Сказанное было чистой правдой. Маркизу Харроу не нужно было финансирование, выделяемое вместе с почетной медалью, чего нельзя было сказать о Бене или Эрроле. Настоящей, желанной наградой было бы для него признание коллег и возможность продемонстрировать им свои научные открытия. Хотя в последнее время слава тоже утратила для него былую привлекательность. Результат был той самой морковкой, которая постоянно маячила перед носом, но в руки не давалась. Прорыв в исследованиях — вот единственная форма одобрения, которой он желал.

— Давайте заключим сделку. — Темные глаза Бена блестели, но веселья в голосе не было. Ему снова вспомнилось то время, когда он, шахтерский паренек, пришел в Кембриджский университет в расчете на стипендию и был мальчиком на побегушках, чтобы только иметь возможность учиться. — Если кто-то из вас получит медаль, передайте свой грант университету, желательно школе натурфилософии.

— Идет! — согласился Саймон.

— Даже не сомневайся! — Колин энергично похлопал ладонями по спинке стула, на котором сидел верхом. — Но, полагаю, ни мне, ни Эрролу в этом году награда не светит. Наша текущая работа по электрохимическим превращениям не совсем то, что нужно для получения медали. В ней нет ничего зрелищного.

— Зато ее оценят, когда страна начнет получать небывалые урожаи, — сказал Бен. — Скоро начнется консорциум, и Королевскому обществу придется решить, кто в этом году получит медаль. — Взглянув на часы, он встал. — Надеюсь, вы оба меня простите. Лекция начинается.

Покинув кабинет вслед за Риверсом, Саймон зашагал по дубовой аллее, укрытой золотистым пологом ветвей. Он направлялся в маленький паб, расположенный в нескольких минутах ходьбы от Маркет-стрит, где подавали самый лучший домашний эль во всей Восточной Англии.

— Саймон, постой!

Он тяжело вздохнул и обернулся.

Спешивший за ним Колин замедлил шаг и остановился в нескольких футах от маркиза.

— Послушай, я знаю, тебе наплевать на медаль Копли, но относительно совместной работы…

— Ты совершенно прав, — перебил его Саймон. — Мне действительно наплевать на медаль Копли, равно как и на все бессмысленные награды, которые только привлекут к моей работе нежелательное внимание. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое и не мешали работать.

— Я понимаю. Поэтому нам нужно…

Терпение Саймона было на исходе, и он снова перебил графа:

— Нужно что? Работать вместе? Поделиться результатами? Чем мы еще можем поделиться, Колин? Что еще из того, что принадлежит мне, привлекает тебя?

— Саймон, прошу тебя… — Колин догнал его и взял за локоть. — Ты уже давно избегаешь меня. Может, хватит? Подумай, сколько воды утекло.

Саймон резко остановился, кипя от злости. Он намеревался предупредить Колина, чтобы тот держал руки при себе, но искреннее сожаление в глазах графа остудило его пыл, да и злость куда-то улетучилась. Может, он слишком суров? В конце концов, наверное, надо уметь прощать…

Ответ пришел чередой образов того ужасного, но тем не менее незабываемого дня прошлой зимы: мрачная комната в придорожной гостинице, поспешно упакованный саквояж. Заплаканное лицо Гвендолин, и ее моментальный переход от страха к ярости, обращенной на Саймона. И стоящий в углу Колин: руки сложены на груди, голова опущена, лицо не выражает никаких чувств.

Ну, не то чтобы вообще никаких… Один взгляд сказал Саймону все, что он хотел знать, и молчание Колина лишь подтвердило его выводы. Даже сейчас боль предательства пронзила его с такой силой, что стало трудно дышать.

Он снова пошел вперед, едва сдерживаясь, чтобы не побежать.

— Ты уже отнял у меня мою сестру. Больше у меня не осталось ничего ценного для тебя.

Колин продолжал идти за ним.

— Послушай, есть кое-что еще, о чем я не стал тебе говорить в тот день. Мне казалось, что лучше промолчать, но теперь я уверен… Саймон, да постой же ты!

