ПИСАТЕЛЬ. Ну что за характер, а?!
ЭКОНОМКА. Сами распустили.
ПИСАТЕЛЬ. Ах вы, умница моя добрая...
ЭКОНОМКА. Если б сами-то были мужчиной, а то ведь, как студень: откуда крикнут, туда и пригибаетесь.
ЭКОНОМКА уходит. Писатель пролистывает книги. Находит наконец ту, которую искал. Включает диктофон. Диктует.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Я всегда повторяю строчку мудрого Зенона — «Спрошенный о том, что такое друг, Зенон ответил: "Другой я"».
ПИСАТЕЛЬ
(быстро листает книгу «Мудрых мыслей», голосом Жозефины)
. А помнишь: «Кто мне скажет правду обо мне, если не друг»?
(Своим голосом.)
Нет, не печатать! Это девятнадцатый век.
(Отматывает пленку в диктофоне.)
А помнишь: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор. Они не любят друг друга, а скорее друг друга боятся; они не друзья, а сообщники».
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Кто это?
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Жозефины, заглядывает в книгу).
Разве ты не помнишь? Это наш добрый Этьен де ля Боэсси...
Писатель снимает трубку телефона и набирает номер.
ПИСАТЕЛЬ. Это «Фигаро»? Соедините меня с театральной редакцией. Алло, здравствуй, дорогой. Ты не помнишь, когда умер Этьен де ля Боэсси? В шестнадцатом? Я со студенчества помню его фразу: «Объединение дурных людей — это не товарищество, а заговор...»
Откуда это? «Рассуждение о добровольном рабстве»? Верно, верно, помню. Ну, обнимаю тебя, дорогой, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Да, да, «Рассуждение о добровольном рабстве». Мы все — добровольные рабы: обстоятельств, любви, вражды, правителей, слуг, самих себя... Что может быть страшней добровольного рабства? Я оправдаю шаг вынужденный, готов оправдать предательства и ложь, исторгнутую под пыткой, но когда я сам надеваю на себя ярмо, когда я сам отказываюсь от того самого великого, что есть в этом мире — от свободы, когда я становлюсь жалким невольником привычек, мнений, выгоды, тишины, удобства, теплого клозета...
(Набирает номер телефона.)
Алло, это «Тайм»? Соедините меня с европейским отделом. Алло, родная, это я, ты не помнишь, во Франции середины семнадцатого века... Погоди, тысяча семьсот девяностый год, это какой век — шестнадцатый? Я всегда путаю — то ли столетие назад, то ли столетие вперед. Ага, верно. Так вот, во Франции середины восемнадцатого века в домах уже были теплые сортиры? Да? Ясно. Изобрел Бомарше?! Ты правду говоришь? Ну, спасибо, ма птит, спасибо!
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Знай я, что французы станут ценить комфорт выше идеи, я бы ни за что не стал делать проекта этого чертового места...
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Жозефины).
Я бы тебя попросила об этом, любимый. Только об этом и ни о чем больше.
ПИСАТЕЛЬ
(звонит по телефону)
. Слушай, родная, если в левом боку открылось колотье, что надо принимать? Препарат из ласточкиных гнезд? Сама-то пила? Поменяй фамилию на Сальери! Что? Не может быть! Боже, интриги, интриги, кругом одни интриги! Она же обещала дать мой портрет с интервью на первой полосе!
Закуривает, нервничая. Снова включает диктофон.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Жозефины).
С умом и вдруг продвинуться? Теперь я поняла, что только раболепная посредственность может хоть чего-то добиться.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше, заглядывает в томик Бомарше, читает цитату целиком).
Ты права, политика — это когда человек прикидывается, что он знает все, хотя не знает ничего; когда он делает тайну из того, что тайны не составляет; когда он плодит наушников, прикармливает изменщиков и старается важностью цели оправдать убожество средств! ПИСАТЕЛЬ
(принимает лекарство, выключает диктофон, снимает трубку домашнего телефона, набирает номер).
Это кухня? Мне сейчас не нужен гараж! Я звоню на кухню! На чем уехала мадам? Одна?.. Хм!
(Набирая еще один номер.)
Кухня? Слава Богу! Лангусты готовы?!
Входит Э К О Н О М К А.
ЭКОНОМКА. Так она их съела.
ПИСАТЕЛЬ. Хороша себе очковая диета.
ЭКОНОМКА. Одно слово — гадюка.
ПИСАТЕЛЬ. Кто?
ЭКОНОМКА. А кто очковая-то?
