– Он искал Окленда? – резко спросил Штерн. – Сколько времени тогда было?

– Точно не помню. Поздно. Часов у меня не было. Все остальные разошлись по спальням, даже слуги. Может, около часа, может, чуть позже.

– Значит, час. И Окленда не было на месте?

– Нет.

– Ты знаешь, где он находился?

– Как-то я спросила его. – Констанца отвернулась. – Он сказал, что был с женщиной.

– С женщиной?

– Да. Всю ночь.

– И ты ему поверила?

– Да. В любом случае дело не в Окленде. Дело было в том, что Мальчик вышел на площадку и увидел меня. Он спросил, что я так поздно тут делаю, и я ему все объяснила относительно кометы. Он улыбнулся. Он сказал, что когда был в моем возрасте, то тоже хотел быть в обществе взрослых и тоже сидел тут, наблюдая за ними. Он спросил, хочется ли мне спать, а когда я сказала, что нет, предложил зайти и посидеть в его комнате, чтобы мы поболтали.

– Поболтали?

– Так он выразился. Я зашла, и Мальчик усадил меня у камина. На мне была только ночная рубашка и больше ничего, так что Мальчик закутал меня в одеяло. Он дал мне стакан лимонада и несколько бисквитов. Показал мне все свои коллекции – и птичьих яиц, и оловянных солдатиков. Как это было забавно! Потом мы стали болтать. Я думаю, что Мальчик чувствовал себя очень несчастным; ему надо было с кем-то поговорить, и я оказалась под рукой.

– Вы разговаривали. Как долго?

– Очень долго, но я не чувствовала времени. Затем Мальчик отвел меня в детскую. Тогда я и посмотрела на часы. Было без нескольких минут пять – помню, я еще удивилась, что так поздно. Я залезла в постель и, когда ложилась, услышала, как колокол отбивает время.

– Ты полностью в этом уверена?

– Абсолютно уверена.

– Сколько было времени, когда стало известно о несчастном случае?

– Половина седьмого. Каттермол всегда утверждал, что примерно в половине седьмого.

– Как странно.

– Почему странно?

– Потому, что из твоих слов вытекает, что Мальчик не мог иметь к нему отношения. Почему же тогда он заверял Стини в обратном? Как ты думаешь, не пытался ли он кого-то прикрыть?

– Прикрыть? Ты имеешь в виду его отца?

– Это лишь один из кандидатов. Есть и другие.

Констанца встала, она замотала головой.

– Уверена, что нет. Я думаю, он был просто… растерян. Наш брак опечалил его. У него была контузия. Он говорил эти вещи из-за военных переживаний, вот почему я и хотела убедить Стини…

– Чувствуется, тебе очень хочется верить в это.

– Я хочу все забыть, Монтегю, неужели ты не понимаешь? Это так меня мучает. Придет день, когда я узнаю правду и куски головоломки сойдутся воедино, но я не хочу больше этим заниматься…

– Почему же?

– Потому что там произошел несчастный случай. И никого нельзя осуждать за него, кроме разве что Хеннеси. Он поставил там капкан, и в него попал невинный человек. Это было семь лет назад. Я хочу отбросить это от себя. Прошу тебя, Монтегю, разве ты не понимаешь? – Повернувшись, она схватила его за руку. – Я хочу начать совсем другую жизнь – с тобой. И пусть это будет в последний раз, когда нам приходится говорить о прошлом. Я хотела бы, чтобы мы нашли красивое место для житья…

– Не в Винтеркомбе?

– Не в Винтеркомбе и не поблизости от него – разве ты теперь не понимаешь, почему это так важно для меня?

– Да. Теперь понимаю.

– И еще… ох, я так хочу, чтобы мы были счастливы. Я хочу подарить тебе сына. Я хочу, чтобы мы с тобой вместе, как и планировали, покорили весь мир. Я хочу…

– Ты по-прежнему хочешь, чтобы Дженна стала твоей горничной?

– Да-да, я должна уберечь и ее, и ребенка от этого ужасного Хеннеси. Я хотела бы, чтобы они были рядом. Но это – мелочь. Самое главное – это мы. Ох, Монтегю, мне хочется, чтобы мы стали близки…

– Хеннеси – отец этого ребенка?

– Откуда мне знать? Да и какая разница? Дженна говорит, что он. Ей-то уж известно! Забудь о них. Послушай меня, дорогой Монтегю, сегодня я сказала Стини кое-что еще, имеющее отношение к тебе. И теперь…

– Нет. Теперь ты послушай меня, Констанца. – К ее удивлению, Штерн прервал поток ее слов и приложил ей руку к губам, чтобы заставить замолчать. Констанца была готова отбросить его руку и продолжить, но выражение лица мужа заставило ее стихнуть.

