Она купалась в любви родителей, которые сотворили из нее богиню. Они обожали свою маленькую красавицу, дочь-сокровище, и защищали ее от любых неприятностей. Со стороны ее старшего брата не было никакой конкуренции за родительскую любовь – он тоже, с ее слов, входил в число обожателей, будучи в меру умным и обладая средней внешностью.

Было ясно, что Джорджиане доставляло удовольствие царствовать в семье. Она получала все, что хотела: любовь, одобрение, похвалу, внимание. И материальные вещи – о, множество материальных вещей.

Взрослая Джорджиана жила под маской, подавая себя как пассивный образец исключительной красоты. Дочь-сокровище превратилась в жену-сокровище. Ни карьеры, ни детей, требующих заботы.

Но доктор Дейнман догадывался, что за внешней пассивностью скрывается жесткая внутренняя целеустремленность. Джорджиана чувствовала бы себя комфортно только в роли главного босса, управляющего всем и всеми. Но она не имела необходимой квалификации для того, чтобы занимать подобное положение.

Секс, вероятно, был еще более разрушителен для ее детского "я". Она должна была воспринимать его как агрессию со стороны сильного мужчины. Для нее это было унизительно и оттого болезненно психологически. И физически, возможно, тоже.

По иронии судьбы, она вышла замуж за энергичного и властного Сола Ксавьера, который не имел намерения позволять кому-либо властвовать над собой. Джорджиана вряд ли могла смириться с этим. Но, разумеется, она могла рассматривать то, что поймала его, как большое достижение.

В детстве красивая девочка получает подарки – кукол, платья, украшения. Но когда она становится достаточно взрослой, она должна получить мужчину, достойного ее женского совершенства. Она должна доказать свое превосходство над другими женщинами.

Ксавьер, должно быть, был настоящей добычей: талантливый, знаменитый, красивый. Герой наших дней.

Безусловно, стоящий мужчина.

Но сейчас брак Джорджианы дал трещину. Ксавьер не желал уступать ей власть и отказывался мириться с притязаниями сексуально несостоятельной жены, которая к тому же имела патологически недоразвитое представление об окружающих ее человеческих существах.

Доктор Дейнман чувствовал воодушевление. Он с нетерпением ждал, чтобы Джорджиана рассказала ему детали своих интимных отношений с Ксавьером, но она упрямо избегала касаться этой темы.

– Вы хотите измениться? – спросил он. – Как личность?

Она приподняла веки. Легкая улыбка медленно появилась на ее лице.

– Нет. Нет, нет, нет.

Доктор Дейнман улыбнулся. Действительно, она вряд ли когда-нибудь изменится. Он не сомневался в этом.

У нее просто нет к этому стимула. Она искренне считает себя совершенством. С ее точки зрения – это просто досадная случайность, что окружающий ее сейчас мир не соответствует ее ожиданиям.

Доктор Дейнман посмотрел на ее руки – сужающиеся к кончикам пальцы, покрытые коралловым лаком ногти. Она полулежала, сложив ладони на плоском животе, как раз над пупком. Доктор представил ее обнаженной: стройные, чистые линии тела, гладкая кожа. У нее должна быть нежная поросль светлых волос на лобке и изящная грудь с детскими розовыми сосками. Ее ягодицы должны быть похожи на мягко обрисованные эллипсы; а если бы она повернулась к нему спиной и наклонилась, сдвинув ноги вместе, пожалуй, очертания этих полушарий имели бы форму сердечка.

Его пульс участился.

Огонек магнитофона мигнул. Слушая ровный голос Джорджианы, доктор Дейнман позволил себе погрузиться в фантазии, в которых он деликатно освобождал Джорджиану от ее одежды, а потом самыми нежными, самыми легкими прикосновениями своих губ и пальцев приводил ее к трепетному оргазму, превращая ее в свою рабыню.

Бруно шел рядом с Тэрой по набережной. Глядя сверху вниз на копну этих милых сердцу каштановых волос, подстриженных остроконечными прядками, он ощущал в себе болезненный прилив нежности.

