Фрэнк внимательно слушал. Никаких изменений, никакого прогресса. Голос деревянный.

– Прервемся? – предложил он. – В холодильнике найдется сок или содовая?

Тоби поплелся за ним на кухню.

– Извини, Фрэнк. Мне кажется, все остальные сцены я нутром чувствую, но эта – самая важная, а у меня блок. Не знаю, отчего. Может, боюсь вложить в нее чересчур много.

– Лучше больше, чем меньше. Потом подгоним. – Правда, если Тоби говорит «чересчур», то это чересчур.

– Может, мне трудно играть провал потому, что у меня провал по всем линиям. В какое только дерьмо носом не тыкали. На этой неделе у меня передозировка.

– Держи! – Фрэнк вручил Тоби стакан апельсинового сока. У него не было ни малейшего желания окунаться в реальные эмоции – это театр, а не групповая терапия. Но Тоби придется на всякий случай выслушать: вдруг удастся уловить нечто, полезное для роли.

– Для одной роли я чересчур мягок. Для другой – груб. Меня бросил любимый человек. Нью-Йорк прожует тебя с косточками и выплюнет. Зачем я вообще приехал сюда? Сидел бы себе в Милуоки. Там хороший театр. Но что такое слава в Милуоки? «Знаменитость из Милуоки»!

Обнаженные чувства, такая слабость, уязвимость. Зачем столь ранимому человеку понадобилось подставлять свое «эго» кислотному душу театра? Не Фрэнку задавать такой вопрос – он сам прошел через это.

– Хорошо хоть, мнебольше не хочется быть знаменитым, – вздохнул он.

Тоби искренне удивился:

– Да ты и не был знаменит!

– Не был. Но мне казалось, я этого хочу. Только в этом счастье. А теперь я знаю, что могу быть счастливым и без славы.

Счастлив ли он? Фрэнк боялся, как бы Тоби не поймал его на слове, но юноша лишь задумчиво покивал.

– Ну, я тоже не нуждаюсьв славе, – сказал он, – но и не откажусь, если выпадет на мою долю. По крайней мере, тут-то Дойл поймет, что дал маху.

Может, это и есть ключ к роли? – подумал Фрэнк. Разбитая любовь?

– Тяжело, когда тебя бросает любимый, – сказал он. – Пошли в гостиную.

Тоби поплелся за ним.

– Сегодня утром я виделся с Калебом. Забежал без звонка. Напрасно. Он даже не посмотрел на меня. Словно ему белье из прачечной доставили.

– Угу. И что же ты испытываешь, когда говоришь, будто все у тебя хорошо, а на самом деле тебя только что кинули?

– Я никому не говорил, будто у меня все хорошо. У меня все отвратительно.

– Ага. – Фрэнк сделал паузу. Какой еще подход испробовать?

– Что я сделал не так? – ныл Тоби. – Он просто не хочет, чтобы его любили. Ему кажется, он не заслуживает любви. Ты ведь знаком с его сестрой, да? Она тоже такая – ебанутая?

Дойлы. Они оба знакомы с этим семейством.

– Джесси – она сложная. Но ебанутой я бы ее не назвал. – И Фрэнк никогда не стал бы рассуждать о том, заслуживаетли Джесси его любви.

– Вся семейка двинутая. Не могут любить того, кто рядом. Здесь и сейчас. Калеб все еще влюблен в покойника. А его сестра – она, вроде, разведена?

– Да. Она и не вспоминает о своем бывшем. – У Фрэнка имелись собственные теории насчет Джесси, но делиться ими он не собирался. – Да, это странная парочка. Они особенные. Не такие, как все. И друг на друга не очень-то похожи. – Сейчас Джесси для него даже не зрительный образ, а звук – резкий, саркастический смех. – Она очень умна. Практична, с чувством юмора. Красива. Но пока что она не готова любить. Это ей решать.

– Два сапога пара, – проворчал Тоби.

Фрэнк насмешливо изогнул бровь.

– Может, Калеб отвергает не любовь. Он отвергает тебя.

– Нет! Ну уж нет! – актер разразился презрительным смехом. – Ни-ни-ни! Пока чувство было свежо, он принимал его. Пока все шло легко и весело. А потом, когда стало по-настоящему, он испугался. Он боится близости.

– Только что провалилась его пьеса, – напомнил Фрэнк. – Возможно, сейчас у него нет сил любить.

– Нет, – настаивал Тоби, – точно, он боится близости. У геев такое бывает. Ты – натурал, тебе не понять.

