— Не волнуйся, — бодро сказала Джинни. — Конечно это нормально.
Гершвин осторожно разбудил Зою.
— Джинни сказала, что ты можешь поспать в ее кровати. Хочешь?
Зоя кивнула, не открывая глаз.
— Ты точно не хочешь домой?
Она пробормотала что-то нечленораздельное.
— Хорошо, — сказал Гершвин, поднимая ее. — Тогда — в кровать.
— Еще не устала? — спросил я Джинни, когда Гершвин вышел из комнаты.
— Совсем нет. — Она сделала паузу. — Передай мне вишни, приятель.
Я передал ей пачку, и она съела несколько штук сразу.
— Вкуснота, — сказала она.
Глядя, как она ест, я тоже почувствовал, что проголодался, и взял крекер.
— Итак, — сказал я, хрустя им, — Иэн — хороший парень.
Я хотел сказать что-нибудь более оригинальное, но слова «хороший парень» лучше всего его характеризовали.
Она довольно улыбнулась:
— Да, это так.
— Сколько вы уже встречаетесь?
— Около двух лет.
— Но не живете вместе?
— Нет, нет, нет, — подчеркнула она. — У него свой дом, у меня свой.
— Но вы, наверное, планируете жить вместе?
— Я думала, ты программист, а не семейный консультант. Нет, я и Иэн не планируем жить вместе. По крайней мере я ни о чем таком не знаю. Нам нравится так, как сейчас, спасибо. Ладно, — вздохнула она. — Я благодарна за твою заботу о моей личной жизни, но как обстоят дела у тебя?
— Что ты имеешь в виду?
— Твоя бывшая девушка, про которую ты мне сказал в баре. Она американка?
— Ее зовут Элен. Да, она американка.
— Какая она?
— Ну, она была классная… Она и есть классная, — поправился я.
— А в чем тогда дело?
— Думаю, чем лучше мы узнавали друг друга, тем больше появлялось недовольства.
— Значит, вы были уже на той стадии, когда избегали смотреть друг другу в глаза и все такое?
— Мы решили, что будет лучше прекратить наши отношения, когда проблемы только появились, и не дожидаться того момента, когда будем что-то доказывать друг другу с пеной у рта.
— Гм. — Джинни облизнула губы. — Хорошо сказано. Ты мог бы устроиться придумывать надписи для открыток. — Она остановилась. — Итак, если ваши отношения были обречены, почему тогда ты грустишь, когда рассказываешь о ней?
— Потому что…
Гершвин, вернувшийся в комнату, прервал меня.
— Я вам не помешал? — спросил он, хитро улыбаясь.
Мы с Джинни обменялись взглядами.
— Нет, — сказал я. — Мы разговаривали о том, как потолстела твоя шея. Ты похож на бегемота, парень.
— Хватит подкалывать, — весело сказал Гершвин. — К делу.
— Какому делу? — спросила Джинни, притворяясь, что не знает, о чем речь. Она вдруг захохотала: — Знаю, все это ерунда, но я и вправду хочу просидеть всю ночь. Хорошо иногда вспомнить старые добрые времена, правда ведь?
Она открыла пакет печенья, взяла одно и поудобнее устроилась в кресле.
— Кто-нибудь встречал в последнее время остальных наших?
Гершвин и я покачали головами.
— Я получила открытку от Бев тысячу лет назад, когда еще жила в Брайтоне, — сказала Джинни. — Но я была такая плохая, что долго не могла собраться позвонить ей. А когда позвонила, она уже там не жила.
— Чем она занимается? — спросил Гершвин.
— Не знаю, она не написала. Может быть, спасением китов. Но открытка была красивая. Из Новой Зеландии.
— Вы знали Рэя, младшего брата Пита? — спросил Гершвин. — Он еще встречался с той девушкой, у которой волосы мышиного цвета. Так вот, мы с Зоей встретили ее в городе около года назад, и она сказала, что все еще поддерживает с ним контакт. Я спросил ее про Пита, и она сказала, что он женился.
— Пит? — переспросила Джинни. — Женился? Ни за что не поверю!
— И у него ребенок.
— Пит женился, и у него ребенок? — недоверчиво повторила Джинни. — Не может быть, не может быть.
— А ты кого-нибудь видел, Мэтт?
Я взял печенье и попытался вспомнить, когда в последний раз видел кого-нибудь из старых друзей.
