– Чушь! – Грэнвилл продолжал посасывать сигару. – Вам прекрасно известно, что господин, сидящий справа от меня, Бен Уэйнгертен, президент нашего банка, – еврей.

– Наполовину юрей. – Кунковски проглотил начало слова.

– Вы совершенно пьяны, мистер Кунковски. Возвращайтесь на свое место. – Впервые в голосе Уинтропа прозвучало раздражение.

Хороший совет, подумал Фэлкон. Быстро обежав взглядом стол, он убедился, что санкция применена еще к троим, в том числе Роланду Томпсону. Их унылый вид со всей очевидностью свидетельствовал о том, что они изо всех сил старались скрыть. Но этим троим не хватало смелости Кунковски – или его глупости. Они сидели на своих местах, как пришпиленные. Спорить с членами Исполнительного комитета – чистое безумие. Коли уж санкция объявлена, решения никто и никогда не изменит. Можно продолжать работать в банке сколько угодно, получая те же самые сто тысяч в год, что и остальные компаньоны, но о премии надо забыть. А ста тысяч долларов не хватит на ежегодное обновление гардероба жены, не говоря уж о выплатах за дом, машинах, яхтах и драгоценностях, купленных на прибыль. А если жаловаться или тем более оскорблять этих господ, они способны изрядно затруднить получение компаньонского процента: например, растянуть выплату на долгие годы, постоянно предлагая вам все меньшую и меньшую сумму, – вы ведь нуждаетесь в наличных. Так что лучше уйти тихо, забрать побыстрее свои проценты и поискать работу в каком-нибудь другом инвестиционном банке, помельче.

– Не собираюсь я никуда возвращаться! Не собираюсь молчать, как вам того хотелось бы! – Кунковски повернулся к рядовым компаньонам. – Ну, что же вы? Кому еще воткнули в задницу раскаленную кочергу? Я ведь знаю, не только мне.

Трое с пепельными лицами, те, кого только что вычислил Фэлкон, всячески избегали взгляда Кунковски. Остальные смотрели ему прямо в глаза. Фэлкон похвалил себя за то, что умеет читать по лицам, но эта способность была для него не внове. В конце концов, большую часть своих подпольных расходов он покрывал за счет выигрышей в покер.

– Ну, что же вы, нам надо быть вместе. Только так нам удастся побить этих ублюдков.

Никто не откликнулся.

– Ну, пожалуйста же...

По-прежнему молчание.

И тут Кунковски вдруг понял, что его эмоциональный всплеск был роковой ошибкой. Понурившись, здоровяк вновь повернулся к начальству. Старейшины молча смотрели на него, и Фэлкон ощутил в их взгляде ненависть. Никто еще не позволял себе говорить с членами Исполнительного комитета так, как Кунковски. Они – боги. И боги немилосердные.

Какое-то мгновение Кунковски смотрел налившимися кровью глазами на Грэнвилла, затем прижал к ним ладони. В зале стояла оглушительная тишина, слышны были только рыдания Кунковски и негромкое потрескивание сигары Грэнвилла.

Тишину нарушили шаги четверых здоровенных охранников, которых, повинуясь кивку Грэнвилла, вызвал метрдотель. Но в них уже никто не нуждался. Кунковски был повержен.

Фэлкон наблюдал, как человек распадается у него на глазах.

Грэнвилл Уинтроп сидел один в небольшой комнате для отдыха на четвертом этаже «Рэкет-клаб», выходившей окнами на Парк-авеню. Покуривая третью за вечер сигару, он задумчиво глядел на огни пробегающих внизу автомобилей. В этот ночной час Нью-Йорк казался таким мирным, особенно в легкой пелене падающего снега.

Фэлкон замешкался на пороге. Разговор предстоит нелегкий. Может, стоило подождать до понедельника? Он шагнул внутрь.

– А, Эндрю, заходите, – спокойно проговорил Уинтроп. – Дверь только за собой закройте.

Все, пути отрезаны. В семьдесят один год Уинтроп сохранил отменное чутье. Даже после всего выпитого – а выпито прилично – от внимания старика ничего не ускользает. Глубоко вздохнув, Фэлкон вошел в комнату. Конверт с премией надежно покоился во внутреннем кармане смокинга.

– Ну, как вам первое причастие?

– Любопытно. Правда, для мистера Кунковски и еще нескольких людей это был весьма неприятный вечер. – За спиной Эндрю щелкнул замок.