Конечно, Тоби просто хотел оборвать разговор, но Фрэнк обиделся не на шутку. Он терпеть не мог, когда приятели-геи произносили эту фразу. Или того хуже: «А насколько ты натурал? (это когда Фрэнку удавалось пошутить на скользкую тему)». На самом деле он и правда не понималголубых. Что они нашли в мужчинах? А что женщины видят в мужчинах, если уж на то пошло? Мужчины такие некрасивые, как тут влюбишься? Иногда Фрэнку приходило в голову, что для мужчины гетеросексуальность – выражение ненависти к себе.

– Который час? – Спохватился Тоби. Шло к семи. – Боже, мне к восьми надо быть в городе.

– Ты же говорил, у тебя свободный вечер?

– Я думал, нам понадобится час, от силы два. У меня есть кое-какие планы.

– Позвони и скажи, что задержишься на часок.

– Нет, я… просто не могу, и все.

Фрэнку бы радоваться, что бесполезная репетиция заканчивается. Но все-таки…

– Ты бы предупредил. Я бы тоже кое-что спланировал.

Например, свидание с Джесси. После разговора о Дойлах его мысли, естественно, обратились к ней. Но слишком поздно. К тому же – будний день. В первый месяц знакомства свидание под конец буднего дня может убить всякую романтику.

– Ладно, Тоби. Еще раз, идет?

Они повторили сцену сначала. Фрэнк снова изображал Крис. Тоби вошел, произнес свой первый монолог. Пошло лучше: Тоби спешил, а это иногда помогает. Дошли до финала.

– Я вхожу, и люди сразу видят: Я не ничтожество!Человек, и какой! Знаешь, почему они сразу догадываются? Потому что я позитивно…

Речь текла торопливо, словно ручеек по обкатанной гальке тревожности. Голос живой. Вот он – подлинный страх. Может, Тоби напугало предположение Фрэнка, что Калеб отверг не любовь как таковую, а самого Тоби? Плевать. Главное – получилось.

Тоби произнес заключительную реплику:

– Все хорошо. Все прекрасно. – Уронил руки, бледный, опустошенный. Поддавшись минутному порыву, Фрэнк – то ли Фрэнк, то ли «Крис», он сам не знал – поднялся и осторожно, ласково обнял Тоби за плечи.

Тоби вцепился в него изо всех сил. Обвил руками, крепко прижал к себе. Фрэнк и не подозревал, что Тоби так плотно сложен – будто холодильник обнимаешь.

Но это было хорошо. Это было правильно. Слишком хорошо – уже не игра. Два человека, безответно влюбленные, один в брата, другой в сестру, панически цеплялись друг за друга.

– Занавес! – шепнул Фрэнк в самое ухо актеру.

Тоби отпустил его. Фрэнк вздохнул полной грудью.

– Ну что? – нервничая, спросил Тоби. – Получилось?

– Да. – Слава Богу, парень актерствовал. Это хорошо – наигранные чувства легче воспроизвести на сцене, чем подлинные.

– Мне тоже показалось – все супер, – согласился Тоби. – Я добрался до сути. Нащупал ключ.

– Попробуем еще раз?

– Не могу. Надо еще принять душ и побриться перед… перед встречей. Завтра, ладно? Я нащупал ключ. Завтра выйдет еще лучше. Все вместе. – И он чуть ли не бегом устремился в свою комнату.

Ладно, подумал Фрэнк. Лично мне все равно. Остановимся на достигнутом. Завтра поработаем еще.

Фрэнка устраивало, что репетиция закончилась рано. Вернется домой в Хобокен, вечер свободен. Посмотрит телевизор, послушает музыку. А встречу с Джесси отложит на потом, когда голова не будет забита до такой степени.

Тем более надвигается дождь.

Джесси проехала на метро по радиальной от Коламбус-Сёркл. В часы пик вагон битком забит. Она простояла всю дорогу, поначалу ощущая прикосновение чужих тел, потом замечая только ноги, и, наконец, уже не думая ни о чем, кроме еды.

Когда Джесси вышла на своей станции – Хустон и Варик, – над головой послышался мягкий перестук, похожий на аплодисменты. Она робко двинулась вверх навстречу этому шуму.

Дождь обрушился с небес, подобно занавесу из острых игл, застучал, раскатился по асфальту, словно пригоршня камней. Улица засияла, умытая дождем, отполированная влагой. Под навесами подъездов толпились люди, выжидали, поглядывая на дождь, перебегали к следующему подъезду, опять выжидали. Из-под колес машин вырывались облака водяных брызг, похожие на дым. Канавы и лужи вскипали маленькими пузырями.