– Твою мать! – буркнул он, споткнувшись на последней ступеньке.

Он не упал, только ударился спиной о стену. Побрел в гостиную, собрал с пола одежду, напялил на себя. «Венера в мехах» насмешливо глядела со стены.

– Я знаю трех лауреатов «Оби», [69]– прокричала Джесси. – Мой босс получит «Тони». А чего добилась я сама? Ни хера! Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!

– Я не такой уж неудачник, да и ты тоже. У тебя с головой не в порядке.

– Если у меня плохо с головой, почему же ты влюбился в меня?

– Потому что не знал, что не сумею продраться через эту чушь. Хотел спасти тебя!

– Мой герой! – фыркнула она. – Мой спаситель! – Теперь, когда они не видели друг друга, каждое слово ранило еще больнее.

Кроссовки оказались холодными и влажными. Носки Фрэнк надевать не стал. Он хотел запустить ими в Джесси или сунуть в тарелку с брокколи, но удовольствовался тем, что оставил их на полу.

– Все, я ухожу! – сообщил он.

– Прекрасно! Мне больше нечего тебе сказать.

– Мне тоже.

Он стоял на полу под кроватью и не видел ничего, кроме босой стопы, свесившейся с матраса, агрессивное шевеление большого и соседнего с ним пальца – она словно пыталась презрительно пощелкать ими.

– Одно хорошо: сегодня я выяснила, как ты ко мне относишься, – сказала Джесси. – Вовремя, пока не успела слишком привязаться!

– Твою мать! – повторил он, обращаясь к босой стопе, и вышел, громко хлопнув дверью.

На улице все еще шел дождь, уже не проливной, но Варик-стрит превратилась в пустыню. Магазины закрыты, черные, серые окна, лишь изредка, от удара дождевой капли, вспыхнет искра в луже. Фрэнк то открывал, то закрывал зонт, купленный по пути за пять долларов, но спицы сразу сломались, и пользы от него никакой. Он швырнул его в мусорный бак, поднял повыше воротник пиджака и зашагал как можно быстрее, на север к Кристофер-стрит, к станции наземки.

Еще не пробило девять, но для него вечер закончился. Неудавшийся секс и ссора в придачу. Иные люди и за два выходных дня столько не успеют.

К черту, к черту! – твердил он. На что она ему сдалась? Что он в ней нашел? Ненормальная. Да, с ней весело, умница, красавица. Он влюбился в нее – в прошедшем времени – несмотряна ее театральные связи, а не ради них, и не собирался ее переламывать. Чушь собачья! Ведь чушь?

Чудовищное, нелепое обвинение – будто он ненавидит голубых. Фрэнк ничего не имел против геев. Они ему нравились, он им завидовал, особенно сегодня вечером. Трахаются себе, когда захотят, и без заморочек. А Фрэнку так и не удалось выпустить пар.

Стоя на ярко освещенной сцене театра «Бут» в капитанской фуражке, помахивая лорнетом-крендельком перед солисткой, он декламировалпесенку:

В шестом ряду, в голубом блейзере и красном в полоску галстуке – собственность Фрэнка, забыл вернуть после репетиции – сидел Тоби. Откинувшись в кресле, он мрачно, профессиональным взглядом следил за представлением. Великий актер, думал он. Великий человек! Зачем он растрачивает себя на подобную ерунду?!

«Том и Джерри» не понравились ему с первой же минуты. Пустая, далекая от реальности вещь – даже для мюзикла чересчур. И хуже всего – при виде любого актера, от солиста до проводников поезда – Тоби думал: на его месте мог быть я. Я бы сыграл не хуже.

Он рвался на сцену.

И только Генри он воспринимал по-другому. Генри играет блестяще. Генри безукоризнен. Генри его друг. Здесь он казался гораздо крупнее, чем в «Зале Аполлона» в «Гейети» – свет рампы, публика, смех действовали как увеличительное стекло.

– Ваш муж – крупная величина, – предположил Генри.

– Еще какая крупная, – подхватила Джерри, беглая жена.

