Ожидаемые наступательные действия противника — хотя и ограниченного характера — могут выйти за рамки местного значения. К тому же пока не неясно, были задействованы новые танковые части на восточном фланге 6-го румынского армейского корпуса, против 2-го румынского армейского корпуса, или же в район Шахт.

Не исключается возможность одновременного перехода противника к наступательным действиям против группы армий «Юг» на широком фронте из районов Дебальцево, Артемовск, Шахты, Таганрог. Возможно, одновременно будут высажены малочисленные морские и воздушные десанты в Крыму. Тем самым противник рассчитывает отвлечь наше внимание от главного удара в районе Бобруйска, который запланирован на 15–17 декабря.

Алексея разбудил резкий толчок. Машинально схватившись за расстегнутую кобуру, майор приоткрыл глаза. Взору его предстала ставшая привычной картина: обычный вагон-теплушка на полсотни коек в три яруса. На стенах тускло дрожали отсветы почти догоревшей свечи. Спросонок он чуть не спросил: «Какой фронт, мужики?» — однако вовремя вспомнил, что поезд увозит их в противоположном от войны направлении.

Присев на койке, Часов опустил босые пятки на присыпанный соломой деревянный пол и грозно поинтересовался:

— Почему остановились?

Капитан Сазонов, стоявший возле чуть приоткрытой двери вагона, оторвался от щели, через которую выглядывал наружу. Повернувшись к командиру, он сообщил зевая:

— Станция какая-то. Названия не видать, темень кругом.

— А почему темно — утро, ночь или вечер?

— Вроде бы вечер, часы семь показывают. Я же немногим прежде твоего проснулся, а заснул еще засветло.

— Может, харчами разживемся на этой станции, — размечтался Часов и гаркнул: — Стекольников, хорош дрыхать. Делом займись.

После повторного призыва, к которому присоединился разбуженный личный состав команды, из глубины вагона откликнулся недовольный голос старшины. Школьников напомнил, что жратву обещали выдать на пограничной станции. Вагон ответил десятком разорванных глоток потом еще раз дернулся, и станционные строения медленно поползли мимо. В дверной просвет Алексей разглядел освещенные луной снежные шапки гор.

Поезд лениво прополз мимо полосатого пограничного столба, отстучал колесами по мосту над невзрачной речушкой и, наконец, встал возле перрона. На тускло освещенном здании вокзала висела табличка «Джульфа-иранская».

— Заграница, — прокомментировал мрачный военинженер Авербух.

Ему толково разъяснили, что курица — не птица, Иран — не заграница, а баба, само собой, не человек. Концерт народного творчества прекратил наряд пограничников, стукнувший прикладами по стенке вагона и потребовавший вылезать.

Документы проверяли не слишком дотошно — Иран ведь и в самом деле не настоящая заграница. Местных жителей и представителей шахской власти на вокзале Часов не заметил — повсюду звучала только русская речь. Красноармейцев всех родов войск было огромное количество. Создавалось впечатление, что на зачуханной станции стоят сразу несколько воинских эшелонов.

Через полчаса после прибытия комсостав рубал шашлыки с рисовым гарниром в привокзальной столовой. Со снабжением и продуктами в ненастоящей загранице дела обстояли весьма недурно. Хвалить иранское изобилие вслух никто, само собой, не решился, потому как за столом, кроме ветеранов части, успевших повоевать вместе не один год на разных войнах, сидели начштаба и замполит. Оба прибыли за неделю перед командировкой, так что никто не знал, какие они люди и чего ждать от обоих. Ляпнешь неосторожное словцо — покатится телега по инстанциям, год не отмоешься.

Из таких вот соображений закордонные пайки рубали, помалкивая. Только Васико Черкесиани почему-то морщился и наконец выдал совершенно непонятный уху русскому вердикт:

— Нет, дорогие, неправильно здесь шашлыки подают. Шашлык и плов вместе не уживаются.

— Ты чего? — поразился Часов, на секунду прекративший обгладывать баранину с ребрышка. — Вкусно ведь.

Неожиданно для всех замполит Гаврилей поддержал гурмана Васю, заявив:

— Товарищ капитан прав. К этому жаркому рис совершенно не подходит. Надо было на гарнир картошку жарить.

