—   Санни желает навестить тебя. Она ус­покоится, увидев, что тебе лучше.

—   Я же сказал — нет! — Голос был хрип­лым и шепелявым. Передние зубы его были выбиты, а сломанная челюсть загипсована.

—   Ради всего святого, Чейз, она же твоя мать! Санни страшно переживает за тебя и, хотя иногда не может отличить реальность от воображения, очень хочет увидеть тебя сво­ими собственными глазами, убедиться, что ты жив…

— Не… в таком виде!

Итак, дело в его гордости. Его проклятой гордости! Но Кэссиди подозревала, что за этим скрывается нечто большее. Чейз никогда не чувствовал себя уютно в обществе своей мате­ри с тех пор, как поместил ее в частную психиа­трическую клинику. Он сделал это ради ее же блага, так он внушил и себе, и окружающим. Но чувство вины никогда не покидало его…

Однажды ночью, вскоре после того, как они с Кэссиди обвенчались, он нашел мать лежав­шей в ванне без сознания, со вскрытыми вена­ми. Кровь, сочившаяся из запястий, уже ок­расила воду в ржаво-красный цвет. Чейз сейчас же позвонил по номеру 911. Когда приехала «скорая помощь», Санни была едва жива…

Теперь Санни Маккензи находилась в пре­красной частной клинике под присмотром ква­лифицированного медицинского персонала. Личный врач еженедельно докладывал Чейзу ° ее состоянии. И хотя Санни более не совер­шала попыток самоубийства, агрессия все же прорывалась в ней время от времени. В от­ношении к самой себе. В отношении к другим.

Чейз пошел на этот шаг скрепя сердце. В глазах его стояли слезы, когда он подписы­вал необходимые документы, а потом уже на улице он нервно сжал руку Кэссиди и глядел невидящим взором на тенистый сад и живопис­ные пруды, так и не сказав ни слова, пока они не дошли до автостоянки.

—       Она возненавидит меня за то, что я упек ее сюда,— сказал он глухим голосом, садясь за руль своего «порше» и поворачивая ключ зажигания.

—       Почему тогда не позволить ей вернуться домой?— робко высказала свое предложение Кэссиди. Она была насмерть перепугана в тот день, когда впервые посетила Санни после ги­бели Энджи и в смятении убегала от ее пред­сказаний. Со временем она перестала бояться Санни Маккензи, наоборот, стала уважать ее и прислушиваться к ее советам.

—       И позволить ей снова вскрыть себе ве­ны? Или повеситься? Или отравиться газом? Господи, ты этого хочешь, Кэссиди?

— Конечно же нет, но ей нужна свобода.

— Может быть, позднее.— В лице его мелькнуло что-то упрямое, а скулы побеле­ли.— Здесь она по крайней мере будет в без­опасности.

В последующие годы Кэссиди не раз выдви­гала иные варианты устройства Санни, пред­лагала Чейзу перевезти ее к ним… Но он ниче­го не хотел слышать. Иногда Кэссиди каза­лось, будто Чейз стесняется, что его мать гада­ет по руке, потом решила, что он действительно уверен, что ей в клинике гораз­до лучше, чем где бы то ни было. Кому как не сыну судить о состоянии ее рассудка. Разве не он жил с ней бок о бок даже после того, как исчез Бриг? Разве Чейз не был преисполнен сыновнего долга?..

Муж ее, с грустью подумала Кэссиди, всег­да был сложным человеком; его всегда трудно было понимать. И трудно, порой невозможно любить!..

— Чейз,— тихо прошептала она, надеясь, что он ответит ей. Но он опять ушел в себя. — Уилсон, помощник шерифа, хочет поговорить с тобой… У него к тебе масса вопросов. О по­жаре и о человеке, с которым ты был…

Он никак не отреагировал на ее слова. Неу­жели ему абсолютно все безразлично? Она предприняла новую попытку.

— Возможно, ты слышал наши разговоры и знаешь, что он, вероятно, не выживет. Он потерял слишком много крови. Скажи мне, Чейз, кто это был? Как зовут этого человека?

Глаз остался закрытым.

— Чейз, пожалуйста, скажи, ты должен это знать.— Она потянулась к его руке, и он вздрогнул.— Чейз…

Его глаз вдруг широко раскрылся.

— Не смей! — прохрипел он совершенно неузнаваемым голосом. — Не смей трогать ме­ня.— Наконец он повернул к ней свой страш­ный глаз — голубой зрачок, залитый кро­вью.— Никогда не… прикасайся ко мне.

