– У тебя и нет необходимости называть ее по имени. Я знаю, кто она.

– Ты не мог этого знать!

– Еще как мог. – Штерн повернулся к ней. Он сочувственно взял ее за руку. – Я уже говорил тебе раньше, Констанца, что меня не так легко ввести в заблуждение и я не люблю, когда меня сбивают с толку. Этой женщиной была Дженна. И ее любовником был не какой-то парень из деревни, как ты мне как-то старалась внушить, а Окленд. И капкан Хеннеси поставил именно на него, потому что ревновал. Я знаю, Хеннеси продолжает ревновать и подозревать, хотя Окленда уже нет в живых, поскольку не приходится сомневаться, что ребенок Дженны не от мужа. В этом, как я предполагаю, и заключается причина твоего неподдельного интереса к ребенку. Он же ребенок Окленда, не так ли? Ты можешь мне сказать об этом. Но к тому же есть и многое другое, что ты должна была мне сказать и не сделала этого. Ты продолжаешь избегать правды, Констанца, и со мной, и со Стини. Я иногда думаю, что ты неискренна даже сама с собой…

– Откуда ты все это знаешь?

– Частично потому, что видел и наблюдал, частью мне стала известна кое-какая информация. Когда Окленд ушел в армию, он составил завещание. Оное заверил незадолго до его смерти юрист, которого я рекомендовал ему. В завещании он оставил все свои деньги Дженне. Для тебя может представлять интерес, что и ты не была забыта. Он завещал тебе свои книги.

– Ты знаешь содержание завещаний? – Констанца сощурила глаза.

– Лишь кое-каких. Это мне довелось прочитать.

– Я ненавижу тебя за это. Значит, ты вынюхивал, шпионил. Это самое омерзительное, что мне доводилось слышать…

– Сомневаюсь… В моем положении ты сделала бы то же самое. Никто из нас не испытывает ни малейшего уважения к светским условностям…

– Я не хочу этого слышать! – Констанца гневно отвернулась. – Да и в любом случае это подтверждает мою точку зрения. Если ты знаешь о Дженне, значит, должен понять, почему я поверила Окленду. У него доподлинное алиби…

– На всю ночь?

– Он был влюблен.

– О, не сомневаюсь, он был всецело занят ею – определенное время. Не сомневаюсь, он в самом деле встретился с ней на сеновале, как ты утверждаешь. Может, он и остался там – кто знает? Но в одном мы можем не сомневаться, Дженна провела там не все время. Ты сама видела ее вскоре после полуночи, когда она направлялась в комнату Джейн Канингхэм.

– Ох! – Констанца дернулась. – Да, видела. Я не подумала об этом. О Господи. – Она понурила голову.

Штерн подошел к ней и обнял.

– Констанца, – сказал он. – И даже это ничего не доказывает – разве ты не понимаешь? Если алиби Окленда сомнительно, то так же обстоит дело и у всех прочих. Да, Дентон был пьян и отключился, но, может, он пришел в себя. Может, ты ошиблась относительно времени и провела в беседе с Мальчиком больше времени, чем предполагаешь. Можно найти еще тысячу разных накладок. – Он вздохнул. – Может, ты права, и все было в самом деле всего лишь несчастным случаем.

– Ты ведь сам в это не веришь, да? Я вижу.

– Нет, не верю. – Он развернул Констанцу лицом к себе. – Думаю, что доподлинно знаю все, что произошло той ночью, и предполагаю, ты тоже это знаешь. Но это больно, и ты не хочешь углубляться в эту тему.

– Окленд не мог мне соврать! – Глаза Констанцы наполнились слезами. – И, кроме того, его нет в живых. Разве ты не видишь, Монтегю, что раскапывание старых могил не приведет ни к чему хорошему. Мы должны подвести под всем этим черту, ты и я, начать все снова.

– Очень хорошо. Мы никогда больше не вернемся к этой теме.

Монтегю Штерн нагнулся, собираясь поцеловать ее. И в это мгновение зазвонил телефон. Он выпрямился с раздраженным и удивленным выражением лица. Сняв трубку, он прислушался.

Сначала Констанца не обратила внимания на этот звонок, который, как она предположила, касался его дел. Затем поведение Штерна – его изменившееся лицо, странные вопросы, которые он задавал, – встревожило ее. Она повернулась бросить взгляд на своего мужа. Подойдя поближе, она попыталась опознать голос – голос женщины. Когда Штерн положил трубку, она кинулась к нему.