Она издала слабый вскрик.

– О, какой ты мрачный и грустный! Почему ты так смотришь на меня?

– Потому, что хочу тебе сказать нечто. То, что я только сейчас понял. Ответ на старую головоломку. В ней всегда не хватало одного куска, и вот сегодня вечером ты положила его на место. Теперь она предстала передо мной целиком – да, думаю, и ты сможешь ее увидеть, если присмотришься. На деле она очень проста: настолько, что я давно должен был в ней разобраться.

– Не понимаю.

Штерн вздохнул. Что бы он ни собирался сказать, видно было, что начать ему нелегко. Он взял обе ее руки в свои.

– Констанца, – мягко начал он, – ты должна все увидеть, пусть даже в последний раз. В противном случае ты никогда не сможешь расстаться со всем этим – может быть, как и я. Послушай. Задай себе вопросы. Был ли это несчастный случай? Присутствовал ли в ту ночь в доме некто, у которого нашлись весомые причины расправиться с твоим отцом? У кого были основания считать, что он предан им, кто-то, воспринимавший его как взломщика, и кто-то, знавший о его любовной связи с Гвен?

– Дентон? Ты имеешь в виду Дентона?

– Ну, Дентон, конечно, весьма подходящая кандидатура. Но нет, я не имею его в виду. – Штерн помолчал. И снова стало видно, как неохотно он продолжает повествование. – Ты забыла, Констанца: и я был там. И я тоже все наблюдал. Я давно уже отбросил Дентона. К концу обеда он настолько напился, что ему было трудно даже стоять на ногах, не говоря уж о том, чтобы передвигаться. Пиль, Хьюард-Вест и я помогли ему добраться до библиотеки. Он почти сразу же отключился. Мы оставили его там спать.

– Тогда где же он был? – нахмурилась Констанца. – Ты же знаешь, Мальчика послали за ним. Он так и не нашел его. Он хотел рассказать ему о помолвке…

– Я видел его перед тем, как подняться к себе. Он спал в полном одиночестве.

– Значит, рядом никого не было. Разве ты не видишь? Ни одного.

– Все же я думаю, что кто-то присутствовал, Констанца, – Штерн выпустил ее руки. – И видно, насколько тебе не хочется в этом разбираться. Задай себе вопрос. Приглядись ко всем: у кого самое сомнительное алиби?

– О, я понимаю. – Констанца гневно отмахнулась. – Я понимаю, к чему ты клонишь. Я знаю, что ты хочешь услышать от меня.

– Знаешь?

– Да. Ты обвиняешь Окленда. В это я не верю. Это не мог быть Окленд. Он сказал мне, с кем он был той ночью…

– Констанца…

– Я не буду даже слушать! Окленд погиб. Он не может защищаться. Это гнусно – так говорить, ведь ты никогда не знал Окленда так, как его знала я. Ты ревнуешь меня к Окленду – теперь я это вижу. Ты всегда вспоминал его, всегда спрашивал меня о нем. Так вот, я не хочу, чтобы ты так говорил о нем. Окленд не мог мне врать…

– Но ты обманываешь сама себя, Констанца. Подумай об этом. – Штерн встал. Он смотрел на нее сверху вниз. – Ты веришь в то, во что тебе хочется верить. Нам всем это свойственно, тем более если помогает закрывать глаза на ужасную истину. Разве ты не понимаешь? – Он смотрел на нее с нескрываемой печалью. – Когда правда ранит и когда она касается кого-то из близких, никто из нас не хочет взглянуть ей прямо в лицо. Мы уворачиваемся от знания. Мы пытаемся спасти тех, кого любим.

– Ты думаешь, я люблю Окленда? – У Констанцы порозовели щеки. Она встала. – Ты это имеешь в виду?

– Такая возможность приходила мне в голову. Среди всех прочих. – Штерн сделал шаг в сторону. – Видно было, насколько ты была потрясена его смертью. Я это помню.

– И ты думаешь, что я прикрываю его?

– Я думаю, что ты прикрываешь себя. Я думаю, ты отказываешься столкнуться с правдой.

– Очень хорошо. Тогда я тебе скажу. – Констанца повысила голос. Она пересекла комнату. – Я знала женщину, с которой Окленд провел ночь. Тогда он любил ее и старался проводить с ней каждую свободную минуту. В ту ночь он встречался с ней на сеновале. И то, что он сказал, правда. Я не хочу называть ее имени, но…