— Подпишете?

— Обязательно, в конце встречи.

Книгу эту, оказавшуюся замечательной, я прочла в тот же вечер, залпом. Написанная живым, объемным языком, она пестрит уникальными подробностями жизни всех родственников семьи Капнист: тут Трубецкие, Кочубей, Лопухины, Оболенские, Гагарины, Осоргины, и даже Чичерины, один из которых, по выражению автора, «отошел от семьи и связался с анархистами» — речь идет о первом советском министре иностранных дел! Талантливо описаны подробности последних месяцев многих русских аристократов в России: здесь и преданная семье французская гувернантка, спасающая пятерых графских детей от верной смерти; и голод; и холодящее душу уплотнение, когда ЧК расположилась на первом этаже домика, где ютилась семья Капнистов; и трагикомичный, но, к сожалению, пророческий разговор по-французски между гувернанткой и князем Урусовым: «Что говорят в городе, князь?» — «В городе говорят, что меня расстреляли». — «Ах, князь!» Тут же и вероломное предательство друзей; и мытарства за границей; и мастерские словесные портреты генерала Деникина, гордости России, оказавшегося на чужбине в страшной нужде, и похожих на стервятников холеных спекулянтов, перекочевавших из Новороссийска в Константинополь, чтобы делать деньги на несчастьях соотечественников…

Верю, что найдутся талантливые сценарист и режиссер, которые сделают фильм по воспоминаниям О. А Вильерс, честный и увлекательный, как и сама книга. О смерти графа Капниста в Пятигорске вместе с двумя князьями Урусовыми, Шаховским, Багратионом-Мухранским, графом Бобринским и многими другими рассказано, действительно, строго и просто. Их, пережидавших смутное время, несправедливо обвинили в подготовке контрреволюционного переворота и в ночь на 31 октября 1918 года закололи штыками у горы Машук. («Расстрел был бы подарком», — со сдержанной горечью замечает Мария Дмитриевна.) В последнем письме жене и детям граф Капнист пишет: «Очень крепко вас обнимаю и целую. Я здоров, но мне очень скучно без вас. Скорее бы с вами увидеться и уехать куда-нибудь подальше отсюда». Увы, ему уехать не пришлось — через шесть дней наступила расправа, спаслась лишь жена с детьми…

Хочу задать первый вопрос и начинаю его словами:

— Вы представительница одной из лучших семей русского зарубежья…

Мария Дмитриевна тихо, но решительно меня прерывает:

— Не было лучших или худших. Все русские, которые здесь оказались, одинаково пострадали, одинаково тосковали, и им было одинаково трудно. А те, кто остался в России (в том числе и члены моей семьи, с которыми я недавно познакомилась), пережили тяжелого даже больше, чем мы здесь. И это были не только аристократы и интеллигенция… Революция тоже была сделана русскими людьми, да… И каждый несет в своей душе ответственность за то, что было. Так что надо очень осторожно говорить насчет лучших и худших, понимаете?

Мария Дмитриевна мгновение по-учительски строго смотрит на меня, а затем продолжает:

— Как Вы видите, я — Мария Дмитриевна Иванова, мой муж был сыном армейского офицера Иванова, не аристократа, а его мать родилась на Дону, в семье казачьего атамана Антонова. (По-русски Мария Дмитриевна говорит без малейшего акцента, слегка картавит и заменяет русскую «свекровь» на французскую «бельмэр», что придает ее речи удивительный, дореволюционный шарм. — О. С.)Антоновы тоже не были аристократами, но столько своей крови оставили на земле русской! Атаман с одним из сыновей погиб в первом же бою с немцами в 1914 году. Другой его сын погиб в Великую Отечественную под Сталинградом. Еще. один сын, кадет Белой армии, погиб в Новочеркасске. Он был ранен и привезен в лазарет. Ночью город заняли красные, вытащили всех раненых на двор и закололи штыками. Моя бельмэр, учившаяся там в институте, об этом узнала и той же ночью пошла переворачивать тела, чтобы найти девятнадцатилетнего брата. Наутро начальница института увезла девушек на юг, а затем в Сербию, потому что ее предупредили: «Если не хотите, чтобы девочки были изнасилованы, то уезжайте скорей». По пути за границу, все еще находясь под присмотром своей воспитательницы, бельмэр и встретила будущего мужа — Иванова, офицера Белой армии и подполковника… Муж мне часто жаловался: «У тебя тут масса родственников, а я, после смерти родителей, один на свете». И после перестройки мой сын, которому бабушка рассказывала про свое житье на Дону, решил написать в ее станицу, чтобы найти семью. Писал буквально «на деревню к дедушке», но через два месяца из Москвы пришел ответ: «Получили ваше письмо, мы — Антоновы и, по нашим сведениям, я двоюродный брат вашего отца». Сын поехал в Россию, его встретило двадцать человек родственников, а его двоюродный дядя был на одно лицо с моим мужем, поэтому сын его моментально узнал! Оказалось, что в 1929 году их раскулачили, одних убили, других с Дона прогнали, они разъехались по России, но потом оказались в Москве. Началась перестройка, и двое сыновей сестры моей бельмэр решили поехать на пару недель в отпуск на Дон, посмотреть, где когда-то жили их родители. Именно тогда туда и пришло письмо моего сына! Все эти люди — не аристократы — полили по тем или иным причинам своей кровью землю русскую, и поэтому-то говорить про худших или лучших я не могу…

