Когда гость отдохнул, Мадек позвал его к себе и спросил, не привез ли он для него письма. Сен-Фрэ очень удивился и сказал, что он не курьер, а искатель приключений. Он хорошо знал обычаи Индии, говорил на всех ее языках. Мадек понял, что гость знаком с Шевалье, но не решился расспрашивать его об этом человеке.

Сен-Фрэ оказался ярым сторонником Могола. Он заявил, что не пожалеет сил для спасения императора и освобождения Индии от англичан. Мадек слегка охладил пыл гостя, указав на то, что благородные вельможи могольского двора всего лишь сатрапы, жаждущие золота и крови.

— И все-таки в Индии, как и во Франции, есть свободные люди, — ответил Сен-Фрэ. — И по-настоящему благородными могут быть только свободные люди.

— Рождение ничего не значит, — сказал Мадек, — вы уж простите меня, господин Сен-Фрэ, но мы в Индии, а здесь я — князь, хотя в Кемпере был оборванцем.

— Я полностью согласен с вами, господин Мадек! Совсем недавно я был во Франции. Там назревают великие события, там происходит странная революция мнений.

— Вот уже во второй раз за этот месяц я слышу слово «революция». Что же оно все-таки означает?

— Вы знакомы с обычаями сикхов, господин Мадек?

— Разумеется, я ведь не раз побеждал их; а некоторые их них мне служат!

— Тогда вы знаете, — продолжал Сен-Фрэ, — что этот народ отказался от почитания идолов и разделения людей на касты.

— Стойте, стойте, господин де Сен-Фрэ! Сикхи живут в Индии, в Индии они и останутся!

— А их гуру Нанак говорит: «Нет ни индусов, ни мусульман. Есть лишь один бог, и этот бог — Высшая Справедливость».

— Вы много знаете!

— Не смейтесь надо мной. Дело в том, что эти самые слова, господин Мадек, нынче модны во Франции.

— Кто это говорит?

— Те, кто, подобно вам, обладают достоинствами, а не благородным происхождением. Те, кто, подобно вам, считают, что рождение — ничто, а добродетель — все.

— А король? Что он говорит обо всем этом?

— Он тоже придет к этому.

— Он придет к этому…

Мадек на секунду задумался, потом ответил:

— Но почему вы, дворянин, сообщаете мне эти новости? В ваших интересах было бы скрыть их!

— Когда речь идет об интересах нации и о величии Индии, моя душа, не чуждая истинному благородству, умеет подавлять более низменные интересы.

Мадек в упор посмотрел на Сен-Фрэ. Тот не отвел глаз. Как ни странно, но Мадек пожалел о том, что разоткровенничался с этим человеком. Они не были ровней, как говорят во Франции, и все эти рассуждения о революции и свободе слишком хороши, чтобы быть правдой. Но в конце концов этот человек ничего не требует от него, разве что гостеприимства до тех пор, пока не кончатся дожди. Непохоже, чтобы он купался в золоте: он привел с собой двух верблюдов, одного коня и пятерых охранников — негусто. Он ничего не сказал о том, откуда едет и куда направляется. А Мадек и не расспрашивал.

Как только небо посветлело, Сен-Фрэ пришел попрощаться.

Мадек прикинулся удивленным:

— Вы уже уезжаете?

— Да, — ответил Сен-Фрэ.

— И вы не боитесь разлившихся рек, выползших на дороги змей, размытых путей?

— У меня слишком много дел. Речь идет об Индии и о Моголе. Я предложу ему свою помощь! Но вы слишком долго жили вдали от Франции, вам не понять этих новых идей. Прощайте, господин Мадек. В благодарность за гостеприимство прошу принять от меня скромный подарок. — Он вынул из кармана табакерку и протянул ее Мадеку.

Сразу после его отъезда начался дождь. «Надо было ему остаться», — подумал Мадек и посмотрел на подарок Сен-Фрэ. На крышке табакерки был портрет красивой смуглой женщины лет сорока. Под ним было написано: «Жанна. Пондишери. 2 апреля 1759 года. Сен-Любен — мой маленький Купидон». Сен-Любен. Это имя показалось Мадеку знакомым. Да и лицо женщины тоже. Но память отказывала. Она противилась воспоминаниям обо всем, что было связано с Пондишери.

