— Пусть будет так, — сказал он, поклонившись. — Через три дня ты станешь моей женой, царица Сарасвати!

Сердце Сарасвати обливалось слезами, но глаза ее оставались сухими. Три дня она не покидала шатра, ожидая, когда прибудет человек в черной сутане, без которого, как ей объяснили, свадебный обряд совершить нельзя.

Сарасвати поняла, что между Угрюмом и другими фиранги нет никакой разницы, разве что та, которая существует между победителем и побежденным. Угрюм, как и англичане, хочет завоевать Индию, всю Индию. Его алчность потерпела поражение, возможно, из-за того, что он действовал из эгоистических побуждений, мечтая о единоличном господстве. А фиранги в красных камзолах наводняют Индию, как термиты, группами. Они постепенно занимают провинцию за провинцией и не ошибаются. Вот почему ей нужен Угрюм, его пушки, его солдаты, даже его вера фиранги; ей нужно разбить врага его же способом, его собственным оружием, и она станет христианкой, чтобы поддержать в себе последнее оставшееся в ней чувство, страсть Кали. Черной Кали. Она знает, что ей придется участвовать в варварской церемонии, совершать нечистые обряды, говорить то, чего она не думает. Но все это неважно. Важно то, что на самом деле во время бракосочетания она освятит свой союз с Кали. Лань, принесенная в жертву на алтаре Годха, была лишь началом.

Сарасвати была поглощена этими мыслями, когда ей доложили, что от Угрюма прибыл посол. Это был немолодой одноглазый фиранги. Он пригласил ее в Диг, где, по его словам, ей будет удобнее ожидать приезда священника.

— Как твое имя? — спросила она, не ответив на предложение.

— Меня зовут Визаж.

— Визаж, — задумчиво повторила Сарасвати. — Визаж… Что ты делаешь при дворе Угроонга?

— Я врач, царица.

— Тогда почему ты явился сюда как посол?

— В твоей стране, царица, лекари тоже часто исполняют роль советников или доверенных лиц.

Он говорил на хинди с сильным акцентом. Ей показалось, что она его уже где-то видела в прошлом. Но она никогда не знала одноглазого фиранги.

— Да, действительно, — кивнула Сарасвати, вспомнив о ласковом добром Мохане. — Я вижу, что ты знаешь Индию. Садись. Итак, твой хозяин хочет, чтобы я вошла в город? Но разве ты не знаешь, что ни одна уважающая себя женщина не приближается до свадьбы к дому своего будущего господина?

Визаж предвидел это возражение.

— Прости, высокочтимая царица, но ваша свадьба необычна, — улыбнулся он.

— Да, это так. Я сама пришла к стенам этого города. Я скиталица, и у меня нет своего очага.

— Мой господин, высокочтимая царица, считает для себя недостойным заставлять тебя и дальше дожидаться у ворот, поскольку священник задерживается, а он обещал тебе сыграть свадьбу сегодня.

— Вернись к своему господину и скажи, что я еще подожду. Я провела в шатре весь муссон, могу остаться в нем и еще на несколько ночей.

— Госпожа… Не надо отказываться. — Эти слова прозвучали как просьба.

— Почему же?

— Я врач и доверенное лицо. Не отказывайся.

— Доверенное лицо! Значит, ты можешь предать меня! Что, если Угроонг хочет заманить меня в ловушку?

— Ну что же, — сказал Визаж и поднялся.

Он был явно уязвлен. Она схватила его за руку и заставила сесть.

— Успокойся. Я верю, что ты говоришь искренне. Объясни же мне, чего от меня хочет Угроонг.

— Он теряет терпение… Он уже не молод.

Она поняла его с полуслова.

— Он не тронет тебя, — продолжал Визаж. — Но ему нужно знать, что ты находишься в городе, в его дворце, недалеко от него, что ты уже почти принадлежишь ему…

— Я понимаю, — кивнула Сарасвати. — А человек в черной сутане?

— Говорят, реки вышли из берегов и затоплены, поэтому он запаздывает.

— Дожди уже кончились.

— Да, но потоки еще не сошли с гор…

— Хорошо, завтра на рассвете я войду в город Угроонга. Я желаю иметь кортеж, музыкантов, танцовщиц, слонов.

— Все уже готово.

Она улыбнулась:

— Но у меня есть одно условие. Приготовьте для меня четырех слонов самой высшей касты.

Он смотрел на нее в недоумении.

