Из этого рассуждения можно сделать вывод о тесной связи лосевского понимания мифа и его учения об имени. В мире, где царствует миф, живая личность и живое слово, все полно чудес, воспринимаемых как реальный факт, а само имя обладает удивительной мифической силой. Эта магия имени великолепно раскрыта Лосевым в предисловии к его незавершенной работе «Вещь и имя» (первый вариант рукописи без названия, 1929 г. [108]), где автор утверждает, что сила имени, несмотря на его удаление от живой религии, нисколько не уменьшилась. «Мы перестали силою имени творить чудеса, — пишет автор, — но мы не перестали силою имени завоевывать умы и сердца… и это ничуть не меньшая магия, чем та, о которой теперь читают в учебниках» [109]. Вырвать религию и магию из живого исторического процесса невозможно, ибо «не только религия и магия, а самая необузданная и противоестественная фантастика и сумасшествие есть тоже момент в истории и, следовательно, имеет свою диалектику» [110].
А. Ф. Лосев собирался в одной из своих работ дать эту диалектику имени, как он в свое время представил в книге 1927 г. философию имени. Книга была написана под названием «Вещь и имя» [111]. Из показаний Лосева (11 /V—30. Дело N° 100256) стало известно, что она находилась в типографии Сергиева Посада уже во время ареста ее автора после выхода в 1930 г. «Диалектики мифа», где миф и имя неразрывно объединились вместе, действуя самым чудесным и самым реальным образом [112].
В мифе нет выдумки, характерной для сказки, когда рассказчик и слушатели осознают условность всех невероятных, сказочных чудес. Нет в мифе и морализаторства аллегории или басенного повествования, где действуют и поучают условные персонажи, часто взятые из мира животных. Нет в мифе и метафоричности поэзии, нет в нем научных теорий и догматов. Миф рождается самой жизнью и есть «сама жизнь» [113], а отнюдь не идеальное бытие или понятие.
Для субъекта, мыслящего мифически, миф есть «подлинная жизнь, со всеми ее надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью», это «жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность» [114]. Более того, миф обладает определенной структурой и есть «логически, т. е. прежде всего диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще» [115].
Автор новой теории мифа приходит в итоге к выводу, что «миф есть в словах данная чудесная личностная история» [116]Но ведь «слово есть выраженное самосознание личности» [117]. Отсюда делается необходимый вывод — «миф есть развернутое магическое имя» [118]А если это так, то весь мир полон чудес, воспринимаемых как реальный факт, и живет своим собственным пониманием истины, в основе которой лежит «истина чуда» [119]. Но тогда, заключает Лосев, «весь мир и все его составные моменты, и все живое и все неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо» [120].
А. Ф. Лосев придавал особое значение выработанной им формуле «миф — развернутое магическое имя». В архиве Алексея Федоровича мною была обнаружена часть его рассуждения, специально посвященного данной проблеме. Этот текст (рукописные страницы 124—135) должен был войти в «Диалектику мифа», в гл. XIII «Окончательная диалектическая формула», следом за примером магического воздействия имени, молитвой в чине изгнания беса из Требника Петра Могилы. Алексей Федорович решил в заключение XIII главы резюмировать три главных принципа имени как умной энергии, а именно его мифологичность, магичность и эвхологичность, т. е. попытался осуществить идею философских тезисов имяславия (ономато–доксии), о которой он писал 30/1—23 г. о. Павлу Флоренскому, посылая ему богословские тезисы имяславия [121]. В книгу этот текст не вошел. Неизвестно, снял ли его сам автор, или его исключила цензура [122].
Тезис о мифе как магическом имени вполне соответствует тому утверждению о магической силе имени, которое выдвинул автор в упомянутой выше рукописи 1929 г.
Необходимо также вспомнить слова Лосева из «Диалектики художественной формы», где он утверждал миф как «стихию жизни, рождающей ее лик, внешнюю явленность» [123]Тогда станет понятной не только магическая сила имени–мифа, но и его социальная сила («Вещь и имя»). Так у Лосева философия мифа и философия имени связываются воедино. Поэтому нет ничего удивительного, что Алексей Федорович осязал жизненную реальность мифа в любой действительности, не только древней, но и самой современной, когда мифы рождаются в повседневной жизни, из конкретного опыта человека [124]. В известной автору «Диалектики мифа» стране, строящей социализм, обожествлялись основополагающие идеи (идеи материи, материалистической диалектики, социализма в одной отдельно взятой стране, обострения классовой борьбы, врагов народа, великого учителя и т. д.), мифологизировались движущие силы истории, возводились в фетиш принципы нового, марксистско–ленинского мировоззрения, т. е. творились все новые и новые мифы, беспощадно преследовались те, кто не верил в их реальность и жизненную необходимость. Новый миф обретал силу, имел свое имя, свою плоть, становился агрессивным орудием господствующей идеологии. Он был живой, материальный, страшный, а материя становилась «мертвым и слепым чудищем», которое, «будучи смертью, тем не менее всем управляет» [125], ибо материализм отвергает категорию личности и категорию жизни.
Миф о материи получил здесь свое абсолютное воплощение и превратился в один из догматов нового, невиданного «догматического богословия». [126]
Результатом подобных дерзких, умных, иронически и вместе с тем строго логически высказанных идей оказался арест 18 апреля 1930 г., в ночь со Страстной пятницы. А. Ф. Лосеву вменяли в вину незаконные вставки в «Диалектику мифа», помещенные автором после цензуры Главлита. Однако это был лишь повод к аресту.
Дело в том, что основной текст подготовленного автором «Дополнения к «Диалектике мифа»» не только не был разрешен, но стал одним из главных фактов обвинения Лосева в антисоветской деятельности. Это «Дополнение» при аресте конфисковали, и найти его следы даже при усиленных розысках в Центральном архиве ФСБ РФ пока не удалось. В «Деле» А. Ф. Лосева № 100256 сохранилась лишь обложка «Дополнения», содержание же исчезло. Среди рукописей А. Ф. Лосева, пролежавших на Лубянке с 1930 г., целых 65 лет, и возвращенных мне (см. выше, прим. на с. 915) в торжественной обстановке, имелся только заглавный лист рукописи этого «крамольного» «Дополнения» [127].
А. Ф. Лосева в конце концов обвинили как одного из главных участников сфабрикованного ОГПУ дела контрреволюционной монархической организации «Истинно православная церковь», куда оказались замешаны десятки лиц, никакой политикой не занимавшихся, но по совести своей не признавших печально знаменитую декларацию 1927 г. патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), который пошел на недостойные уступки советской власти, чьей задачей было уничтожить православную веру и насадить в стране официальный атеизм.
