Глядя на нее, Тэра чувствовала, что на глазах становится старше и мудрее. Сол налил себе вина.

– Понимаете, – сказал он Маргерите, сделав машинальный глоток, – на прослушивании путь к успеху заключается в том, что надо раздразнить слушателей. Завлечь их. Заставить их сдвинуться на край стульев от нетерпения услышать, что же еще вы можете сделать. Это как стриптиз.

Он улыбнулся, глядя Маргерите в глаза.

– У скрипачей те же самые проблемы, – сообщила Тэра ясноглазой певице. – Надо учиться снимать одежду очень медленно.

Этой ночью в постели Сол дотронулся до нее.

Сразу же кровь запела в ней. Коровье ощущение беременности отпустило, и она почувствовала себя самой желанной женщиной в мире.

– Мой не рожденный ребенок! – притворно запротестовала Тэра.

– Боюсь, моя страсть к тебе должна получить преимущество даже перед этим драгоценным созданием, – сокрушенно признался он.

Его пальцы уже ласкали ее. Тэра перевернулась на спину, забыв о Маргерите, забыв обо всем, и позволила нахлынуть набегающим волнам наслаждения.

Она не хотела прислушиваться к тревожному внутреннему голосу, который о чем-то предупреждал ее.

В программе были две вещи. Концерт Элгара в первом отделении с Тэрой, заменяющей солиста Дэвида Бронфенбреннера, и оратория Генделя "Израиль в Египте" – во втором.

Это был концерт для знатоков, подразумевавший присутствие выносливой и искушенной в музыке публики, которая, в свою очередь, ожидала только блестящего выступления от исполнителей.

Рейс Тэры был задержан в аэропорту Хитроу из-за угрозы взрыва бомбы, и, когда она, наконец, прибыла в Голден-Холл, репетиция уже закончилась.

Еле живая от усталости, тошноты и нервного напряжения, она оглядела огромный, богато украшенный зал и почувствовала себя полностью подавленной. Это было величественное место, сверкающий золотой дворец музыки. Пятидесятифутовый потолок был искусно украшен серией из десяти картин, изображающих женские фигуры в длинных ниспадающих одеждах. Белые птицы с вытянутыми шеями сидели на узких балкончиках над оркестром, остальные балконы поддерживались позолоченными колоннами в форме массивных обнаженных выше талии фигур амазонок. Тридцать шесть амазонок образовывали впечатляющее кольцо вокруг зала.

Тэра пригляделась к ним: гладкие лица, обрамленные локонами длиной до плеч, были холодны и безжалостны. Как у судей, не знающих снисхождения к тем, кто не отвечает требованиям.

Панический ужас по поводу того, во что она ввергла себя, встал комком у нее в горле.

Невысокий мужчина с копной курчавых седых волос вышел ей навстречу. Тэра сразу узнала в нем Германа Шалька, восьмидесятилетнего дирижера, который свыше полувека являлся главным оплотом музыки Вены и Зальцбурга.

Шальку довелось работать еще с некоторыми из великих композиторов и дирижеров начала века, включая Рихарда Штрауса и даже гениального Густава Малера, который отметил способности юного Шалька, когда тот был еще мальчиком. Это как встреча с живой историей, подумала Тэра.

– Тэра, Тэра, Тэра! – воскликнул он. – Я слышал о вас столько замечательного.

– Уж лучше бы вы услышали обо мне что-нибудь плохое! – сказала она, качая головой. – Тогда, по крайней мере, вас не ждало бы ужасное разочарование.

Скрипучий гортанный смех забулькал у него в горле. Он все время посмеивался и не переставал улыбаться. Тэре как-то полегчало в его присутствии. Он взял ее руку и с теплотой пожал. При этом его глаза ярко мигали на морщинистом лице.

– Вы боитесь? – спросил он, заметив, что у нее трясутся пальцы. – Дрожите от страха!

Она кивнула.

– Так и должно быть! Никто и никогда не играл без того, чтобы демон ужаса не подгонял его изнутри.

Он обнял ее за плечи.

– Концерт Элгара, – проговорил он. – Я всегда играю его абсолютно просто. Понимаете? Никаких дирижерских выкрутасов. Именно так, как предпочитает ваш Ксавьер. Со мной вы будете в полной безопасности.

