Наконец-то пришло успокоение. Сарасвати больше не страдала. Она внезапно ощутила легкость и приписала все свои страдания отсутствию Бхавани.

«Я не признавалась себе в этом, но ревновала, — подумала она. — Как же я была права, что не усомнилась в нем!»

Она улыбнулась; впервые за долгое время улыбка не была притворной. Она вернулась на свой чарпаи, неся свое чрево как символ славы, и проспала несколько часов.

Ее разбудил ветер. Он колыхал занавес на окне; солнце, внезапно появившееся из-за туч, осветило ее лицо, и Сарасвати резко вскочила. Все ее тело покрылось потом. Она позвала служанку и приказала принести воды, но тут ее полусонный взгляд остановился на мраморном полу. Она не сразу поняла, что это. Перед ней лежал предмет, напоминающий куклу, слепленную из рисового теста.

Вместо сари на ней была белая тряпка. Сарасвати подумала, что какая-нибудь девочка, должно быть, зашла в комнату и забыла здесь свою игрушку.

«Белая, — подумала она. — Цвет траура — на кукле? Какие странные эти малышки…»

Солнечный луч упал на куклу. Казалось, вспыхнула молния. И тут Сарасвати завопила: на нижней части живота куклы блестела рукоять золотого кинжала, пронзившего и ткань, и тесто.

В тот же вечер позвали брахмана. Дитя пыталось уйти из чрева царицы, и потребовалось много часов молиться, чтобы заставить его остаться, несмотря на упорство демона-похитителя, насланного рисовой куклой.

Опять начались страдания, и продолжались они долгие недели. Никто не мог бы поручиться ни за жизнь Сарасвати, ни за жизнь ребенка, которого она носила под сердцем. В зенану пришла печаль. Незадолго до Дивали, праздника огней, в конце осени юная Ганга раньше срока родила тщедушную девочку, и ее супруг даже не приехал поздравить ее, настолько он был занят своими баядерками. Несмотря на собственные напасти, Сарасвати старалась утешить ее. Впрочем, она не могла не признать, что утешает не только подругу, но и себя. Вернется ли к ней Бхавани после того, как она родит? А если у нее родится чудовище? Покуда все шло неплохо. Ее живот стал огромным, она почти не могла двигаться. Но роды начались за две недели до срока, в первые дни Маргаширша. Позвали старую Ситу, дворцовую повитуху, которая помогала рожать всем женам. Едва войдя в отведенную для родов комнату, повитуха поняла, что сегодня ей, как и Сарасвати, предстоит тяжелое испытание. Боли все усиливались, но ребенок не появлялся. Сарасвати стонала. Повитуха взяла ее за руки и стала растирать их.

— Потерпи, госпожа, потерпи.

Сарасвати почувствовала сильную схватку и покорно отдалась ей, забылась в ней. И опять жалобно застонала.

— Тихо, госпожа, тихо…

Боль чуть уменьшилась.

— Сита, Сита, сейчас все совсем не так, как было, когда я рожала в первый раз.

— Каждый раз кажется, что теперь хуже, чем было в первый раз, красавица моя! Ну, ну… Второго сына всегда рожать легче. Твое тело просто создано для исполнения женского долга. Твой ребенок пройдет сквозь тебя, как река проходит через Годх. Повернись-ка, я помассирую тебя, пока опять не начались схватки.

Она помогла Сарасвати приподняться на чарпаи. У Ситы были очень нежные руки; это удивляло Сарасвати, ведь Сита была стара. Но эти женщины из касты наи, помогая десяткам других женщин справиться с родами, сохраняли в себе частичку вечной молодости, столько новых жизней прошло через их руки, столько первых криков новорожденных слышали их уши… А ведь они часто встречались и со смертью, роженицы заливали их своей кровью, многих младенцев приходилось силком втаскивать в этот мир, но некоторые из них не увидели света дня. Эти женщины были не от мира сего. Ну а сегодня эти руки примут новую жизнь или новую смерть? Прежде чем повернуться и подставить Сите спину, Сарасвати посмотрела ей прямо в глаза:

— Скажи, повитуха, ты не боишься?

— Что ты, госпожа, разве я не помогла тебе спокойно родить Гопала?

— Так долго, слишком долго… Я уже несколько часов лежу здесь, и живот болит…

— Ты еще маленькая! Нетерпеливая, слишком нетерпеливая.

