…Мишель Бронди, тридцатый год работающая медсестрой, приняла меня в своей квартирке на окраине 16-го округа. Все три маленькие комнаты обставлены старинной мебелью из карельской березы, в столовой на почетном месте стоит пианино.

— Я ведь мечтала стать пианисткой, как моя тетя. Играла по два-три часа в день, готовилась поступать в Парижскую консерваторию, но умер папа, мама осталась без средств, и о музыке пришлось забыть. Я отучилась три года в школе медсестер и пошла работать. Начинала в операционном блоке ортопедического отделения, но не выдержала вида крови и страданий, перешла в родильное отделение и с тех пор очень довольна. Вокруг меня масса счастливых людей. Мамы, впервые берущие малышей на руки. Папы, плачущие от радости. Случаются забавные истории. Однажды в госпиталь поступила молодая дама с жалобами на боли в животе. Осмотревший ее незадолго до этого врач предположил большую опухоль в брюшной полости. А «опухоль» весом в 3 килограмма 200 граммов вылезла на свет и с аппетитом высосала бутылочку с молоком!

— Чем отличаются друг от друга парижские госпитали?

— У каждого своя специализация. В Питье-Сальпетриер врачи сильны в кардиохирургии и ортопедии. Отель-Дьё знаменит офтальмологами, госпиталь Помпиду — кардиологами и кардиохирургами, Сен-Луи — онкологическим отделением. Отличаются госпитали и публикой. Многое зависит от округа. Двадцать лет назад, прежде чем перейти в госпиталь Неккер, я работала в родильном отделении госпиталя Бусико, который находился на самой окраине 15-го округа. Туда доставляли бедных пациентов из домов возле Периферика. Однажды зимой привезли даже роженицу-клошарку, подобранную в метро. Молодые матери отказывались от своих детей… Иногда нам с коллегами казалось, что мы перенеслись в XIX век и видим персонажи романов Эмиля Золя.

— Что вам не нравится в вашей работе?

— Не нравится врать женам врачей-гулён. Когда жена звонит вечером первый раз, я отвечаю, что ее муж оперирует. Второй раз — что он отправился к тяжелому больному в соседнее отделение. Но когда она звонит в третий раз, что мне делать? Признаться, что ее муж не на дежурстве, а у любовницы?!..Есть у нас и более специфические проблемы. Когда я еще работала в ортопедическом отделении, то заметила финансовые «странности». Ортопедическая техника стоит дорого, — мы использовали прекрасную американскую технику, — и она очень часто исчезала. Ясно, что похищал ее кто-то из своих, но виновника не нашли. Моя приятельница работала в Отель-Дьё. В одном из помещений госпиталя стоял огромный старинный шкаф, в котором хранились лекарства. Он был признан антикварной редкостью, оценен в 40 тысяч евро и причислен к историческим памятникам. В одну из темных ночей, незадолго до закрытия госпиталя на ремонт, шкаф исчез! Неизвестно, кто и как смог вывезти эту махину весом в добрую тонну, но явно это было дело рук госпитального начальства…

…Иногда дела, подобные описанным Мишель, заканчиваются трагически. В 1973 году в своей квартире на набережной Гран-Огюстен погиб герой Сопротивления врач Жорж Фюлли. Ему прислали посылку со взрывчаткой. Фюлли прошел через Дахау, отличался редкой порядочностью, был добряком и занимался лечением заключенных. В ходе следствия опросили четыреста свидетелей, но убийц не нашли. Зато стало известно, что Фюлли собирался предать огласке серию раскрытых им темных медицинских дел, в которых были замешаны преступники и парижские знаменитости…

— Но самая наша большая проблема (как и большинства госпиталей в мире), — продолжает Мишель, — это нозокомиальные инфекции [3]. Скандал произошел в Клинике спорта (Clinique du Sport) в 12-м округе. Там в целях экономии по нескольку раз использовали одноразовые зонды и хирургические принадлежности. Многим пациентам занесли опаснейшую бактерию, провоцирующую болезнь типа костного туберкулеза. Температура, постоянные боли. Избавиться от этой бактерии практически невозможно. А руководство клиники уверяло зараженных, что их недуг носит психологический характер. Дело открылось, нескольких врачей и директора осудили… Пятьдесят зараженных оказались на инвалидности… Иногда инфекция переносится из-за недостатка чистоты. У нас в отделении зашедшие проведать жен-рожениц господа то и дело ложились с ботинками на постель пациентки, ожидаемой из родильной! Теперь мы поднимаем кровати так высоко, что забраться на них нельзя. Не все сотрудники госпиталя моют руки. И речь идет не только о медсестрах и санитарах. Мне не раз приходилось видеть врачей, трогающих швы послеоперационных больных, не вымыв руки. В последние годы произошли изменения. В каждой комнате есть умывальники с моющими средствами (что еще двадцать лет назад было редкостью), повсюду лежат влажные дезинфицирующие салфетки…