– Да, но это было необходимо, – бесстрастно отозвался Грэнвилл. Он не хотел говорить о Кунковски, которого для него больше не существовало.

– Довольны премией, Эндрю? – Голос Грэнвилла звучал так же ровно, но в глазах вспыхнули искорки.

Фэлкон опустил взгляд на мягкий голубой ковер. Грэнвилл всегда сразу берет быка за рога.

– Конечно. Бог мой, ведь есть люди, которые за всю жизнь столько не заработали. – Эндрю подумал об отце. Быть может, в этот самый момент сидит отец в своей квартирке, в обшарпанном двухэтажном доме, по соседству с такими же, как он, смотрит по черно-белому телевизору какой-нибудь старый фильм и кутается в одеяло, потому что нет у него денег отапливать зимой продуваемое со всех сторон жилье больше чем до четырнадцати градусов.

– Ну, там, откуда это пришло, денег побольше будет. Гораздо больше. – Грэнвилл махнул рукой так, словно миллион долларов – мелочь в кармане. – Я старался подкинуть вам еще полмиллиона, но другие члены комитета заупрямились. Банк носит мое имя, однако приходится быть дипломатом. – Грэнвилл умолк и фыркнул так, будто именно дипломатия – самая неприятная сторона его работы. – И все же это почти вдвое больше, чем за всю историю нашей компании получил компаньон со стажем в один год. – Грэнвилл немного помолчал. – Но вы заслужили эти деньги. Заслужили вплоть до последнего цента. – Грэнвилл поморщился, словно с неприязнью вспоминая перепалку с коллегами по Исполнительному комитету из-за премиальных Эндрю.

– Поверьте, я очень признателен вам, даже слов не подберу. – Фэлкон смущенно переступил с ноги на ногу.

Старик внимательно посмотрел на свою юную звезду.

– Наверное, не стоило бы говорить вам этого, Эндрю, – Грэнвилл повернулся к окну и тут же вновь перевел взгляд на Фэлкона, – но вы напоминаете мне меня самого в молодости. Блестящий, настойчивый, решительный и, конечно, любимец женщин. – Уинтроп широко улыбнулся, и морщинки по обе стороны его рта сложились в четко очерченную решетку. – Похоже, ко мне вы никогда не приходили с одной и той же дамой.

Они засмеялись, пожалуй, несколько принужденно, ибо в шутке Уинтропа проявилась явная симпатия к Фэлкону, отчего оба испытали неловкость. Люди вроде Уинтропа редко позволяют себе такую откровенность.

Он глубоко вздохнул.

– В один прекрасный день, Эндрю, вы станете старшим компаньоном. И день этот не так уж далек. Возможно, старую гвардию это не осчастливит, но в наши дни инвестиционные банки – игра молодых. Новые технологии обгоняют нас, стариков. Мы все еще выдаиваем клиентов, с которыми банк поддерживает отношения добрую сотню лет. Какое-то время это еще будет приносить дивиденды, но настанет час, когда источник иссякнет. И тогда нам понадобитесь вы.

Фэлкон опустил взгляд.

– Понимаю, понимаю, Эндрю, вам неловко слушать все это. Но это пьяный разговор – как, впрочем, и весь вечер. Правда, как подумаешь, что за год банк заработал около шестисот миллионов долларов, голова и без выпивки кругом идет. Особенно, если почти половина этой суммы принадлежит тебе лично.

Оба некоторое время молча, с застывшими лицами смотрели друг на друга. Затем Грэнвилл снова расплылся в широкой, непринужденной улыбке.

– Внизу еще есть кто-нибудь, Эндрю, мальчик мой?

Фэлкон покачал головой. Он ценил то, что Грэнвилл всегда обращался к нему по имени. Все остальные в банке звали его «Фэлкон». Безотчетно, должно быть.

– Нет, все ушли. Ведь уже три часа.

– Что, естественно, заставляет меня задать следующий вопрос: вы-то что здесь делаете?

– Сам толком не знаю. Просто решил поболтаться. Уходить не хотелось.

– Что-то никогда я не замечал, чтобы вы просто болтались. Вы ведь не из тех, кто транжирит время. Вы ни минуты не стоите на месте. Когда-нибудь это доведет вас до беды. Внутри у вас словно мотор заведен, я почувствовал это уже через три минуты после начала нашего собеседования в Гарварде. Оттого, конечно, я и взял вас на работу. Любой ваш шаг преследует определенную цель. Тому, что вы делаете, всегда есть причина. И сегодня вы задержались позже всех тоже не случайно.