^—Прошу прощения, мисс.

Кейт испуганно отдернула голову от окна — прислонившись к стеклу, сидя в уютном мягком кресле, она не заметила, как уснула под мерный, однообразный перестук колес.

Склонившийся над ней человек в темной униформе и высокой форменной фуражке вдруг показался ей огромным. Ее взгляд фиксировал карточку охранника на груди, а слух — характерное позвякивание ключей на поясной цепочке. Она всем телом вжалась в сиденье, помертвев от ужаса. Во рту пересохло, она не могла произнести ни слова. За окном расстилались огромные покрывала бескрайних желтых нив и зеленого разнотравья. Видимо, ей не суждено узнать этого приволья. Они пришли забрать ее обратно. Освобождение оказалось лишь досадным недоразумением. Сейчас на ней защелкнутся наручники.

В колонии ходило множество историй о повторных арестах прямо у тюремных ворот. Один из типичных параноидальных страхов колонисток, порождаемых полной изоляцией от внешнего мира. С другой стороны, повторный арест — достаточно широко распространенное явление. По закону взять бывшего заключенного под арест дозволяется даже в тот момент, когда он, покинув тюремные стены, едва успел выйти на вольный воздух.

— Мой тебе совет — не рискуй, — наставляла ее Джоанна. — Пусть тебя встретят друзья. Или адвокат. — Джоанну трижды арестовывали именно таким образом. Она относилась к этому спокойно, все знали, что в тюрьме ей жилось лучше, она и не скрывала этого. Она никогда особенно не рвалась на свободу, поэтому могла позволить себе дерзко игнорировать допросы. Как-то в разговоре она обмолвилась о том, что в уплату кредита, полученного по подложным документам, муниципалитет лишил ее права собственности на квартиру в то время, когда она отбывала свою четвертую ходку. А перспектива начинать все сначала ее не прельщала. — Что толку обивать пороги инстанций органов соцобеспечения и хлопотать о ссуде, если я прекрасно знаю, что рано или поздно опять сорвусь? Что зря стараться-то? — Она рассмеялась скрипучим смехом. — Стара я уже стала, поздно начинать сначала.

Никто не пришел ее встретить, хотя она написала отцу и несколько раз пыталась дозвониться. Сорок пять минут неразберихи в приемном пункте, и она — вольная птица. В 9.12 утра Кейт миновала белые решетчатые заграждения и зашагала прочь от мрачного здания из красного кирпича, прочь от зеленой лужайки. Прочь от тюремных корпусов и узкого проема между ними, куда какая-то разъяренная заключенная сегодня утром швырнула из окна горшок с розовой примулой на кучу хлама из разбитых тарелок и разорванных журналов.

Выйдя за тюремные ворота, она поставила чемодан на обочину дороги и осмотрелась вокруг.

По совету Дэвида Джерроу она ни разу не обернулась в сторону тюрьмы. Прохожие спешили по своим делам, не проявляя к ней ни малейшего интереса. Толкая перед собой детскую коляску, мимо нее пробежала молодая негритянка. Постукивая тростью по тротуару, прошел пожилой мужчина в черном берете. Собравшись с мыслями, Кейт вскинула руку, чтобы поймать такси: нужно было добраться до Паддингтона, так ее инструктировала Нуни. Робкие попытки не сразу увенчались успехом, ей пришлось стоять на дороге довольно долго.

Устроившись на краешке сиденья, она в тысячный раз с беспокойством пересчитала свои деньги, аккуратно переложила билеты в новехонький кошелек и для верности потрогала бумаги об освобождении, сложенные на дно сумки через плечо. Всю дорогу, не переставая, она оглядывалась в заднее стекло, ожидая, что вот-вот в поле зрения появится полицейская машина и красивая сказка закончится.

И дождалась. Коварные в своей жестокости, как кошки, они лишь сделали вид, что отпустили ее, не позволив далеко уйти. Все, достаточно. Погуляла и хватит. Пора возвращаться обратно. Поезд ворвался в черноту туннеля. В купе стало темно, хоть глаз выколи. В голове ее метнулась спасительная мысль: вырваться из этой грохочущей тьмы, оттолкнуть офицера, спрыгнуть на ходу с поезда и бежать. Господи, на край света, к богу или черту, все равно, только не в тюрьму.