ПИСАТЕЛЬ. Вас иногда заносит.
ЭКОНОМКА. Она вам вегетарианский суп оставила.
ПИСАТЕЛЬ. Сделайте мне кофе и сэндвич.
(Голосом Бомарше.)
Но так или иначе, мы победим их всех, Жозефина, мы победим. Надо только отринуть все мелкое, что мешает нам видеть небо и слышать смех младенца...
Входит Ш О Ф Е Р.
ШОФЕР. Фирма «Крайслер» предлагает вам купить новую модель — с телевизором и кондиционером вместо «Ягуара» мадам.
ПИСАТЕЛЬ. Позже можно, а? Я ведь работаю!
ШОФЕР. Позже — будет дороже.
ПИСАТЕЛЬ. Сколько?
ШОФЕР. Десять тысяч долларов.
ПИСАТЕЛЬ. Предложите восемь.
ШОФЕР. «Крайслер» лучше, чем у Бельмондо и Лелюша.
ПИСАТЕЛЬ. Лелюш и Бельмондо вне партий! Я за революцию юности! Дайте им восемь тысяч и скажите, что я восславлю их в новой пьесе.
ШОФЕР. Деньги?
ПИСАТЕЛЬ. Получите у моего адвоката, а сейчас позвольте мне работать!
ШОФЕР. Чек.
ПИСАТЕЛЬ
(дает ему чек и возвращается к диктофону, говорит голосом Бомарше).
Жозефина, родная, что у нас с экипажем?! Сделай что-нибудь, мы ездим на рыдване, и меня задерживает на улицах гражданская стража...
Входит Э К О Н О М К А.
ЭКОНОМКА. Привезли секретер времен Людовика Первого!
ПИСАТЕЛЬ. Ну и что?
(В микрофон.)
Это не печатать! ЭКОНОМКА.
Она денег не оставила.
Писатель дает экономке деньги и бессильно опускается у диктофона. За стеной слышен хохот. Входит молодой парень, С Ы Н писателя.
СЫН. Здравствуй, шеф!
ПИСАТЕЛЬ. Здравствуй, сынок.
СЫН. Графоманствуешь?
ПИСАТЕЛЬ. Что у тебя?
СЫН. Разгрохал теорию доказательств Рейсера-Гроссе и по этому поводу иду пить вино с однокурсниками.
ПИСАТЕЛЬ. Завтра закончу пьесу — ты послушаешь?
СЫН. Шефчик, я же физик, мне твои эссе непонятны. Вы пишете языком приблизительным, вокруг да около. Намекаете все, курите фимиам скандалистам и волосатым пророкам Троцкого. А мы люди грубые: дважды два — четыре. Я тут рассчитал на ЭВМ хитрости современного кинематографа. У нас раньше не принято было орать на экране — только плакать. Теперь если орешь — значит, смелый, значит — новатор. Раньше снимали фигуру, а теперь — глаза во весь кадр: значит, пристальное вглядывание во внутренний мир. Искусство, шеф, живет по непознанным формулам математики чувств. А вы у нас люди косные, книг читаете мало — все больше себя. Поэтому мое поколение и ударилось в технику: если там соединишь не те провода, мир взорвется. А вы соединяете злодея с гением и говорите, что это — новаторство. А сие — от слабого заряда информации в каждом из вас. Ты не сердишься? Я тут посчитал на ЭВМ: сто процентов информации было заложено лишь в строке русского журналиста Пушкина — «Ах, наконец достигли мы ворот Мадрида». «Ах» — усталость, «наконец» — протяженность пути, «достигли» — преодоление препятствий, «ворот» — символ Средневековья, «Мадрид» — столица Испании.
ПИСАТЕЛЬ. Вот тебе.
(Дает ему деньги.)
Хватит?
СЫН. Спасибо, шеф.
ПИСАТЕЛЬ. Иди, ликуй, и не мешай мне.
Сын уходит.
(Диктует.)
В комнату входит Жан Жак Руссо.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Дорогой Жан Жак, как это славно, что вы пришли к нам.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Жозефины)
. Я сделаю кофе.
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Бомарше).
Что вы грустите?
ПИСАТЕЛЬ
(голосом Руссо).
Искусство развивается по непознанным формулам математики чувств. Будущее поколение уйдет в мир техники: если там соединить не те химические элементы в пробирке, взорвется дом, в котором мы живем. А нам приходится соединять злодея и гения в одном образе и убеждать самих себя в том, что это — новаторство.
Входит Ж Е Н Щ И Н А из общества драматургов, передает писателю конверты.