– Надеюсь, что я оценю вас по достоинству, – просто сказала Тэра.

Шальк снова засмеялся.

– Мой прекрасный оркестр. Он вам понравится. Они сделают все, чтобы помочь вам. Вы будете вести музыку в своем темпе, а я буду связывать вас всех вместе!

Тэра сделала глубокий вдох. Шальк говорил об одном из самых замечательных венских оркестров, об одном из величайших оркестров мира.

– Чудная возможность сыграть спонтанно, свежо, – пробормотал Шальк.

Боже мой, подумала Тэра. Неужели он хочет, чтобы я просто вышла и сыграла? Никакого предварительного прогона даже просто с ним. Никакой подготовки! Хотелось бы ей видеть ситуацию в таких же светлых тонах, как Шальк.

В артистической с окрашенными в белый цвет стенами Тэра вынула фотографии Сола и Алессандры и поставила их на столик перед зеркалом. Затем надела зеленое шелковое платье, напоминающее по покрою тогу. Платье было куплено по совету Джорджианы во время их недавней поездки по магазинам. Покупка оказалась удачной – платье скрывало все выпуклости ее фигуры. И теперь ей ничего не оставалось делать, как рвать на себе волосы и ждать. Она решила, что страх остался уже позади.

Выходя на сцену, она обратила внимание на строгую официальность мероприятия. Мужчины были в черных пиджаках и галстуках, как в униформе, единой для оркестра и публики, тогда как женщины образовывали калейдоскоп красок, среди которого поблескивали драгоценности. В зале стоял приглушенный гул голосов. Головокружительный коктейль дорогих духов висел в воздухе.

Шальк провел ее к месту перед оркестром и крепко обнял. Затем сделал жест, приглашающий публику поприветствовать Тэру теплыми аплодисментами, признавая смелость ее шага, – согласиться на замену за три дня до концерта.

Тэра стояла неподвижно, сосредоточиваясь. Затем ее смычок коснулся струн, и радость воссоздания этого величественно-прекрасного концерта вытеснила все страхи.

Шальк был хорош, как и обещал. Он позволял ей вести мелодию, подстраивая оркестр под нее. Тэра играла и чувствовала, что между ней и этим взыскательным залом устанавливается контакт, что она заставляет музыку Элгара петь для них. Что она может делать это даже без Сола.

Ее дыхание стало глубже. Как ей доставляло удовольствие это обнажение перед аудиторией, как она жаждала ввести слушателей в волшебный круг возвышенного артистизма композитора!

Музыка как бы пропитывала ее изнутри, увлекая в глубь собственных переживаний. Фигура отца, казалось, материализовалась рядом с ней. Она видела перед собой его такое серьезное, такое родное лицо. Оценивающее, критикующее, подбадривающее.

"Ты унаследуешь дар Фредди", – говорил он ей в те печальные месяцы после смерти брата. Она понимала, что это ее долг – вновь зажечь погасший факел брата и принести его в мир ради него.

Она помнила груз ответственности, который упал на ее хрупкие юные плечи после тех слов отца. Тяжелых, роковых слов, давящих на нее, сокрушавших ее развивающуюся личность. Ей было только девять лет.

Она очень старалась. Она так хотела доставить радость отцу, осуществить его желания. Облегчить для него потерю сына. Она не понимала, что эта задача невыполнима и потому должна быть спокойно забыта. Смысл слов отца был вполне прозрачен. Ее детская душа стремилась воплотить в жизнь его надежды. Она подстегивала себя. Постоянно пыталась. Постоянно терпела неудачу. Никогда не была "достаточно хорошей".

В конце концов, ею овладело отчаяние. Она отказалась от своей миссии и отбросила все прочь. Все это карабканье вверх. Она никогда не будет такой хорошей, как Фредди. Ни как личность, ни как музыкант. В конце концов, он умер. Он стал святым, который уже никогда больше не сделает ошибок.

Играя концерт Элгара в прекрасном зале Вены, она поняла гнев и отчаяние своего детства с той поразительной ясностью, которая может прийти только с огромным эмоциональным напряжением.