Слишком поздно. Поезд шумно вылетел из туннеля, рука офицера тянулась к ее запястью…

— Я хотел проверить ваш билет, — говорил он.

Кейт, не понимая, смотрела на него, не чувствуя ничего, кроме накатившей от облегчения тошноты. Плохо соображая, она судорожно шарила вокруг себя рукой, пытаясь найти сумку, кондуктор терпеливо ждал. Оторвав контрольный талон, он поинтересовался из вежливости:

— Надеюсь, вам снился приятный сон?

Пожилая женщина напротив отложила «Дейли телеграф» и, порывшись в сумке, достала маленький термос с кофе и плитку шоколада. Кейт проявила непредусмотрительность, не захватив с собой еды, понадеявшись, что путешествие будет недолгим. К тому же по настоянию Нуни она заставила себя съесть завтрак в тюрьме. «Сама знаешь, уйти не поев — плохая примета. Оставишь последний завтрак — обязательно вернешься».

О том, чтобы купить газету, она даже не подумала. Последнее, что она читала, — это «Тэсс из рода д’Эбервилей», [7]но книга так и осталась недочитанной и ее пришлось вернуть в библиотеку. Ей нравилось бывать в библиотеке. Там было много цветов и картин. Кто-то говорил ей, что там двенадцать тысяч книг. Позже, правда, обнаружилось, что многие из них были иллюстрированными альбомами без текста.

Но читать ей все равно не хотелось. Она в радостном и нетерпеливом ожидании представляла, как приедет домой. До сих пор она боялась позволить себе думать о предстоящей встрече. Ведь согласие отца на ее двухнедельное пребывание в его доме было получено только после официального обращения сотрудника тюремной администрации.

За последние два года отец ни разу не соизволил навестить ее, его письма были редкими и поверхностными. Кейт убеждала себя в том, что он чрезвычайно занят, скрывая от самой себя, как сильно она по нему скучает. Маленькой девочкой, в колонии для несовершеннолетних, она неделями с нетерпением ожидала свиданий с ним, записывала то, о чем хотела рассказать, чтобы ничего не забыть.

В памяти ее всплыла комната свиданий, уютная и просторная, с удобными креслами и ковром на полу. Правда, с решетками на окнах.

Она вспомнила себя в пятнадцать лет, потом в шестнадцать, с короткой стрижкой, оживленно болтающей, показывающей свои школьные тетради и рисунки. И отца, сидящего напротив нее, на строго соблюдаемой дистанции, ладони зажаты между коленей, взгляд долу или блуждающий по сторонам. Он без конца смотрел на часы, всюду по сторонам, только не на нее, и на его лице читались растерянность и неловкость.

Однажды она принесла показать ему свою гитару. Желая доставить ему удовольствие — отцу когда-то нравился Джулиан Брим, [8]— Кейт долго и неустанно упражнялась. У нее неплохо получалось, она с успехом завершила первую ступень обучения. Но отец, послушав одну мелодию, стал собираться домой, хотя оставалось еще целых пятнадцать минут. После свиданий она горько плакала и несколько дней от расстройства не могла прийти в себя.

Но так или иначе, перспектива освобождения рисовала картины будущего в самых радужных тонах. Дома ей будут рады. Возможно, отпразднуют ее возвращение и откроют шампанское в честь ее приезда. Рут рассказывала, что у ее матери припасена бутылочка к ее возвращению. Она улыбнулась, согретая этой мыслью. Как же ей хотелось увидеть отца! Она позвонит ему со станции, может, он придет встретить ее.

По узкому проходу подъехала тележка, и официант в униформе предложил ей кофе. Кейт кивнула. Когда он назвал цену — восемьдесят пенсов, — ей стало не по себе. За такие деньги в Холлоуэй можно было постричься.

Прихлебывая кофе, она сквозь мутное стекло любовалась просторами своей страны. Страны, которой она не знала. Она с любопытством вглядывалась в сменяющие друг друга картинки, приникнув к стеклу, точно ребенок, который боится пропустить какое-нибудь жутко интересное зрелище. Автомобильные стоянки и броские торговые центры, словно выстроенные из огромных кубиков детского конструктора, одинокие сельские домики и промышленные складские ангары без окон и дверей — все без исключения вызывало в ней живейший интерес.