Всю дорогу Шарль представлял встречу с Изабеллой, но, когда встреча произошла, он не знал, что сказать…

Он стоял перед девушкой, пыхтя и шмыгая носом.

– Что случилось, Шарль? – спросила Изабелла.

Он сокрушённо покачал головой.

– Плохие новости…

– Что-нибудь с Ванхелем? – заволновалась девушка. – Говорите же! Чего вы молчите?!

– Ван Хель… Он погиб…

Изабелла не поверила. Толстяк подробно рассказал о нападении альмогаваров, и девушка выслушала монаха молча, ни разу не перебив вопросом.

– Не верю, – сказала она, когда Толстяк замолчал.

– Но я сам видел.

– Не верю… Ванхель не может умереть…

– К сожалению, все мы смертны, дорогая Изабелла. Знаю, что вам нелегко принять мои слова, но то ущелье…

– Не верю!

– Тот обрыв… Изабелла, там невозможно выжить… Бездна…

– Не верю…

– Я сам не верю… Но я же видел, вот этими глазами видел, как мой добрый друг сначала был придавлен конём, затем в него вонзилась стрела, а потом он сорвался в пропасть… Всё это ужасно, дитя моё, но такова жизнь. Каждый день я молюсь о душе Ван Хеля…

Изабелла покачала головой, повернулась к Шарлю спиной и скрылась за дверью. Толстяк растерянно потоптался перед домом, развёл руками и побрёл вдоль улицы к харчевне, где он снял комнату.

– Разве можно понять женщину? – спрашивал он несколько раз себя, останавливаясь и оглядываясь. – Да, мне тоже жаль, у меня тоже болит душа, однако я принимаю данность. Зачем нелепое упрямство? Или это не упрямство?

Ближе к вечеру он вновь отправился к Изабелле, но никто не отозвался на его стук в дверь. Несколько прошмыгнувших мимо людей подозрительно покосились на его потрёпанную монашескую рясу.

– Не мешайте им, святой отец! – рявкнул с противоположной стороны краснолицый мужик с сальными седыми волосами. – У них большое горе!

– Что? – Шарль поправил на животе верёвку, заменявшую ремень.

– Беда случилась. Изабелла скончалась. – Мужик перекрестился. – Упокой Господь её душу.

– Что? – не понял Толстяк. – Вы что-то путаете, любезный.

– Перепутаешь тут! Её принесли домой часа два назад, всю в крови, уже бездыханную.

– Принесли? Не может быть! – Толстяк перекрестился. – Когда? Я же только что разговаривал с ней…

– Это вы путаете, святой отец, – седовласый собеседник Шарля снял с двери навесной замок и принялся разбирать его, усевшись на лавку.

– Ну не только что, конечно, а утром.

– То-то и оно… Утром Изабелла была жива, а теперь её нет. Разбилась.

– Разбилась?

– Бросилась с городской стены.

– С городской стены… – эхом отозвался Шарль.

– Головой вниз, – продолжал рассказывать краснолицый, громыхая железом.

– С городской стены… Она упала? Сорвалась?

– Сама бросилась. Это видели и служанка, и многие, стоявшие рядом. Она выкрикнула какое-то имя, назвала его своей любовью.

– Ах вот оно что…

– А вы чего шляетесь, святой отец? Чего вынюхиваете? Зачем вы здесь? – ворчливо спросил краснолицый и отложил замок.

– Я пришёл проведать, хотел поговорить… Я уже был утром…

– Из церкви приходил настоятель и отказался отпевать Изабеллу. Вы тоже будете читать им проповеди о несмываемом грехе самоубийства? – Краснолицый мужик угрожающе поднялся и шагнул к Толстяку.

Шарль испуганно отпрянул и ударился плечом о дверной косяк.

– Она здесь? – спросил он, кивая на дверь.

– А где ж ей быть?

Шарль поспешно толкнул заскрипевшую дверь и нырнул внутрь. На лестнице было темно. Со второго этажа доносилось чьё-то бормотанье. Тусклый предвечерний свет едва давал возможность разглядеть ступени.

– Кто там? – появился на втором этаже сутулый человек с коротко остриженными волосами.

– Да хранит вас Господь, – отозвался Шарль.

– Что вам угодно, святой отец? – грубо спросил мужчина, подёргивая небритым лицом.

– Вы отец Изабеллы?

– Да. Чего надо?

– Позвольте я приготовлю вашу дочь к последнему пути.

