— Куда… — только и пробасил парень растерянно.

Тут толпа заколыхалась, и, рассекая ее, словно ладья воду, в круг вышли трое ратных людей в кольчужных бронях, с мечами, но без щитов и шлемов. Первый, уже седой и наверняка старший, на всякий случай вынул клинок из ножен, другие же двое держали руки в кольчужных перчатках на рукоятях своего нешуточного оружия. Это была охрана, кою кнес обязан был выставлять на торге для соблюдения благочиния. Охранников, конечно, было маловато для такого скопления народа, и поспевали они не всегда, что и служило поводом для метких прибауток о расторопности охраны. Но Зорко повезло: охранники — они же состояли в дружине кнеса — оказались недалече. Они прохаживались по главной площади торжища, щелкая орехи и перебрасываясь лениво бездельными замечаниями. Сегодня день выдался тихий: сегваны готовились к тризне по Хальфдиру, и главная причина потасовок на рынке — стычки меж сольвеннами и сегванами — дружинников не волновала. Однако и без сегванов нашлись ухари, нарушившие покой мирян. Именно с намерением научить пьяниц-гуляк уму-разуму и шли сюда эти трое. Но вышло иначе.

Иноземец, после того как кожемяка оттолкнул его, сидел теперь прямо на досках, упираясь руками. Кровь из раны стекала по его лицу и уже изрядно запачкала его одежды. Зорко же стоял как вкопанный и в руках держал тонкий и длинный боевой кинжал.

— Добром отдай, не то хуже будет, — тут же пригрозил венну старший. Ростом он мало превосходил Зорко, но был куда шире в плечах и кряжистей. Лицо его было лицом воина-служаки, за всю жизнь так и не выбившегося в кмети, но приобретшего должный опыт владения оружием, чтобы без страха встречать любую неожиданность.

Зорко молча протянул сольвенну кинжал.

— Почто человека ранил? — сурово вопросил охранник у венна.

— За воровство, — угрюмо отвечал Зорко. Меньше всего ему хотелось сейчас терять время на беседу с людьми кнеса: путь на вельхский конец был не ближний, а еще надо было успеть воротиться к тризне.

— Не он… Не он ножом пырял… — раздались голоса из толпы. — Тот, зеленый.

— Смотрите за венном, — кивнул старший своим спутникам: оба были ребята молодые, лет двадцати двух, высокие, широкоплечие, русые, волосы стригли по-сольвеннски, в кружок. От таких не убежишь. Да Зорко и не пытался, досадовал только. Андвар был тут же, но слово боялся молвить: оробел, не ощущая рядом присутствия старого Охтара. — Как зовут? — спросил он, оборачиваясь обратно, зане уже повернулся было к обидчику.

— Зорко зовут, сын Зори, — глухо проговорил венн.

— Постой пока, — бросил седой. — Коли правду молвил, долго с нами не промаешься.

— Ты кто таков? — подступил он к смугляку.

Тот медленно оторвал от настила левую руку, стянул с головы свой вымокший в крови платок, свисавший на шею и плечи, словно бармица у шлема. Стрижен он был почти наголо, только на самой макушке остался клок темных волос. Только сейчас Зорко толком рассмотрел вора и нашел, что лицо того даже красиво и отличается от мужественных, но грубоватых лиц сольвеннов и сегванов тонкими чертами, более резкими, чем у аррантов. Темно-карий глаз, горящий огнем злобы, уставился на дружинника.

— Намеди, — прошипел-просвистал иноземец.

— Как? Намедни? — переспросил седой.

В толпе тут же захохотали, посыпались насмешки.

— А ну цыц! — прикрикнул один из молодых воинов. — Без вас гомону полная площадь!

— Намеди, — повторил меж тем поверженный, делая ударение на последний слог и собираясь привстать.

— С Вахишты будешь? — презрительно-понимающе кивнул седой, не задавая вопроса, но утверждая. — Из манов?

— Аша-Вахишта, — кивнул вор.

— Сиди! — прикрикнул на него старший. — Сейчас поглядим, что там у тебя за пазухой. — Калман, а ну проверь!

Парень-дружинник, тот, что посветлее, встал за спиной у вора, потом сказал негромко:

— Вставай теперь.

Человек в плаще поднялся. Кровь уже не лила у него из раны, но еще сочилась. Он зажимал ее скомканным в руке головным своим платком.