…Ежегодно более 500 тысяч французов подхватывают в госпиталях и клиниках нозокомиальные инфекции и десять тысяч человек от них умирают. В 2000 году вышел декрет о необходимости положить этому конец, а в 2004 году парижская префектура нагрянула в городские госпитали с проверками. Обнаружила отсутствие стерилизации в операционных блоках госпиталей Отель-Дьё, Питье-Сальпетриер, Кошен, Лабразьер, Тенон, Сент-Антуан и Неккер и их закрыла. С тех пор нозокомиальным инфекциям объявлена война. Журналы и газеты публикуют списки самых чистых (и самых грязных) госпиталей, во всех медицинских учреждениях среди медсестер проводятся кампании за «руки без колец» и пробуются новые моющие и стерилизующие средства. Произошло это благодаря стараниям актера Гийома Депардьё, сына знаменитого Жерара Депардьё.

А началось все в октябре 1995 года, когда 25-летний Гийом ехал на мотоцикле по Периферику. В туннеле Сен-Клу с устроенного на крыше багажника мчащейся перед ним машины слетел чемодан. Гийом попытался увернуться, упал и со страшной раной на ноге попал в госпиталь Раймона Пуанкаре в парижском предместье Гарш. Во время операции ему занесли золотистый стафилококк. Нога зажила, но остались боли. Страшные, изматывающие, не поддающиеся лечению антибиотиками. Чтобы их вытерпеть, Гийом принимал болеутоляющие. Они не действовали. Тогда ему прописали морфин. С фотографий тех лет на меня смотрит измученный страданием старыйчеловек с костылем. А Гийому всего 32, он недавно стал отцом. Его приглашают сниматься, но он не может и шага сделать без кривящей лицо гримасы боли. В 2003 году актер принимает решение ампутировать больную ногу: «Я гнил живьем. Больше так продолжаться не могло». Ногу отняли, но обосновавшаяся в организме инфекция осталась. Гийому не вернули жизнь, а дали отсрочку. Тогда актер и обратился к Алену Мишелю Серетти — президенту ассоциации жертв нозокомиальных инфекций «Lien». Сперва хотел создать свою ассоциацию, потом решил действовать вместе с Серетти. За несколько лет Депардьё превратил тему-табу в социальную, политическую проблему. Ему писали тысячи людей, его просили о помощи. Он называл себя «акселератором времени». Если больным нужна была встреча с врачом или политиком, то Гийом ее устраивал в тот же день. Счастливые люди поражались: «Без месье Депардьё нам пришлось бы ждать год!» Под его нажимом министр здравоохранения Розелин Башело организовала восемь центров для жертв нозокомиальных инфекций (раньше их вообще не существовало). Сегодня французы знают об опасности, более требовательны, придирчивы, процент инфицирования уменьшился. А что Гийом? Отсрочка оказалась недолгой. Снявшись в своем последнем фильме, сделав последние добрые дела, он в октябре 2008 года умер от пневмонии. Было ему 37 лет.

11 сентября 2001 года… Занятая домашними делами, я в тот день не удосужилась включить телевизор и оказалась, наверное, последним жителем Франции, не знавшим о произошедшем в США. Придя в четыре часа к школе забирать сына, я была удивлена бурлящей толпой мам.

«Вы что, действительно не знаете?! — возбужденно затараторила одна из родительниц, когда я поинтересовалась причиной всеобщего возбуждения. — В Нью-Йорке взорваны два небоскреба, Пентагон, а сейчас исламисты собираются подорвать Эйфелеву башню! Поставили условие Шираку — или он немедленно переходит в ислам, или наша башня будет уничтожена!»