На звонок Розы Джерард ответила ассистентка, элегантная выразительная женщина.

– О, – сказала она, – миссис Джерард! – Наступило молчание.

Все обменялись взглядами. Ассистентка, я заметила, держала трубку в трех дюймах от уха. Она практически не участвовала в разговоре. Из наушника доносились вопли и крики. Когда трубка наконец легла на рычаг, Констанца громко сосчитала вслух до десяти.

– Только не говорите мне, – сказала она. – Желтая спальня?

– Нет, мисс Шоукросс. Хуже. Она переезжает. Она купила другой дом.

При этих словах ассистентка вставила сигарету в мундштук. Руки ее дрожали. Роза Джерард, поняла я, действовала на людей подобным сокрушительным образом.

– В седьмой раз?

– Нет, мисс Шоукросс. В восьмой. – Она передернулась. – Я могу попытаться отделаться от нее.

– Отделаться? У вас это не получится. Роза Джерард – это факт бытия. С таким же успехом вы можете пытаться остановить ураган в Карибском море.

– Связаться с ней, мисс Шоукросс? Она сказала…

– Думаю, скоро вы поймете, что в этом нет необходимости, – натянуто улыбнулась Констанца. – Подождите. Как я прикидываю, секунд двадцать.

Мы застыли в ожидании. Прошло двадцать секунд; секретарша издала нервный смешок. Прошло тридцать секунд, и телефон залился трелью. Констанца сняла трубку. Она держала ее на расстоянии вытянутой руки. Оттуда раздавались вопли.

– Ах, Роза… – по прошествии минуты сказала Констанца. – Это вы? Как приятно наконец вас услышать…

Роза Джерард была как День Благодарения: она являлась лишь раз в год. Роза была преисполнена поисками самого лучшего дома: каждый год она находила его. Таким образом, дом за домом, я могла бы отмечать годы своего детства: 1942, 1943, 1944-й. Роза в восьмой, девятый и десятый раз добивалась совершенства. В десятый раз, я помню, мы открыли шампанское.

Я думала, что миссис Джерард являет собой тайну. Я предполагала, что в жизни Констанцы было немало тайн и – не в пример миссис Джерард – далеко не все из них имели отношение к ее профессии. Если Роза Джерард столь невыносима, почему Констанца просто не откажется работать с ней? Почему бы не отправить ее к другому декоратору – к известным сестрам Парриш, например? Как-то я поделилась этой мыслью с мисс Марпрудер, когда она пригласила меня к себе домой. Я ждала в надежде, что в один прекрасный день Пруди мне все объяснит. Я уже предвкушала эти визиты в дом Пруди, как годы тому назад ждала посещений Винтеркомба моим дядей Стини. Вот еще минута, думала я, и все станет понятно.

Пруди издала вздох. Она поправила телефон. Разгладила плетеную салфетку под ним.

– Она забавляет твою крестную мать, дорогая. Думаю, что так и есть.

– Но миссис Джерард сводит ее с ума, Пруди. И каждый раз, когда она злится, то говорит, что никогда больше не будет с ней разговаривать. А потом снова говорит.

– Значит, она так считает, дорогая.

Пруди вечно это говорила. «Так она считает» Констанцы служили исчерпывающим объяснением. Они объясняли перепады ее настроения, которые было невозможно предсказать, и ее внезапные исчезновения. Я считала, что это неправильно.

– Пруди, – осторожно спросила я, – ты слышала о Небесных Близнецах?

Я не сомневалась, что все слышали о Небесных Близнецах. Их похождения были темой ежедневных колонок светских сплетен. Подлинные их имена были Роберт и Ричард Ван Дайнемы, но они всегда откликались на Бобси и Бик. Они были наследниками несчетного состояния, но пользовались известностью главным образом из-за своей внешности, а не из-за богатства. Обоих постиг печальный конец: Бобси разбился в спортивной машине, а Бик вскоре допился до смерти.

Но в 1944 году Бобси и Бику было по двадцать лет, они выглядели как два светловолосых молодых бога в полном расцвете золотой юности. Может, они и не отличались особым интеллектом, но обладали исключительно хорошими характерами. Они всегда были очень добры ко мне, как и их отец, и дядя, тоже близнецы, неизменные участники приемов у Констанцы.

– Конечно, я о них слышала, – ответила Пруди, продолжая разглаживать вязаную салфеточку.