— Тряпицу чистую дайте, не то весь в крови испачкается, — попросил у толпы парень, умело ощупывая и оглаживая сквозь одежу торс, бедра, руки и ноги мана. — Потом будет говорить, что били, дескать, — проворчал страж негромко, но его услышали, зашептались, памятуя об окрике, но явно одобрительно. Тряпицу, однако, подали.

— Стой, сам обвяжу, — приказал он человеку, по имени Намеди.

И тут же принялся перевязывать рану, да так сноровисто, будто всю жизнь этим занимался.

Из складок одежды Калман извлек еще два ножа: длинный кинжал для боя, почти такой же, как и первый, и небольшой, метательный.

— Не успел еще наворовать. Как дело было, Зорко, сын Зори? Правду молви. Я — Кокора, кнесов кметь. Могу суд вершить. Врать, запираться станешь — пеняй на себя.

Все это старший проговорил без всякой живинки, четко и внятно: ему не в первый и даже не в сто первый раз приходилось разбирать такие потасовки на торговой площади. Сейчас он ясно видел, в чем было дело, но Правда галирадская и кнесовы повеления обязывали.

Зорко, второй уж раз, как прибыл в Галирад, попавший на судилище, смущаться не стал, рассказал все, как было, даже старший немного брови поднял, так складно у венна вышло: венны в понимании его, галирадца, были все точно лесные сосны: дикие, молчаливые и скучные. В довершение Зорко ткнул пальцем в Андвара.

— Вот Андвар, сын бонда кунса Ранкварта, — пояснил венн. — Только он и может здесь обо мне свидетельствовать.

— Сколь тебе годов, Андвар? — мягко спросил Кокора: имя Ранкварта уважалось по всему Галираду, даже кнесом уважалось.

— Пятнадцать зим, — честно отвечал юноша.

— Мал еще, — проговорил старший. — Неужто более никто? Что ж, придется тебе с нами побыть, а Андвар за… Ну, хоть бы и за кунсом сбегает.

— Погоди, Кокора, — Андвар вдруг заговорил как взрослый. — Пирос, сын Никоса, торговец аррантский, может за Зорко поручиться. Он ведь не Ранкварта человек, а свободный.

Толпа одобрительно загудела, а Калман так и ухмыльнулся даже: уел парень старшого.

— Беги за аррантом, — только и обронил кметь: и вправду, ну почем ему думать, что богач аррант со всяким венном, что три дня, как из норы в Дикоземье вылез, якшается.

Андвара как ветром сдуло: только был и уж исчез.

— Волчонок сегванский, — пробурчал Кокора. — Теперь ты что скажешь, Намеди? Подтвердишь, что Зорко, сын Зори, показал? Поручателей своих назовешь?

— Друдж, — высвистел ман. Относилось это не впрямую к Кокоре, но и к нему тоже. Слово должно было значить нечто не шибко хорошее, но кметь то ли не придал ему значения, то ли вовсе такого не знал.

— Ты не свисти, а говори, как того Правда требует, — заметил ему Кокора. — В Галирад приехал, по-галирадски и жить будешь. Хотел деньги украсть?

— Да, — выдохнул Намеди, сверкнув глазами.

— Хотел. Не вышло, — выстраивал историю дружинник. — А нож зачем взял? Почему не бежал? Убить или порезать человека хотел, деньги отнять, а потом уж бежать?

— Да, — односложно ответил, словно выплюнул, ман.

— Ручатели есть? — спросил Кокора. — Коли нет, будет худо.

— Есть, — гордо вскинув голову, заявил Намеди.

— Кто таковы? не обращая внимания на гнев и гордыню чужеземца, невозмутимо задавал вопросы человек кнеса.

— Равсаджани, сын Байрани, шада Аша-Вахишты, — был ответ.

Толпа ахнула, один только Зорко ничего не понял. Вести, прибывавшие в Галирад, первым делом попадали не в боярские терема и даже не в кром ко кнесу, а сюда, на торг, и разносились с быстротой ветра. Зорко и многие сегваны, похоронами и тризной занятые, последних вестей не слыхали. Им еще предстояло все узнать. Ныне же Кокора сказал только:

— Ладно, Намеди. На сей раз отделался ты миром. Сейчас арранта дождемся, и ко кнесу своему пойдешь.

Благо, до Пироса и обратно было недалече. Не прошло и четверти колокола, бившего время с высоты крома, как толпа заволновалась и раздалась, и прямо в образовавшийся круг вступил красавец вороной с самим Пиросом в седле. Позади купца пристроился Андвар. Аррант как был в шо-ситайнском халате, так и пожаловал на площадь.