— Думаю, последним я видел Элиота, но это было года три назад, еще в Лондоне. Моя мама дала ему номер моего мобильного, и он позвонил мне — как гром среди ясного неба, — потому что приехал на какую-то конференцию и хотел встретиться. Все бы хорошо, но позвонил он без десяти двенадцать ночи, и я уже был в постели. Но через полчаса он уже заехал за мной на шикарной служебной машине, и мы провели абсолютно сумасшедшую ночь: рестораны, клубы только для членов, бары отелей и так далее. В конце концов я уснул у него в номере. Мы обменялись номерами, но ни он, ни я так и не позвонили.
— Совершенно в стиле Элиота, — сказала Джинни.
— А что насчет Катрины? — спросил Гершвин. — Кто-нибудь был с ней в контакте?
— Последний раз я разговаривала с ней на твоей свадьбе, — ответила Джинни. — Она тогда жила в Лондоне, да?
— Точно, — сказал я. — Она переехала в Лондон, потому что хотела стать редактором «Вога». Из всех нас она всегда была самой решительной. Интересно, получилось ли у нее?
Джинни громко вздохнула:
— Знаете что?
— Что? — спросил я без всякой надобности: я и так знал, что она собирается сказать.
— Я скучаю по всей нашей компании, — сказала Джинни. — И скучаю по тем временам.
— Я тоже, — отозвался Гершвин.
29
Когда я проснулся на следующее утро, уткнувшись носом в диван, мне на мгновение показалось, что я в Нью-Йорке, лежу на Адском диване. Гершвин спал на другом диване, чуть поменьше, в углу комнаты, а Джинни свернулась калачиком в кресле, в котором она до этого сидела. Должно быть, мы все вырубились сразу после беседы о том, где сейчас остальные друзья нашей юности, потому что я не помнил, о чем мы говорили после этого… кроме того, что еще раз подтвердили решимость сидеть всю ночь, пообещав будить друг друга, если кто-то вдруг начнет клевать носом.
Вчерашний вечер и ночь, начиная с того момента, как я увидел Джинни, показали мне, как много я теряю из-за того, что не поддерживаю контакта со старыми друзьями. Когда я разговаривал с Джинни и Гершвином, мне казалось, что я знаю их тысячу лет. Они помнили меня еще пацаном, которого пригрозили выгнать из школы за взрыв бомбы-вонючки на уроке английского языка, они помнили, что я так напился на шестнадцатилетии Надин Бэггот, что спал в саду, и наутро меня отвезли в поликлинику, чтобы проверить, нет ли у меня воспаления легких.
Только они и остальные ребята из нашей компании могли это помнить.
Стараясь никого не разбудить, я сходил в туалет, взял из хлебницы в кухне кусок хлеба, чтобы побороть приступ голода и выскользнул из дома. Я поглядел на часы: было без пятнадцати шесть. В том, чтобы не спать в такую рань, быть во вчерашней одежде — уже слегка несвежей — и выглядеть немного помятым, был какой-то особый кайф. Это напомнило мне вечеринки из прошлого, из того времени, когда я мог тусоваться в ночном клубе до четырех утра. Это напомнило мне о том, как хорошо было в те годы.
Увы, когда я пришел домой, меня ждало еще одно воспоминание о юности.
— Это ты, Мэттью?
Мама стояла на верхней ступеньке лестницы — в халате, надетом поверх ночной рубашки, — и с нахмуренными бровями.
— Да, конечно, — ответил я. Но она и так это знала.
— Где ты был всю ночь? Ты не предупредил меня, что не придешь на ночь. Ты не позвонил. Как ты можешь быть таким безответственным?
Я почувствовал, как мое дыхание учащается — верный признак того, что я начинаю терять терпение. Первым моим желанием было объяснить маме, что почти в тридцать лет я имею право возвращаться домой в шесть утра, но этим я ничего не добился бы. Было ясно, что мама права: не предупредить ее было эгоизмом. В том, что она за меня волнуется, не было ничего плохого. Она волновалась за меня независимо от того, где я был: в Нью-Йорке или под одной с нею крышей.
— Извини, мама, — сказал я и попытался успокоить ее, подойдя к ней и поцеловав ее в щеку. — Ты права, я должен был позвонить. Мне нет прощения. Надеюсь, ты не ждала меня всю ночь, а?