— Я сказал, что положение ее более чем серьезно. У Сары симптомы тяжелого недуга. Но только симптомы, а не сама болезнь. Больна ты.

Кейт уронила газету на колени и стала царапать кожу рук ногтями: так царапают себя, чтобы избавиться от нестерпимого зуда после укусов насекомых.

— Доктора полагают, что единственно разумное объяснение заключается в том, что она переживает твою боль, — продолжал он. — Будущую или настоящую.

Она мгновенно догадалась, о чем идет речь, ее лицо прямо-таки осветилось этим пониманием, словно включилась электрическая лампочка. Он выдержал паузу, а затем добавил:

— Твой отец рассказывал, что нечто подобное случалось с вами и в детстве.

Она откинула голову, выражение ее лица оставалось прежним. Он был уверен, она помнила. Упрямство не позволяло ей сознаться в этом.

— Если я заболею корью, — сказала она, — я пришлю вам открытку. А сейчас будьте так добры, оставьте меня в покое. Всего хорошего.

Он пытался возразить.

— Речь идет не о кори, это серьезно…

Ее слова были настолько хлесткими и злобными, что он не нашелся, что ответить.

— Да идите вы знаете куда!

Она вскочила на ноги, ее движения были резкими и отрывистыми. Швырнув газету на скамейку и вскинув сумку на плечо, она, не оборачиваясь, побежала прочь. Она бежала быстро, в направлении ярких торговых палаток, в сторону шумной магистрали.

Майкл бросился в погоню, но она оказалась чересчур проворной для него. Подбежав к крутящейся карусели, она замедлила шаг. Мелодия шарманки сделалась нудной и тягучей. Кейт взлетела на движущуюся платформу так запросто и так ловко, словно только этим и занималась всю свою жизнь, и бросилась на другую сторону, прокладывая себе путь среди разукрашенных лошадок, скачущих вверх-вниз на прозрачных леденцовых перекладинах.

Майкл схватился рукой за перекладину и занес ногу, чтобы вскочить на платформу, но в тот самый момент из кабины высунулся механик и замахал в его сторону руками, крича что-то. Майклу пришлось ретироваться. В любом случае ему вряд ли удалось бы протиснуться в такие узкие проходы. Оставалось одно — обежать карусель, на которой кружились и кружились лошадки.

Там, куда по его расчетам побежала Кейт, ее не оказалось. Она исчезла, точно в воду канула. Логика подсказывала ему, что она могла уйти лишь в сторону центральной части города, откуда доносился шум автострады.

Он бежал за ней, оставляя позади звуки шарманки. Несколько мгновений, и мелодия окончательно утонула в оглушительном скрипе тормозов, а еще через мгновение раздались грохот и скрежет металла о металл.

Потом все стихло, растворилось в неестественной тишине. Даже шарманки стало не слышно. Трудно сказать, сколько прошло времени до того момента, когда тишину нарушил вой сирены, нарастающий волнами на одной и той же пронзительной ноте.

Доктор Бивен осторожно, двумя пальцами потрогал пульс сестры Гидеон. У нее был жар, ее тело было влажным и горячим, пульс едва прослушивался. Доктор и медсестра обменялись тревожными взглядами. Знакомые не один десяток лет, они понимали друг друга с полуслова. Доктор, выражая невысказанное недоумение, вытянул губы.

— Ну что ж, сестра Гидеон, — говорил он, растягивая слова и стараясь придать голосу как можно более мягкое звучание, — не стану лукавить, я надеялся, что здоровье ваше идет на поправку. Однако вид ваш, к моему великому сожалению, говорит о том, что дела наши оставляют желать лучшего.

Она открыла глаза. Белки ее глаз потускнели и обесцветились, доктор обратил на это внимание.

— Я выполняла все ваши рекомендации, доктор Бивен. Я почти не вставала с постели. Я заставляла себя есть. Но боль не проходит. — Ослабевшей рукой она нащупала в рукаве носовой платок. — Ее невозможно терпеть. И лекарства не помогают.

Из ее глаз хлынули слезы, она была не в силах их сдерживать. Доктор видел, что она теряет силы с каждым днем. За последние несколько дней она заметно похудела, ему даже показалось, что ее, лежащей на кровати, стало меньше.

— Так, посмотрим, — сказал он и откинул простыню.