Мадек долго размышлял об этом странном визите. Спустя несколько недель он получил два письма из Шандернагора, датированных 24 июля и 16 августа 1772 года. Шевалье обещал, что за оказанные услуги Мадек получит патент капитана и крест Святого Людовика. Но совсем другая фраза в письме заставила Мадека решиться: «…Благородство происхождения не обязательно для того, кто действует во имя славы».

Мадек оставил раджу джатов, не требуя у него двухсот тысяч рупий, который тот задолжал ему в качестве платы за службу, и, вместе с Корантеном, золотом, камнями, жемчугами, конями и слонами, женой и ребенком, со слугами и с прекрасной Мумтаз отправился в страну Могола.

Июнь 1772 года

В тот вечер, когда Визаж вернулся из Бхаратпура, Угрюм вызвал его к себе. Визаж этому ничуть не удивился. О том, что Мадек состоит в переписке с комендантом Шандернагора, Угрюм узнал от своих тайных агентов давно. Более того, он знал и о французах, посещавших дворец Мадека. Понимая, что перемены в индийских делах неизбежны, Угрюм хотел быть в курсе последних событий. Он тоже, как и Мадек, получил послание Шевалье, в котором Луне Индии предлагалось, коль скоро он не может оказать Моголу военную помощь, перевести во Францию небольшую часть своего состояния.

Между Мадеком и Угрюмом сложились своеобразные отношения. Они были одновременно и союзники и соперники. Не нарушая границы подвластных друг другу территорий, они объединялись только тогда, когда надо было противостоять общему врагу: какому-нибудь непокорному народу, армии такого же, как они, хищника, пытающегося урвать себе кусок, пока в Индии царит неразбериха. Именно ради этого шесть лет назад Угрюм позволил Сарасвати убедить Мадека приехать в Диг. Он очень боялся, что его соперник создаст на севере свою империю, которая подорвет устои его собственного царства, построенного на праве грабить всех подряд. Когда Мадек перебрался в страну джатов, Угрюм думал, что тот удовольствуется объедками от его кровавых пиршеств, однако вскоре понял, что заплатил за гегемонию больше, чем предполагал. При всем при этом Угрюм не испытывал никакого желания лично встречаться с Мадеком: перед серьезными сражениями они договаривались через послов. И вот однажды один из них сообщил, что Мадек подумывает о том, чтобы вернуться на родину. Конечно, Мадек не говорил об этом послу, просто тот сумел разгадать его мысли. Угрюм ликовал: наконец-то он избавится от соперника.

Итак, Угрюм держал руку на пульсе событий. Единственное, чего он не знал, это то, что Визаж был тайным агентом Шевалье и имел от него поручение убедить Мадека и Угрюма оказать Франции поддержку — либо финансовую, либо военную.

Теперь, идя по темным коридорам в покои Угрюма, Визаж в который раз задавался вопросом: какая таинственная сила продлевает жизнь его хозяину. Ведь порошки, которые цирюльник готовил, соединяя предписания аюрведы со знаниями собственной науки, были бессильны против дьявольского недуга, пожирающего душу Угрюма, а вместе с ней и его тело. Шесть лет назад, когда Угрюм женился на владычице Годха, Визаж думал, что тот проживет не больше года. Но он ошибся. Угрюм по-прежнему совершал грабительские набеги и вел захватнические войны, причем теперь его сопровождала Сарасвати. Сидя на слоне, она держалась чуть в стороне от поля битвы и наблюдала. Судя по всему, ее присутствие придавало Угрюму бодрости.

Но, насколько было известно Визажу, мужская сила не вернулась к Угрюму. Сарасвати никогда не делила с ним ложе.

Угрюм не говорил об этом со своим врачом, просто давал понять, что больше не желает женщин. Только престиж заставлял его по-прежнему держать гарем. Время от времени он собирал всех своих женщин в покоях и приказывал им танцевать обнаженными. Иногда он вызывал самых похотливых своих солдат и развлекался, видя, как они разрываются между вожделением и ужасом перед хозяином. Тех солдат, которые не в силах были противостоять соблазну, он приказывал кастрировать. Ходили слухи, что Сарасвати наблюдала из-за мушарабии эти развлечения супруга, причем с его ведома.