— Ты мне столько раз говорила, что второго рожать легче.

Сита попыталась улыбнуться; она хотела что-то сказать, но царица закрыла ей рот рукой:

— Молчи, повитуха! Я знаю, что ты лжешь. Я ведь чувствую боль и знаю, что никогда еще так не мучилась. Ребенок во мне страдает, и мне предстоит пытка!

— Дхарма, царица!

— Дхарма, — со вздохом повторила Сарасвати.

Она легла на бок, и Сита начала поглаживать ее спину. На короткое мгновение Сарасвати задремала, потом вдруг оттолкнула руку повитухи и приподнялась на чарпаи.

— Сита, прошу тебя, беги, позови брахмана, я чувствую, что возвращается демон-похититель! Вот он, скачущий в ночи, ракшас!

Повитуха задрожала.

— Успокойся, госпожа, успокойся. Боль слишком сильная и становится еще сильнее, от нее у тебя видения, иногда так бывает.

Сарасвати задыхалась:

— Похититель, говорю тебе, похититель, как в тот раз, когда подбросили куклу.

Морщинистое лицо Ситы побледнело. Раз царица говорит, что узнала демона, лицо которого уже однажды видела, значит, это правда. Ракшас. Это конечно же Наирта. Или Пападевата, который приходил четыре месяца назад; он хочет задержать ребенка в чреве матери, задушить его, помешать ему увидеть свет.

Скорее за брахманом. За человеком аюрведы. Сита взяла маленькую лампу, горевшую у изножья чарпаи, поправила складки своего сари:

— Подожди минуту.

Обезумевшая от боли Сарасвати упала на подушки и закрыла глаза… Вся зенана ждала новостей. Никто не входил в темную комнату, где лежала роженица, но все прислушивались к вздохам, доносившимся из-за мушарабии, к стонам, долетавшим из-за штор. Женщины вспоминали, как сами некогда сходили с ума от боли, просвещали девочек. Обычно какая-нибудь морщинистая старуха начинала рассказывать истории о боге-похитителе и в ночной тишине звучал только ее монотонный голос. Как бы ни протекали роды, легко или с осложнениями, они всегда были праздником для остальных женщин, ведь это было единственное событие, по поводу которого зенане было позволено совершать священный ритуал. Он всегда завершался гимном Дхарме, независимо от того, рождался ли ребенок живым или мертвым, была ли это девочка или мальчик, был ли новорожденный красивым или уродливым, здоровым или хилым.

«Дхарма! Дхарма!» — повторяла Сарасвати, пытаясь превозмочь боль. А за занавесом, отделившись от нечистоты, поражающей тело роженицы, женщины следили за каждым ее вздохом, улавливали каждый ее крик. Сарасвати была не одна. Все женщины зенаны, подруги или враги, нежно любящие или яро ненавидящие, окружали ее, доведя до предела остроту своих чувств. А где-то в глубине коридоров она слышала, как шлепают по каменному полу ноги старой Ситы.

Новые схватки, еще сильнее прежних, скрутили ее. Крик, вопль зверя, пронзенного стрелами.

— Похититель, — пробормотала царица и опять задышала тяжело и надсадно.

Зенана затихла. И Сарасвати осталась одна. Вокруг царило ледяное молчание. Прежде чем потерять сознание, Сарасвати успела различить в темноте дрожащий огонек масляной лампы и тощую фигуру, согнувшуюся за занавесом, которая, казалось, готова была пренебречь нечистотой комнаты, где рожала царица.

Брахман пришел так быстро, как только мог. Прежде чем войти в нечистую комнату роженицы, он помолился богам, попросив не наказывать его за предстоящее приближение к нечистому. Это была всего лишь формальность: закон позволял человеку аюрведы помогать роженицам, просто после этого нужно было выполнить все очистительные ритуалы, чтобы не осквернилось достоинство брахмана. Увидев Сарасвати, он подавил дрожь. Сита упала у подножья чарпаи, съежилась, не зная, что делать.

— Повитуха!

Она обхватила голову руками:

— Все кончено, брахман, все кончено.

— Нет, — твердо сказал монах и указал на пакет, который принес с собой. — Это травы. Разложи их вокруг нее! Так… Теперь я буду читать мантры.