– А Констанца когда-нибудь остается с Бобси и Биком? – спросила я. – Она и сейчас с ними, Пруди?

Этот вопрос привел Пруди в замешательство. Она всегда знала, как можно связаться с Констанцей, и знала, что мне это тоже известно.

– Ты хочешь сказать… в их доме на Лонг-Айленде? – Пруди пожала плечами. – Чего ради? Она у себя.

– Да, но Констанцы там нет, Пруди. Она сказала, что будет, но ее нет. Я пыталась прошлым вечером дозвониться до нее.

– Ты не должна была этого делать! – Пруди побагровела. – Она этого не любит. И ты это знаешь. – Она помолчала. Переложила с места на место диванные подушечки. – Должно быть, она куда-то вышла, – продолжала она. – Например, пообедать. И почему с Бобси и Биком? – неожиданно возмутилась Пруди. – Есть еще сотня мест, где она могла быть!

– Я слышала, как Бобси однажды договаривался с Констанцей о встрече, а на следующий день Констанца даже не упоминала о нем. Она сказала, что пойдет куда-то в другое место.

– Значит, у нее изменились планы! – завелась Пруди. – И вообще, это не твое дело, маленькая мисс Проныра.

– Я знаю, Пруди. И вообще я не собиралась ничего узнавать. Но мне хочется знать… иногда…

Лицо Пруди смягчилось.

– Слушай, – сказала она, – твоя крестная мать любит бывать в разных местах. И ты это знаешь. Ей нравится… встречаться с людьми, хорошо проводить время.

– Пруди, – внезапно решившись, спросила я, – а ты когда-нибудь видела ее мужа? Ты знала Монтегю Штерна?

– Нет, – хрипло ответила Пруди.

– Ты думаешь, она любила его? А он ее любил?

– Кто знает? – Пруди отвернулась. – Но одно я знаю точно: это не мое дело. И не твое.

Думаю, Пруди многое знала о Монтегю Штерне, а также о Бобси и Бике, просто она не собиралась мне ничего объяснять. Не сомневаюсь, она могла растолковать и все остальное: цветы, которые доставляли Констанце в ее апартаменты, к которым не была приложена карточка; телефонные звонки, при которых меня выставляли из комнаты; манера общения – это было заметно на приемах, – при помощи которой Констанца быстро устанавливала дружеские связи с кем-то из известных людей. Пруди могла объяснить, почему у Констанцы менялось лицо, когда она заговаривала о своем отдалившемся муже. Пруди могла также объяснить, почему книги моего отца оказались по одну сторону в библиотеке, а матери – по другую. Я понимала, что ко всем этим делам и событиям имела отношение любовь, присутствие которой смутно чувствовалось. Я улавливала ее следы и приметы, я была знакома с нею по романам.

Но Пруди ничего не объясняла, так же, как я начинала убеждаться, и Констанца.

– Любовь? – Констанца вскидывала голову. – Я не верю в любовь, во всяком случае, между мужчиной и женщиной. Просто аттракцион, ну, и в какой-то мере эгоизм и самолюбование. – Потом она могла отпустить мне поцелуй или обнять меня. – Конечно, я люблю тебя, но это совсем другое.

Я была слишком юной, чтобы мне рассказывали о любви. Я читала и представляла ее себе и мечтала, чем постоянно занималась, но не задавала вопросов. Вопросы о ее прошлом браке, об отлучках, о любви – все это могло привести Констанцу в раздражение, поэтому я, как послушная девочка, останавливалась, но продолжала спрашивать о некоторых из самых интересных клиентах Констанцы, в число которых входила и Роза Джерард.

– Какая она на самом деле? – как-то спросила я.

Констанца улыбнулась.

– Господи, я и забыла. Ты знаешь, как она собирает дома. Вот так она коллекционирует и мужей, и детей.

– Мужей? – Я остановилась. Тогда у меня и мысли не было, что меня заводят в тупик. – Ты хочешь сказать, что она разводилась?

– Господи, да нет же. Я бы сказала, что они умирали, то есть один за другим уходили в мир иной. Роза их очень любила, но доводила до такого состояния. Ты знаешь, как дребезжит машина, которая отмахала восемьдесят тысяч миль? Вот так и выглядели мужья Розы. Рекордсменом оказался мистер Джерард, как я предполагаю. Он вроде продержался целое десятилетие. Должно быть, он выдающаяся личность.