Черкесиани бросил на замполита совершенно безумный взгляд, из чего Часов сделал вывод: с точки зрения кавказской кулинарии, картошка не сочетается с шашлыком точно так же, как отварной рис. Сам он подобных предрассудков не разделял, хотя припомнил, что в московских ресторанах шашлык подавали вообще без гарнира — только с нарезанным кружочками репчатый луком. Тоже вкусно было.

Новый начальник штаба майор Ян Заремба вдруг заулыбался и пустился в воспоминания о лейтенантской службе в полку под Могилевом.

— Как-то под занавес больших маневров подстрелили мы в лесу кабанчика. И служили у меня во взводе парнишки из Туркестана и с Кавказа. Само собой, поручил я шашлычок этим хлопцам. Никогда не забуду, как яростно спорили они по любой мелочи… У каждого народа своя кухня, и каждый свой рецепт правильным считает.

— Это не только на кухне, — брякнул Низкохат.

Часов насторожился — слова Макара можно было истолковать по-разному. К счастью, комиссар крамолы не усмотрел, а заметил: дескать, сюда бы четверть горилки поверх наркомовского стопарика — и можно жаркое наворачивать даже с рисом.

После столовой Часов отправил Гаврилея со Стекольниковым и двумя рядовыми получать паек на всю команду. До отправки их эшелона времени хватало, но повсюду ходили грозные патрули, а мест для проведения культурного досуга на вокзале не имелось. По этой причине танкисты вернулись к своему вагону. Большая четь личного состава снова расползлась по койкам, Словно не спали двое суток в поезде. Лишь Часов и еще с десяток танкистов прогуливались по холодному перрону.

— Не теряйтесь из виду, славяне, — прикрикнул Заремба. — Отстать от эшелона — верный путь загреметь в штрафбат по статье за дезертирство.

«Начштаба, похоже, нормальный мужик, хоть и кавалерист», — подумал Алексей. Поговорить по душам они пока не успели, но Часов сразу заметил на гимнастерке невысокого жилистого Зарембы редкий значок «За отличную рубку». Что ж, немало народу влилось в танковые войска из конницы: в прошлом десятилетии считалось, что кавалерия и мотомехчасти — почти одно и то же. Подвижные силы развития прорыва…

Кто-то широкоплечий в шинели, проходя мимо, прохрипел смутно знакомым голосом:

— Мужики, минометчиков не видели?

— Извини, браток, не обратили внимания, — виновато признался Заремба.

Издали донесся богатырский крик, дескать, нашли разгильдяев. Хриплый командир крикнул в ответ:

— Веди к поезду, и чтоб никто ни на шаг от вагонов… — плечистый закашлялся, потом продолжил уже не так зычно: — Скоро отправят нас.

Козырнув танкистам, он побежал дальше, но Часов весело сказал вслед:

— Старший лейтенант Осянин, своих не узнаете…

Минометный командир споткнулся на бегу, резко повернулся. Леха шагнул ему навстречу — поближе к фонарю. Увидав его лицо, Осянин заулыбался, полез обниматься и сказал неловко:

— Я думал, тебя там же, в котле…

— Под моим котлом черти еще огонь не развели, масло не вскипятили. А ты уже капитан, поздравляю. В теплом месте служишь.

— Месяц отслужил, — кивнул Осянин. — Приводили дивизион в порядок, пополнение получили, новые стволы, личный состав потренировали. Теперь, как я слышал, всю 47-ю армию выводят из Ирана. И 44-ю тоже. Наверное, под Ростов пойдем. Но и ты больно не радуйся — здесь навряд ли надолго задержишься.

— Не задержусь. Нас послали груз от союзников принять. Потом опять на фронт и тоже в 47-ю. Кто сейчас командарм?

— Командарм — фигура… — минометчика снова прихватил кашель. — Сам генерал Павлов-Ерусалимский. На той неделе прибыл с дальнего юга… Леха, ты лучше скажи, как твои орлы? Как Авдеев, Сазонов, Кушнарюк, Ладейкин, Низкохат?

Опустив голову, Часов сообщил безрадостно:

— Сорокин и Низкохат у меня за спиной стоят, Ладейкин под Киевом сильно обгорел, писал из сталинградского госпиталя, что на поправку пошел. Остальных уже нет…