал с молоком матери, Джек».

Джек вернулся и принял душ. От дома тещи до работы было дальше, чем от их с Синди дома, но он приехал раньше своей секретарши. Он стоял перед дверями, нащупывая в кармане ключ от кабинета, как вдруг за спиной у него открылись двери лифта. Джек обернулся, потом посмотрел еще раз.

— Доброе утро, — сказал доктор Марш.

Джек не ответил и отвернулся. Он не видел Марша со времени той памятной поездки в лифте, когда Джесси и врач держались за руки. Марш подошел, но руки Джеку не протянул.

— Я сказал: доброе утро, мистер Свайтек.

— А, это вы, доктор Марш. Сразу вас не узнал, без вашей подружки.

— Думаю, нам надо поговорить.

Джек смерил его взглядом и сказал:

— Что ж, входите.

Отворил дверь и включил свет. Доктор Марш проследовал за ним в небольшую приемную, затем в конференц-зал. Они уселись друг против друга за стол из дымчатого стекла.

Доктор был красивым мужчиной и изо всех сил старался казаться моложе. Седые пряди в черных волосах добавляли благородства, но были покрыты густым слоем какого-то специального геля или лака, отчего казались тусклыми. Под пиджаком от Армани стоимостью в семьсот долларов виднелась футболка с надписью «Майами Хит» — такие выпускали в честь прошлогодних игр серии НБА. Для двадцатидевятилетнего технаря-миллионера, каких полно на Южном пляже, это бы еще сошло, но только не для доктора, достигшего возраста, когда надо Бога благодарить за то, что сохранились волосы. И вообще Джек решил, что с чисто внешней точки зрения он не во вкусе Джесси. К примеру, Джесси ненавидела бороды, даже хорошо подстриженные и ухоженные. По крайней мере именно так говорила она Джеку, когда тот не брился на протяжении недели. Но может, она просто считала, что борода не идет Джеку?.. Или Джек так и не научился разбираться в ее пристрастиях?