– Одна из трагедий этого мира заключается в том, что крупные люди, более всего заслуживают трепки – вздохнул Генри. Он говорил сдержанно, но комическая реплика вызвала всеобщее веселье. Нет, Тоби не смеялся, но и он почувствовал, как точно это сказано. А публика хохотала. Крепкий, здоровый смех окупил сто баксов, уплаченных за билеты.

Но как только Генри уходил со сцены, Тоби вновь ощущал прилив ненависти к этой постановке. Ненависть пополам со скукой, дурное настроение, результат накопившихся за день темных мыслей. Калеб разбил его сердце и вдобавок назвал шлюхой, готовой улечься в постель со звездой Бродвея. Смешно! А потом Фрэнк сказал, что Калеб отвергает не любовь, а самого Тоби. Что понимает Фрэнк? И Генри Льюс туда же: думает, если он богат и знаменит, довольно щелкнуть пальцами, и Тоби бегом прибежит? Думает, ужина и билета на скверное представление будет достаточно, чтобы залезть в трусы Тоби Фоглеру? Это мы еще посмотрим.

Генри вернулся на сцену, и приступ ненависти тут же отхлынул. Хакенсакер и его сестрица, любвеобильная принцесса Сентимиллия, спели дуэтом «Любить-любить-любить», при чем Генри, сделав паузу в нужном месте, обыграл скрытую рифму «брак – дурак», посмешил всех. На сцене Генри Льюс совсем другой, не тот, с кем Тоби предстоит встретиться после спектакля. Могучий волшебник. Останется ли на земном, плотском, потеющем Генри хоть какой-то отпечаток этого? Но только того, земного, и способен покорить Тоби.

Спектакль достиг кульминации и покатился под гору. Финал – откровенная ерунда, идентичные близнецы, двойная свадьба. И все же, когда занавес опустился, зрители вскочили на ноги. Им не терпелось устроить овацию.

Тоби оставался сидеть – упрямо, в сознании своей правоты, – пока не появился Генри. Тогда и Тоби поднялся и зааплодировал вместе со всеми. Раздались восторженные возгласы, и Тоби тоже крикнул «браво», но тут же смутился: как-то жидковато прозвучало.

Генри стоял в шести метрах от него, улыбался, раскланиваясь. Он заметил Тоби. Точно, заметил – и подмигнул. Тоби чуть было не расхохотался в голос, так и подмывало. Оглянулся на немолодую пару, сидевшую рядом, – вдруг заметили? Но нет, они были заняты, подбирали с пола упавшую программку.

Все кончилось. Актеры отступили от края сцены, опустился занавес, вспыхнул свет. В разных концах зала люди улыбались и вздыхали, словно после секса. Тоби присоединился к продвигавшейся на выход толпе… Никто особо не спешил – на улице до сих пор лил дождь.

Раскрыв зонт, Тоби вышел под тонкие струи, сделал несколько шагов и свернул за угол аллеи Шуберта. На свежем воздухе, под дождем, было так хорошо, что на миг захотелось идти, идти без оглядки, забыть про ужин с Генри.

Он подошел к задней двери театра. Странное дело, ни души, ни друзей, ни поклонников, ни охотников за автографами – никто не поджидает артистов под навесом, с которого хлещет вода.

Начали выходить люди. Лишь со второго взгляда Тоби распознавал членов труппы, Джерри – зевающую молодую женщину, принцессу Сентимиллию – молодую мать. Тото, гость дома и несносный болтун, оказался заурядным гомиком из Ист-Виллиджа – попытался мимоходом подцепить Тоби. А вот и Генри – этот вечер он начал как Генри, продолжил Хакенсакером и снова сделался Генри. На нем джинсовый костюм, тот же, что и в первый вечер их знакомства.

– Тобиас! Привет! – Генри вскинул обе руки, но, не будучи уверен, что они с Тоби уже достигли той стадии, когда друзья обнимаются при встрече, тут же опустил одну руку, а другой сжал пальцы Тоби. – Я и забыл, что ты придешь как раз сегодня. Так обрадовался, когда вышел раскланиваться и увидел тебя. Тебе понравилось?

– Мне понравился ты.Ты потрясающий, Генри! – Чуть было не вырвалось «мистер Льюс», но нет, сегодня он для Тоби «Генри». – Шелковый кошелек из свиного уха.