Наконец, Макробий в самой откровенной, в самой последовательной и систематической форме рисует нам позднюю античную мифологию периода синкретизма, демонстрируя вместе с Юлианом и другими философами античного декаданса уже известную нам монотеистическую тенденцию в целях борьбы с христианским монотеизмом. И в этом смысле картина, возникающая у нас при чтении Макробия, получает немалое культурно–историческое значение.

Вместе с тем в трактате Макробия бросается в глаза античное вырождение, доходящее здесь до мертвой схоластики и до механического, насильственного вылущивания тех или иных солнечных мотивов из замечательной мифологии Аполлона. Хотя нам и ясно, что солнечность Аполлона — это его исконная архаическая сторона, тем не менее Аполлон во множестве отдельных случаев уже давным–давно вышел за пределы солнечного фетишизма, так что находить во всем неисчерпаемом многообразии аполлоновской мифологии только одну деятельность Солнца является насилием над фактами и внесением в живую мифологию каких–то деревянных, неповоротливых схем, какой–то мертво–педантической схоластики. Это, конечно, глубочайшим образом снижает ценность работы Макробия и его огромной учености и начитанности в античной литературе и тесно связывает его с периодом вырождения и одряхления когда–то живого и роскошного античного мира.

6. Раннехристианская литература. Так же как и в греческой литературе, мы находим в послеклассическом периоде римской литературы большое количество христианских авторов, выработавших свое особое, вполне специфическое отношение к античной мифологии, и в частности к Аполлону. Отношение это — резко отрицательное, каким оно было в это время даже у многих языческих писателей. Но это отрицательное отношение отличалось разнообразными оттенками, начиная от примитивного издевательства над богами, демонами и героями и кончая пониманием античной мифологии как предшественницы христианства и как известной аллегории. Нам нет нужды приводить всех этих авторов без исключения. Мы ограничимся главнейшими и наиболее известными.

а) Тертуллиан, громя языческую мифологию и религию, издевается над многими богами и героями. Он (Apolog. 14, Ad. nat. II 17) с презрением говорит о рабской службе Аполлона у Адмета. Он говорит о двусмысленном оракуле Крезу и о бессилии Аполлона помочь Дельфам во время нашествия Пирра. Тертуллиан утверждает (Apolog. 46), что Сократ, не признавая богов, велел перед смертью принести петуха в жертву Аскле–пию, вероятно, из–за тщеславия, поскольку Аполлон, отец Асклепия, назвал его мудрейшим человеком. Аполлон имеет (Ad. nat. I 10) вполне человеческую наружность, напр. безбородость, и (De idololatr. 15) именуется, между прочим, придверным наряду с другими мелкими придверными демонами.

Арнобий — тоже христианский писатель времен Диоклетиана. Сначала он — горячий приверженец старых богов, а потом фанатичный христианин, впрочем плохо знавший христианство. Он изливает свой гнев на античные мифы, что дает нам возможность почерпнуть из его изложения кое–что небезынтересное для Аполлона. Из его трактата мы узнаем, что (II 73) Аполлона раньше не было в известном римском сборнике молитв, который был создан, по преданию, Нумой Помпилием, и, значит, Аполлон не такое уже древнее божество. Арнобий прав в том отношении, что имя Аполлона, конечно, не есть римское имя, а было принесено в Рим из Греции. Далее, у Арнобия приводится мнение позднейшего синкретизма, что (III 33) Аполлон, Дионис и Солнце есть одно и то же божество. Это дает ему основание отвергать и Диониса, покровителя «бесстыдного веселья», и Аполлона, «пагубу сминфийских мышей». Аполлон, по Арнобию, (I 30) «посылает дождь» — ценный архаический мотив; (IV 22) «луконосец»; (VI 12) «с плектром и цитрою, в позе играющего на цитре и актера, намеревающегося петь куплеты»; (VII 22) музыкант, которому Арнобий в порядке издевательства предлагает приносить в жертву музыкантов. Высмеивая любовные похождения Аполлона (IV 26), Арнобий перечисляет его возлюбленных: Арсиноя, Этуса, Гипсипила Марпесса, Зевксиппа, Протоя, Дафна, Стеропа. Издевается Арнобий также и (25) над служением Аполлона у Адмета и Лаомедонта. Он не верит в божественность Аполлона на том основании, что (VI 23) тот не мог помешать разбойникам ограбить свой же собственный храм. Аполлон именуется (I 26, III 23, IV 22, 25 и VI 6, 12) Делосским, Кларосским, Дидимейским, Филесием, Пифийским.