Муж Марии Дмитриевны, Юрий Александрович Иванов, родился в 1923 году в Югославии, на шахте города Костолаца, как говорила его мать: «…по дороге из России». В 1925 году семья оказалась во Франции, где его отец нашел работу на заводе в городе Безансон. Вскоре родители Юрия Александровича развелись и воспитывался он отчимом — Владимиром Януарьевичем Сулейман-Улановским — сыном генерала Сулейман-Улановского, бывшего в России директором Николаевского артиллерийского училища. Сам Владимир Януарьевич закончил Михайловское артиллерийское училище, защищал с другими юнкерами Зимний дворец, участвовал в Степном и Ледяном походах. В Париже по ночам работал таксистом, а днем занимался пасынком. Когда тому исполнилось девять лет, устроил его в Кадетский корпус имени императора Николая Второго, который сначала находился в Париже, а затем переехал в Версаль. Мальчики там жили и учились.

Мария Дмитриевна увлекательно рассказывает о подробностях тех давних дней:

— Директором Кадетского корпуса был генерал Римский-Корсаков, до революции работавший директором 1-го Кадетского корпуса в Москве. Каждое утро этот бравый генерал приходил к ученикам, бодро и громко говорил: «Здорово, кадеты!», а они так же бодро, по-армейски ему отвечали. Смерть генерала стала для всех учеников настоящим шоком, потому что заменивший его на посту человек военной жизни не знал и в первое утро, спустившись к кадетам, тихо сказал: «Здравствуйте, дети». Боже мой, какой ужас! Тогда мой будущий муж и пошел в государственную школу и одновременно поступил в национальную организацию «Витязи». Основал ее в 1934 году Николай Федорович Федоров, бывший боец Северо-Западной добровольческой армии. Девизом «Витязей» стали слова: «За Русь, за Веру», они явились идейным продолжением Добровольческой армии. Эта организация существовала в Париже, Гренобле, Ницце, Лионе. Детей там собирали в дружины и они изучали русскую историю, участвовали в жизни церкви, подготавливали на рождественскую елку спектакли, выезжали летом в лагерь в Альпах, где у «Витязей» в местечке Лаффрей была куплена земля. «Витязями» устраивались и элегантные балы. В годы моей молодости они проходили в Париже, а теперь в Бельгии. Подобные балы, к слову сказать, устраивал в Жокейском клубе и в отеле «Георг V» Союз инвалидов — только в годы моей молодости средства шли на помощь здешним нуждающимся, а теперь отправляются в российские госпитали. Через НОВ (Национальную организацию витязей) прошли многие сотни детей, и мои четверо детей тоже впоследствии стали маленькими витязями, а муж продолжал заниматься в ней всю жизнь и каждое второе воскресенье ездил к «Витязям» в Бельгию.

…Молодежью «Витязей» Юрий Александрович занимался увлеченно, отдавал все свободное от постоянной работы время (а работал он всю жизнь много), преподавал ребятам историю, прививал любовь к России. Ученики его до сих пор вспоминают. Вот что пишет один из молодых витязей: «Кто понял, полюбил и всецело отдался Округу, со страстью, может, даже с пристрастием, это Юрий Александрович Иванов. Помню его первый приезд в летний лагерь, как трудно ему было с нами.