Кэссиди стало не по себе. В его словах было столько ненависти!

—   Скажи мне только о человеке, с которым ты был, —т настаивала она, не желая отступать, хотя сердце ее билось так сильно, что она едва могла дышать. Взгляд его холодил ей душу, но она уже не могла не выпалить того, что, как она знала, было правдой. — Это ведь Бриг, не так ли? Я знаю, ты всегда убеждал меня в том, что он мертв, по крайней мере для нас с тобой, но… я никогда не верила этому. — Голос ее сорвался от волнения.— Скажи, зачем ты встречался с Бригом? Что произошло между вами?..

—   Бриг мертв!

—   Еще нет! Он— здесь, в реанимации, умирает…

—   Я думал, что мы уже давно все… об­судили и ты…— Голос его был тих, но суров, а пальцы, несмотря на повязку, сжались в кулак.

—   Я… всегда считала, что ты нарочно пы­тался меня убедить в его смерти, хотя на са­мом деле…

—   Ради всего святого, Кэссиди, выбрось это… из головы! Он… исчез. Исчез уже семнад­цать лет назад. Смирись с этим…

Она вскочила со стула и так крепко сжала в руках металлическое ограждение кровати, что пальцы ее побелели. С изумлением глядя на него сверху вниз, она вдруг поймала себя на мысли, что думает о том, почему отка­залась ради этого мужчины от своих мечта­ний, своей карьеры. Почему вышла за него замуж.

—   Тогда, кто же это был, Чейз?

—   Я… не знаю.

—   Как же так, Чейз?.. Ты опять окружаешь меня какой-то каменной стеной. Если этот не­счастный не Бриг, тогда кто, хотелось бы мне знать? Почему ты прикрываешь его? Знаешь ли ты, что страховая компания уже подняла шум, будто лесопилка сгорела не случайно. Им нуж­но лишь найти виновника!

—   Зачем мне это?..

—       Во-первых, чтобы получить страховку, а во-вторых, чтобы не выглядеть подлецом в глазах людей, которых ты лишаешь работы вслучае закрытия производства. Страховая компания считает, что заготовленного леса хватило бы на несколько лет и гораздо при­быльнее поджечь лесопилку, чем продолжать работу себе в убыток.

—       И заодно заживо… сгореть самому? — тихо спросил Чейз. Каждое слово давалось ему с большим трудом, лоб покрылся потом.

—       Скажи, что случилось, Чейз! Этот по­жар — действительно трагическая случайность или…

—       Ты никогда не верила мне!

—       Ты не прав, Чейз! Детектив Уилсон вы­сказал предположение, что, возможно, я сама учинила пожар.

—       Уилсон — идиот!

—       А я просто хочу докопаться до правды.

—       Знаю. Ты же репортер!..

Пальцы Кэссиди разжались. Ей вдруг стало не по себе. Действительно, что она творит! Чейз едва пришел в себя после такого страш­ного пожара, лежит перед ней искалеченный и совершенно беспомощный, а она мучает его, теребит, выколачивает какую-то правду. Как ей не стыдно! Неужели она не может набраться терпения и подождать?..

Боже, помоги нам! Помоги нам обоим!

Она нетвердой походкой подошла к окну и посмотрела вниз, на автостоянку, где солнеч­ные блики весело отражались от капотов и крыш автомобилей.

—       Извини, Чейз, — тихо проговорила она, просчитав про себя до десяти.— Я просто места себе не нахожу от беспокойства. Я вол­нуюсь за тебя… За всех нас. Уилсон так безжа­лостен, так настойчив.— Она потерла паль­цами виски.— Он будет задавать тебе воп­росы. Ты должен быть к этому готов…

—       Ты правда думаешь, что я виновен… в этом пожаре? — еле слышно спросил он.

Кэссиди тяжело вздохнула.

—       Нет, Чейз, извини меня, я просто рассер­дилась и пришла в отчаяние. Мне показалось, что ты что-то знаешь, но скрываешь от меня. Я не думаю, что ты поджег лесопилку, но полиция не будет столь снисходительна, а представители страховой компании тем бо­лее. Поэтому будь осторожен, Чейз. — Закинув на плечо ремешок от сумочки, она еще посто­яла у его постели, принуждая себя глядеть на его обезображенное лицо. Боль одиночества пронзила сердце. Когда-то они были счастли­вы — пусть недолго. — Если тебе нужен ад­вокат, я позвоню…