Фирмик Матерн (IV в. н. э.) упоминает Аполлона в своем трактате «De еггоге profanarum religionum» (ed. К. Ziegler. Lips., 1907) в следующих местах. Перечисляя разного рода возлюбленных богов и героев, он говорит (XII 3), что возлюбленных Аполлона невозможно и перечислить. Он называет здесь (XII 2) Гиацинта, (XII 3) Стеропу, Этусу, Зевксиппу, Протою, Арсиною. И только одна избежала его любви — это Дафна. В той же главе 5 он говорит о неимоверной жестокости Аполлона, в качестве примера он приводит Марсия. Аполлон занимается такими земными делами, как пастушество (8). Хотя Аполлон и есть Солнце, но уже самое имя его (XVII 3) изобличает в нем губителя (писатель здесь, очевидно, исходит из популярной античной этимологии Аполлона от appolymi — гублю).

б) Лактанций _уученик Арнобия, тоже громит языческую мифологию и проявляет при этом недюжинную ученость. В своем известном трактате «Божественные наставления» он (I 7) рассказывает, что Аполлон Коло–фонский возвестил своим оракулом бога, признавши, что последний происходит сам от себя, не нуждается ни в матери, ни в учителе, что имя его непроизносимо, что его жилище — огонь, а себя самого и других богов он считает только ангелами божества. На самом же деле, думает Лактанций, Аполлон является только злым духом, как это и вытекает из некоторых его оракулов, где он сам себя именует «демоном» и «Люцифером» (эти слова Лактанций, очевидно, понимает уже в христианском смысле). Аполлон (8) не может быть богом уже вследствие языческого же оракула Сивиллы, объявившей о невозможности происхождения бога от брака мужчины и женщины. Эскулап (10) обязан жизнью преступному Аполлону, потому что любовь Аполлона к Ад–мету и Гиацинту есть преступление, да и служба у Адмета и Лаомедонта тоже противоречит понятию о божестве. Лактанций (15) прибегает даже к эвгемеризму ради унижения языческих богов: Аполлон в Дельфах своей божественностью обязан какому–то знаменитому человеку. Цицерон считает Аполлона богом только из–за страха перед народом и религией. Боги (17) для Лактанция — только жалкие существа, постоянно переживающие разные несчастья; такова беременная Латона с ее странствиями, из милости принятая островом Делосом для рождения ее детей. Статуи (II 4) богов — просто куклы; и когда Дионисий, тиран Сиракузский, снял золотую бороду у Эскулапа на том–де основании, что его отец Аполлон — безбородый, то Аполлон ровно ничего не мог поделать с этим Дионисием. Лактанций предпринимает (IV 13) целое рассуждение о противоречивости того оракула Аполлона Милетского, который отвечал на вопрос о божественном происхождении Христа, признавая его смертную природу, не отдавая дани его божественному духу. То же самое (15) говорится и о чудесах Христа, которые якобы Аполлоном не отрицаются, но объясняются им как магия. Боги (27) вроде Аполлона — это нечистые духи, которые сами беспомощны и теряют всякую силу при заклинании их именем божиим; Аполлон с прочими демонами находится в аду. Встречаем (V 3) ироническое замечание об откровении от Аполлона во сне. Лактанций (VII 13) с удовлетворением приводит оракул Аполлона Милетского, возвестивший, что душа в теле подвержена болезням и смерти, а после освобождения от тела освобождается от земных скорбей и тягостей.

Августин вместе с прочими раннехристианскими писателями тоже возмущается ничтожеством античных богов и тоже (De civ. D. Ill 2) в качестве примера этого ничтожества приводит построение стен у Лаомедонта. Нужно сказать, что об этом можно читать почти у каждого раннехристианского автора. Бессилие Аполлона (III II) доказывается еще тем фактом, что его статуя в Кумах однажды плакала во время войны с греками, поскольку он не мог помочь грекам против римлян. В войне римлян с Пирром (17) Пирр получил такой двусмысленный ответ от Аполлона, что этот ответ оставался бы правильным и в случае победы Пирра, и в случае его поражения. Некоторые язычники, (IV 11) считая Юпитера единым богом, начинают понимать всех других богов как только его моменты или части; в таком случае Юпитер в своей прорицательной функции оказывается Аполлоном; Аполлон (21) — врач; (VII 16) чтобы повысить значимость Аполлона, язычники считают его не просто врачом и гадателем, но еще и Солнцем и этим путем объясняют многие его функции. Приводится такой миф (XVIII 9): перед спором Афины и Посейдона за обладание Аттикой в Афинах появились оливковое дерево и вода. Это оракул Аполлона велел понимать как Афину Палладу и Посейдона, причем тут же оракул велел гражданам выбрать наименование города по одному из этих божеств; последнее обстоятельство еще раз подчеркивается (10). Говорится (13) о различении двух Аполлонов, одного — прорицателя, другого — пастуха у Адмета. Августин приводит оракул Аполлона для некоего человека (XIX 23), жена которого перешла в христианство, а именно, что ее нельзя будет вернуть из этой религии, хотя она и вполне ложная. Невозможно принять оракул Аполлона, который дает такого рода ответы.