– Это была Мод?

– Да.

– Ты ей давал этот номер?

– Нет. Должно быть, Гвен дала.

– Как она посмела звонить! – Констанца топнула ножкой. – Что случилось? В противном случае она бы не позвонила.

– Что-то случилось…

– И видно, это тебя не обрадовало, что бы там ни было! Это деньги? Или она заболела?

– Нет. – Повернувшись, Штерн опустился на диван. Он молчал.

Констанца, оцепенев, смотрела на мужа. Кинувшись к нему, она опустилась рядом с ним на колени и сжала его руки в своих.

– Ох, Монтегю, прости. Я такая глупая и ревнивая. В чем дело? Случилось что-то ужасное? Быстрее расскажи мне, а то я начинаю бояться.

– Случилось нечто странное.

– Плохое?

– Я не уверен.

– Это касается меня?

– Боюсь, что да.

– Расскажи мне.

– Как ни странно, – сказал он, – это имеет отношение к пещерам.

Когда я была ребенком, история выздоровления отца была моей любимой колыбельной сказкой. «Пожалуйста, – молила я мать, – расскажи мне ее еще раз». И Джейн соглашалась: она рассказывала мне о пещерах, о ее уверенности, что в них она найдет Окленда, если выберет правильный путь. Она рассказывала мне о путешествии обратно в Англию, о тех долгих месяцах, в течение которых казалось, что Окленд неизлечим, и о том вечере, когда он наконец заговорил. Конечно, я знала, что последовало потом – они поженились – и как развивались события дальше: они жили счастливо, как и подобает в историях со счастливым концом.

Не могу припомнить, сколько мне было лет, когда я догадалась, что имеется и другая версия этой истории, которую моя мать обычно опускала. Конечно, к двенадцати или тринадцати годам я поняла, что у людей было разное мнение по поводу выздоровления моего отца.

Внучатая тетя Мод, например, которой вообще была свойственна определенность во всем и вся, столь же недвусмысленно высказывалась и по этому поводу. Никаких полутонов: моя мать выходила отца и вернула ему здоровье. Она была добрым ангелом Окленда, объявляла тетя, она вырвала его из темного мира видений с помощью присущего ей спокойного, безо всякого драматизма здравого смысла, крутых яиц, свежего воздуха и доброго отношения.

Векстон, на которого, как на свидетеля, можно положиться больше, был склонен держать сторону Джейн: он старался не употреблять лексику епископальной церкви со словом «милосердие», чтобы не подкреплять им свои аргументы. С другой стороны, Стини целиком стоял за Констанцу. Констанца, как я выяснила, была рядом с Оклендом в тот день, когда он стал приходить в себя. Констанца, по словам Стини, стала тем темным ангелом, который встал между моим отцом и смертью. Мой дядя Стини получил классическое образование: в его красноречивой и выразительной версии Окленд уже переправлялся через Стикс. И чтобы вызволить душу из этих мест, утверждал Стини, нужна была куда большая и драматическая мощь, чем основанная просто на здравом смысле или даже любви: она включала в себя отвагу, хитрость, решимость и кураж. Все эти качества, доказывал Стини, были козырями Констанцы.

– Не сделай ошибки, – восклицал он после второй бутылки «Боллинджера», – Констанца потрясла его и вернула к жизни. Не знаю, как, но она это смогла!

Стини мог подмигивать при этих словах. Я не любила эти ужимки, они заставляли меня теряться. Конечно, я не раз просила Констанцу все объяснить, чего она, столь же неуклонно, никогда не делала. «Это все я, ну, и немного черной магии», – обычно говорила она, после чего меняла тему разговора.

В дневнике она оказалась далеко не так сдержанна. Передо мной разворачивались все подробности того, как Констанца производила воскрешение из мертвых. Из ее записей картина выздоровления моего отца возникала с такой ясностью, которая бывает только во сне: думаю, что у меня не было оснований сомневаться в ее подробностях. Верю я им и сейчас. Одно важно: Констанца и моя мать виделись с Оклендом в один и тот же день с разницей в несколько часов. Темный ангел или нет, но действовала Констанца стремительно. Через два дня после того, как она вписала в свой дневник те абзацы, которые только что прочитал Векстон, у нее появилась возможность действовать: Джейн уехала из Винтеркомба, чтобы провести день в Лондоне.