— На одном слоне я буду ехать сама; и пусть еще будут три слона с пустыми паланкинами. Понимаешь: с пустыми, совершенно пустыми. Это единственное условие, которое я ставлю.

— Не беспокойтесь, высокочтимая царица, — ответил Визаж и поклонился, поняв, что аудиенция закончена.

Она подняла лампу, чтобы лучше разглядеть этого сутуловатого человека, прежде чем он исчезнет в ночи. Должно быть, она видела его в прошлых своих рождениях, где-то в бесконечной цепи предыдущих жизней.

Теперь, когда в памяти всплывал какой-то фрагмент прошлого, — рождение Гопала, охота, танцы для Бхавани, часы любви, — она воспринимала их как отзвуки предыдущих воплощений. Между Мадеком и Угрюмом Сарасвати была мертва; лишь ненависть заставила ее возродиться. Может быть, какой-нибудь лукавый бог развлекается, заставляя людей возвращаться на те круги, где они когда-то оставили свои следы?

Несмотря на поздний час, Угрюм не спал; бессонница измучила его. Визажа не было рядом, а сам он не мог отмерить точную дозу снотворного. Вчера стареющий воин послал в северные джунгли, в Гималаи, еще одного садху, чтобы тот нашел растения, которые, как поговаривают, являются единственным средством от этой болезни. Угрюм чувствовал себя разбитым и уставшим. В последние дни он часто спрашивал себя: может быть, он страдает не телесной, а душевной болезнью, чем-то вроде гипертрофии гнева и желания.

Пока он не женится на этой женщине, он не найдет покоя. Две ночи подряд Угрюм проклинал иезуита, муссон и весь мир; вечером третьего дня он послал Визажа, единственного человека, которому доверял, передать царице приглашение на завтра. Пусть только попробует закапризничать. Он, не задумываясь, убьет ее. Теперь и Могол, и английская угроза, и ваджра, и политические интриги отошли на второй план. Ему нужно, чтобы Сарасвати была здесь, в его дворце; он не будет встречаться с ней, он не тронет ее, но он должен знать, что царица в его логове, — пока этого будет достаточно.

Угрюм машинально поднес ко рту наргиле. Он привык к опиуму, этот наркотик оказался для него слишком слабым и уже не доставлял удовольствия. Во Дворце Тысячи Фонтанов стояла тишина. Он выбрал этот дворец из-за водопадов и каналов. Местный раджа с готовностью уступил его ему; сам он большую часть времени проводил в уединенном, прогнившем от дождей доме, где вместе с каким-то молодым брахманом занимался астрологией и алхимией, предоставив Угрюму полное право вести государственные дела и посещать его жен. Правда, в последнем Угрюм не преуспевал уже несколько месяцев, и это его беспокоило. Три дня назад он убедился, что владычица Годха превосходит всех женщин, которых он когда-либо знал. Как ни странно, ее ослепительная красота испугала его. Он предпочел бы обычное очарование и чувственную свободу, которые характерны для местных женщин и делают Индию, наверное, единственной страной в мире, где можно перепутать царицу с куртизанкой. В ней же он увидел настоящую царицу: ум, лукавство, ненависть, внутренняя сила затмевали в ней женщину, или, по крайней мере, то, как Угрюм представлял себе женщин. Мысль о том, что в свадебный вечер она увидит его таким, каким не видела еще ни одна женщина, парализовала его волю.

Вдруг Угрюм услышал шаги. Он приподнялся на кушетке, вынул из ножен кинжал и навел на дверь пистолет — давняя привычка воина, опасающегося предательства. Узнав шаги Визажа, он успокоился, но не стал убирать пистолет. Он ждал пароля.

— Тигр пожирает англичанина, который на него охотился! — прозвучал голос Визажа.

— Входи! — сказал Угрюм.

Визаж не удивился наставленному на него пистолету. Как обычно, Угрюм хотел убедиться, что врач не замышляет против него ничего дурного. Через несколько минут он опустит пистолет, а это явный признак благоволения, потому что другим посетителям приходится вести разговор под дулом пистолета, а случалось, что в порыве гнева хозяин разряжал оружие в слишком нахального или ретивого собеседника. Причем Угрюм никогда не оставался один. В тайной комнате, скрытой за драпировкой, постоянно находился десяток вооруженных людей, готовых в любую минуту защитить своего господина. Тем не менее Угрюм подозревал даже собственную тень.