Сестра Марк помогла приподнять край ночной сорочки таким образом, чтобы грудь сестры Гидеон осталась прикрытой.

Прикосновения его рук к ее пылающему телу казались ледяными. Он с силой нажал на область предреберья и спросил:

— Здесь больно? Или здесь?

Она покачала головой. Он нажал рядом. Сара лежала под простыней, заботливо укрытая сестрой Джеймс, зажмурившись от смущения и мучительного стыда. Давно следовало бы привыкнуть к подобным процедурам, но ощущение таких интимных прикосновений казалось ей вторжением в ее личное пространство, с которым в монастыре было трудно смириться. Доктор Бивен был очень добрым человеком, гораздо старше ее по возрасту, но, так или иначе, он был мужчиной.

— Сестра, я знаю, вам трудно, — в его голосе слышалась усталость, — но все-таки постарайтесь сделать пару глубоких вдохов, расслабиться и не напрягать мышцы. Видите ли, напряжение осложняет осмотр.

Она облизала языком спекшиеся губы и глубоко вздохнула через нос.

— Так значительно лучше. — Он пытался приободрить ее. — Еще минута, и я закончу.

Он снова накрыл ее простыней и направился к умывальнику. Пока он мыл руки, сестра Марк помогала ей застегнуть бесчисленные пуговицы на ночной рубашке. Он снова подошел к кровати, вытирая руки бумажным полотенцем.

— Я склонен думать, что природа этого недуга отнюдь не физическая, — сказал он, обращаясь к обеим сразу. Затем добавил: — Вы позволите мне перемолвиться словечком с сестрой Гидеон наедине?

Медсестра кивнула, он пододвинул ближе свой стул.

— Я понимаю, не так-то просто разговаривать в присутствии третьего. Теперь нас никто не слышит, и я хотел бы получить от вас откровенный ответ на мой вопрос. Вы довольны своей жизнью здесь?

Не сказав ни слова, она пристально посмотрела на него.

— Дело в том, что, — продолжал он, — если бы я знал, что вам здесь неуютно, что вы досадно ошиблись в выборе жизненного пути, это было бы разумным объяснением вашего нездоровья. Что-то подсказывает мне, что ваши проблемы проистекают из вашего подсознания. Вы слышали о психосоматических заболеваниях?

— В общих чертах. Физическое отражение внутреннего эмоционального состояния.

Он рассмеялся.

— Точнее не скажешь. Я практикую здесь многие годы. Мне доподлинно известно, что немало монахинь, не выдерживая трудностей религиозной жизни, покидают орден. Я уверен, многие из них заболевают задолго до того, как почувствуют, что выбрали жизнь не по себе. Может быть, и с вами происходит нечто подобное? Я прошу вас объективно оценить свое положение и спросить себя, не является ли ваша болезнь тоской о мирской жизни? Если это так, скажите мне об этом, тогда все сразу станет на свои места.

Она крепко сжала руки и попыталась придать голосу силу и уверенность.

— Мне нравится эта жизнь, — ответила она. — Я люблю ее. Мне бы очень хотелось вернуться обратно в Гватемалу и продолжить служение делу миссионерства. Матушка обещала, что именно так и будет, когда мое здоровье восстановится. Хотя, по большому счету, для меня не имеет никакого значения, где я — тут или там, — пока я нахожусь среди людей, которых считаю своей семьей.

От волнения, рожденного желанием убедить его в искренности своих слов и рассеять его сомнения, на щеках монахини зарделся румянец. Она повернула голову на подушке, с тем чтобы лучше видеть лицо доктора.

— Эта жизнь — все, что мне нужно. О лучшей доле я и мечтать не могу. Именно к такой жизни я всегда стремилась. Проникшись верой, я отдаю Господу всю себя. — Она замолчала. Воспоминания о первых годах жизни в монастыре были сравнимы с рассматриванием ничтожно малого организма через обратный конец трубы телескопа. Настолько далеким и незначительным, не вызывающим никаких эмоций, казался ей ребенок, брошенный на произвол судьбы, потерявший всех, кого знал и любил. — Он щедро вознаградил мою преданность. Я обрела спокойствие и счастье, — продолжала она. — Я получила много больше, чем рассчитывала получить за всю мою жизнь. — Ее глаза светились неподдельной радостью в доказательство того, что ее слова — не просто высокопарные избитые фразы.