– Вам известно, что она наложила на себя руки?

– Это был шаг отчаянья, сударь.

Отец Изабеллы перекрестился и всхлипнул.

– Какой ужас, какое горе… и какой позор! – прошептал он.

– Не вините вашу дочь ни в чём.

– Самоубийство! Смертный грех! – Мужчина обеими руками закрыл лицо и закачался.

– Прошу вас, сударь, не надо так.

– Из церкви приходили, – глухо отозвался отец Изабеллы. – Пригрозили, что не будут отпевать её и не позволят похоронить Изабеллу на городском кладбище. Сказали, что не разрешат никому из священников даже прочитать молитву в нашем доме! Как же так! Разве это справедливо? А где же всепрощение? А кто же заступится за мою доченьку, если не Церковь? Почему вы отворачиваетесь от нас в трудную минуту?

– Я не отворачиваюсь, сударь. Как я уже сказал, я здесь, чтобы подготовить вашу дочь к последнему пути.

– Правда? – Отец Изабеллы быстро спустился по лестнице, громко стуча башмаками по шатким деревянным ступеням. – Но вы… вы и впрямь готовы… отпустить ей грехи?

– Не беспокойтесь, сударь, – мягко проговорил Толстяк, – я всё сделаю.

– Сюда, идите сюда… Она здесь… Несчастная моя красавица… Доченька моя… Как же она могла… Как осмелилась… Ведь ужас-то, ужас… Умоляю, сделайте так, чтобы её приняли. Нельзя, чтобы она маялась на том свете…

– Всё будет хорошо, – забормотал Шарль, невольно проникаясь тревожным волнением поникшего от горя родителя. – Всё будет хорошо…

Артур, стараясь шагать тише, вошёл в покои Гвиневеры. Его жена лежала на просторной кровати, покрытой прозрачным балдахином. На скамьях сидели три служанки, готовые выполнить любое указание Гвиневеры. Увидев Артура, они проворно поднялись и поклонились вледигу.

– Спит? – одними губами спросил Артур.

Служанки кивнули.

– Нет, я не сплю, – сказала Гвиневера, открыв глаза. Она ждала ребёнка и чувствовала себя не лучшим образом. – Сядь возле меня, государь.

Артур поднял край балдахина и отбросил его, чтобы лучше видеть жену. Взяв её за руку, он улыбнулся.

– Как твоё самочувствие?

– Хорошо… Но всё теперь кажется мне не таким, как прежде. Я чувствую что-то новое… Мир стал другим для меня…

– Из-за ребёнка? – Артур указал глазами на округлившийся живот Гвиневеры.

– Да… Мне трудно объяснить словами… Я уже люблю моего ребёнка, хотя он только зреет в моём теле. Но я уже чувствую его по-настоящему. Чувствую как полноценное живое существо. Я вовсе не мечтаю о нём, не жду его, но живу вместе с ним, разговариваю с ним. И мне кажется иногда, что я слышу его мысли. Может ли такое быть?

– Мне не открыты тайны женской природы. Мужчина многое не способен понять из того, что естественно для женщины.

– Но как может быть, что я люблю существо, которого ещё нет? – изумлённо продолжала Гвиневера. – Ребёнка ещё нет, но любовь к нему уже есть. Значит, наша любовь направлена не к кому-то конкретному?

– Быть может, любовь подобна воздуху? Она просто необходима нам? – спросил Артур.

– Возможно…

– Когда приходит нужда в любовном воздухе, мы начинаем искать этот воздух и легко отыскиваем его. Однако…

– Не говори, государь, об этом. Мне хорошо известны слова, готовые сорваться с твоих губ…

– Я знаю, что ты не любишь меня, – продолжил Артур. – Ты просто честно исполняешь долг жены. Но уже за одно это я благодарен тебе. Ты честна передо мной, верна мне, согласна идти по жизни, взяв меня за руку. Чего ещё могу желать? Твоей любви? Возможно, когда-нибудь и ты полюбишь меня, а пока моей любви сполна хватит на нас двоих.

– Я полна глубочайшего уважения к тебе, государь мой.

– Спасибо и на том, – улыбнулся Артур.

– Не думай, что я не понимаю, каких внутренних сил тебе стоило пойти навстречу моим желаниям. Я понимаю… Сама я не готова была протянуть тебе руку, но ты сделал шаг ко мне… Не один шаг… Ты проделал долгий путь, муж мой. Ты самый благородный из всех известных мне людей.