Кровь буквально вскипела в жилах Саймона. В то утро прошлой зимой он проснулся, не ожидая от жизни никаких подлостей. День обещал быть таким же, как любой другой. Так продолжалось до тех пор, пока экономка не обнаружила отсутствие Гвендолин. Кое-какой ее одежды тоже недоставало. Слава Богу, она не имела опыта в заметании следов, и Саймон очень быстро выяснил, куда она поехала.

Маркиз взглянул на Колина с такой ненавистью, что тот невольно остановился.

— Я до сих пор терплю твое существование только потому, что Бен и Эррол ценят твою работу. Кроме того, я успел приехать в ту проклятую гостиницу до того, как с Гвендолин случилось непоправимое. На твоем месте я бы денно и нощно благодарил за это Бога. А теперь прощай.

Он решил срезать дорогу и резко свернул налево, где между деревьями вилась едва заметная тропинка, заканчивающаяся на Тринити-стрит. Ему было совершенно необходимо попасть как можно быстрее в чертов паб.

— Лорд Харроу! Милорд!

— Зубы Галилея! Ну что еще? — Он остановился и неохотно обернулся.

Колин стоял на том же месте, где Саймон его оставил. На физиономии графа застыло выражение удивления и обиды. Маркиз недоуменно поднял бровь, но тут заметил Бертрама Хендслея, который бежал к нему, поднимая ногами вихрь красновато-коричневых и золотистых опавших листьев. В одной руке Хендслей сжимал стопку бумаг, периодически ими потрясая.

— Ваши работы, сэр! — Подбежав к Саймону, Хендслей с чувством выполненного долга передал ему бумаги. — Вы сказали, что хотите получить их незамедлительно.

— Ах да, благодарю вас. Я почти забыл.

И почти перестал ими интересоваться. Все надежды, с которыми он проснулся этим утром, увяли за последние несколько минут, как мертвые листья на лужайке.

Тем не менее любопытство заставило его бросить взгляд на работу, лежавшую сверху. Не обнаружив ничего особенного в торопливом почерке и не слишком аккуратно вычерченных диаграммах, он мельком проглядел еще несколько работ. Ничего. И, лишь перебрав почти всю стопку, он неожиданно наткнулся взглядом на что-то совсем другое… необычное… нестандартное… Похлопав себя по боку, маркиз на ощупь нашел очки, нацепил их на нос и стал читать.

— Не может быть!

Он отобрал несколько страниц, остальные, не глядя, вернул Бертраму Хендслею, сделал шаг, потом еще несколько, не соображая, куда идет, поглощенный чтением ответа на свой последний вопрос: зачем?

Слова «поэзия», «симметрия», «равновесие» прозвучали для него райской музыкой. Он читал, захваченный страстью, заключенной в этих аккуратных строчках. Его руки задрожали. Еще никто и никогда не описывал саму суть, дух исследований и экспериментов, прибегая к таким выражениям. Автор верно уловил основные детали опыта, но это сделали многие. Однако ни один из студентов не рискнул обнажить душу, когда дело дошло до ответа на последний, вроде бы непритязательный, но очень важный вопрос.

Маркиз вернулся к первой странице и в ужасе замер.

— Его имя! Зубы Галилея! Этот студент забыл написать свое имя!

Он едва не набросился на Бертрама Хендслея, который растерянно стоял, прижимая к груди отвергнутые студенческие труды. Увидев зверское выражение лица маркиза, Хендслей из соображений безопасности поспешно сделал несколько шагов назад.

— Работа не подписана? Ничего страшного, милорд. Написавший ее юноша покинул аудиторию последним. Очень молодой парнишка, явно новенький в Кембридже. Мне сказали, что он как-то связан с Букингемским дворцом. Вроде бы сын какого-то высокопоставленного помощника одного из министров ее величества… или министра… я точно не помню.

Саймон титаническим усилием воли сдержал желание схватить Хендслея за лацканы сюртука и как следует встряхнуть.

— Хендслей, если вас не затруднит, будьте добры, назовите его имя.

— Так это же Айверс, милорд, мистер Эдвин Айверс. Должен сказать, он довольно странный паренек.

— Вам известно, где он?

— Когда он покинул аудиторию, — с достоинством проговорил Хендслей, — его ждали. Небольшая группа. Я слышал, что они хотели собраться в комнатах некоего Джаспера Лоубри из колледжа Святого Джона.