Он понял: ужасное предчувствие, что он может потерять Тэру, становится реальностью. Он понял это, едва она появилась сегодня в его комнате. Грусть поднялась в нем, грусть, которую он любой ценой должен был скрыть от Тэры.

За прошедший час она едва вымолвила пару слов. Ее лицо было тихим и серьезным.

– Ты можешь все рассказать мне, Тэра, – нежно сказал он. – Все – что бы это ни было. Я пойму.

Она покачала головой, плотно сжав веки.

– Я не знаю. Я честно не знаю, – произнесла она, глядя на Бруно. В ее глазах блестели слезы.

– После смерти твоего отца прошло еще очень мало времени, потом тебе будет легче…

– Нет, – тихо перебила она его. – Дело не в этом. Просто я чувствую… я думаю, нам не стоит пока встречаться.

Это было непостижимо для Бруно. У них все шло так хорошо. Он так ее любил. Он уже никого не сможет так любить. Никогда. Это немыслимо.

Он взял ее за руку, и она крепко сжала его ладонь, стараясь приободрить его.

Бруно почувствовал ее жалость. Он не хотел, чтобы она его жалела. Это только усиливало боль. Он просто хотел, чтобы она всегда была рядом с ним – телом и душой. На всю жизнь. Пока смерть не разлучит их.

– Никого другого у меня нет, – честно сказала она.

Он молча содрогнулся. Прошло уже три недели, как они были близки в последний раз, и его тело жаждало ее. Однако лишь мысль, что другой мужчина может обладать его сокровищем, повергла Бруно в мрачное уныние. Он через силу улыбнулся:

– Это хорошо. А то бы я убил его. Или, по крайней мере, нанес бы тяжкие телесные повреждения! – Он старался говорить с иронией. Тэра ни в коем случае не должна догадаться о степени его горя.

– Я такая дрянь! – с отчаянием воскликнула она. – Но у меня просто ничего сейчас не получается.

– У тебя все получалось, – с нежностью сказал Бруно. – Для меня быть рядом с тобой было… замечательно. Этот последний год был лучшим в моей жизни. Я бесконечно благодарен тебе.

Получается, не получается… Какое странное, неподходящее слово, подумал он. Он вспомнил, что, разговаривая по телефону, спросил Тэру, не сделал ли он что-нибудь не так. Он без конца думал об этом и вот, наконец, получил ответ. Он знал, что, если бы можно было начать все сначала, он не должен был допускать одного: он не должен был показывать ей, насколько он ее обожает. Это сковывало ее, мешало ей свободно дышать. Даже те слова, которые он произнес сейчас, могли еще сильнее отпугнуть ее. Он все делал неправильно. Он сейчас видел это с абсолютной ясностью. И в то же время он знал, что, если бы имел призрачный шанс начать все заново, он совершил бы те же самые ошибки.

Если ты действительно любишь кого-то, то не существует способа скрыть эту любовь. А значит, ты обречен страдать.

Он посадил ее в поезд, нежно поцеловал и сказал, что она поступила очень храбро, сказав ему все прямо.

Когда поезд тронулся, он увидел, что по ее лицу, такому родному и близкому, катятся слезы.

– Не унывай, – сказал он ей одними губами, улыбаясь и махая рукой. Его собственные чувства были крепко заперты за внешним фасадом мужественности. Выпрямив плечи, он бодрым шагом покинул вокзал.

В течение этого года Тэра была его другом, его возлюбленной, его критиком, судьей и союзником. Он позволял ей лепить его характер. Без нее он не был бы тем, кто он есть сейчас.

Тэра провела два тяжелых дня, обходя местные рестораны, и, наконец, нашла работу официантки в вечернее время в маленькой итальянской траттории в десяти минутах ходьбы от дома. Это была тяжелая работа, но все лучше, чем быть безработной и каждую среду стоять в длинной грустной очереди неудачников, доказывая право на государственное пособие.

Зарплаты вместе с чаевыми хватало на то, чтобы давать матери небольшую сумму на ведение домашнего хозяйства и начать откладывать деньги для оплаты уроков игры на скрипке, которые она собиралась брать у кого-нибудь из известных педагогов.