Хокарэмы… О них сотни небылиц гуляют по Майяру и за его пределами, но разве что сами хокарэмы могли бы разобраться, есть ли в тех небылицах зерно истины.

Многое говорили о хокарэмах, даже приписывали им тайные празднества с чуть ли не людоедскими обрядами — никто никогда не сомневался в их жестокости.

Но разве можно поверить в это, глядя в простоватое лицо Мангурре?

В стенах ущелья давно метался грохот: отряд приближался к водопаду. Река, которая, собственно, и создала Ворота Сургары, сейчас, в сухое время года, была совсем немноговодна, скорее напоминая ручей. Она устремлялась по тому рукаву, который вел к Сургаре; второй рукав, спускающийся к Майяру, наполнялся водой только в осенние дожди или весной, когда таяли снега. Тогда река поворачивала вспять ручеек, превращая Ворота в неприступное ущелье. У водопада старший сургарец предложил спешиться и идти по узенькой тропе, ведя коней в поводу. Здесь легко можно было оступиться и упасть во взбитую тяжелой струей воду в яме у подножия водопада.

Мангурре успевал посмотреть и под ноги, и вверх. Там, на высоте сорока локтей, была проложена «сухая» тропа, обеспечивающая связь с Сургарой во время паводков. Для верховых та тропа не годилась, пешие же скороходы могли в любое время отправляться в Тавин. «А может, у них на выходе из ущелья застава со сменными конями?» — размышлял Мангурре, и так оно и оказалось, но обнаружилось это только на следующий день, поскольку ночевать им пришлось в ущелье, на специально оборудованной для этого площадке. Здесь было тесновато, но другого места для привала в полузатопленном ущелье не было. Для караванов, следующих в Сургару и из Сургары, был устроен бревенчатый настил с несколькими хижинами и местом для костра. Пайре хижины не понравились, он брезгливо приказал поставить для себя палатку.

Утром, когда в ущелье было еще темно, путь продолжился, и только ближе к вечеру стены расступились и отряд вышел на открытую холмистую равнину.

Тут Пайра и велел останавливаться на ночлег, хотя до заката было еще далеко. Такая остановка была вполне в порядке вещей; в портулане, которым запасся Пайра на дорогу, остановка даже настоятельно рекомендовалась, и сургарцы, которым он сообщил о своем решении, тоже ничуть не удивились. Старший сказал даже, что и сам бы это посоветовал — путь по ущелью был не из легких.

А два дня спустя в третьем часу после полудня отряд Пайры въезжал в Тавин. Уже задолго до этого местность стала людной; Пайру коробили устремленные на него удивленные, а часто и враждебные взгляды, но делать было нечего. В Тавине поглядеть на майярцев сбегались целые толпы, и, надо сказать, они вовсе не молчали. Правда, оскорбительных выкриков Пайра не слышал, но неодобрительный шепоток сопровождал отряд на всем пути от городских мостов до дома Руттула.

Тавин — город своеобразный. Расположенный на острове, он больше полагался на воды Тавинского озера, чем на крепостные стены, опоясывающие его. Поэтому Тавин мог позволить себе широкие улицы, просторные площади и даже большие сады. Вид у него был деревенский, простоватый.

— Занятный городок, — одобрительно пробормотал Мангурре за спиной Пайры.

Принц Руттул жил в большом, однако не роскошном доме — простота была почти неприличная.

— Подумать только, — чуть слышно проговорил Мангурре. — Как легко его убить…

Пайра прекрасно понимал своего хокарэма. В самом деле, почему ни одно покушение на Руттула не удалось? Какое везение помогало Руттулу избегать их? Подосланные убийцы не достигали цели; правда, за это дело только раз брались хокарэмы, но результат того покушения был ошеломляющ: один из двоих сгинул бесследно, а другого, как говорят закованного в цепи, вывезли в Майяр в сундуке. Парень краснел от унижения, как мальчик, но ничего не рассказал даже хокарэмам — какая сила могла его одолеть.

Однако каким беззащитным выглядел Руттул! Он был в своем обычном бархатистом черном костюме, не знающем сносу. Кроме золотистой отделки, украшений, как бы то ни было подчеркивающих богатство и власть, не было.

Пайра никогда не видел раньше Руттула и поразился, как правы были люди, описывая его лицо как неприятное. Он не был уродом, принц Руттул, но черты его лица были настолько необычными, что взгляд резали и бледная кожа, и пронзительно светлые, почти желтые глаза, и желтые же, густо тронутые сединой волосы.

— Приветствую тебя, высокорожденный Пайра, — сказал Руттул, делая навстречу прибывшему послу несколько шагов.

Пайра сдержанно поклонился. Руттул пригласил его в кабинет, указал на кресло, предложил вина.

Поначалу разговор шел о погоде, о дальней дороге и дорожных случайностях — обычный, ничего не значащий разговор, который ведется исключительно ради приличия. Потом Пайра осмелился осведомиться о здоровье принца Руттула и его высочайшей супруги. Руттул чуть заметно удивился: Пайра именовал принцессу Савири как будто не по сану. Затем Руттул понял, в чем дело, и спросил о здоровье высочайшего Карэны.

— Его здоровье как будто не ухудшилось, — ответил Пайра. — Но он, намереваясь достойно подготовиться к смерти, принял монашеский чин и удалился от дел.

— Он не так уж и стар, — заметил Руттул.

— Да, — согласился Пайра, — но ему последние годы было трудно двигаться.

— Я отношусь к высочайшему Карэне с искренним уважением, — сказал Руттул немного погодя. — Но не думаю, чтобы он решил послать тебя известить принцессу Оль-Лааву и меня о своем уходе от дел.

— Разумеется, — холодно ответил Пайра. — Собственно, он послал меня не к тебе, высокорожденный Руттул, а к твоей высочайшей супруге. Принц Карэна завещал ей свое право на знак Оланти.

Пайра полагал, Руттул удивится, услыхав такие немыслимые речи. Но то, что слетело с губ Руттула, он ожидать никак не мог.

— Значит, принц Аррин умер, — задумчиво проговорил Руттул. — Жаль… Жаль!

Сначала Пайра не понял. Потом догадался, какое сплетение государственных интересов стоит за завещанием Карэны. Потом возмутился: знак Оланти был для него священен, а тут его используют в качестве подачки.

Руттул его возмущение заметил.

— Неужели ты думал, — спросил он, — что Высочайший Союз позволит принцессе стать наследницей короля?

— Это бесчестно, — возразил Пайра.

— Ну что ты!

Пайре было трудно понять.

— Они же оскорбляют вас — тебя и госпожу принцессу!

— Ты слишком молод, — ответил Руттул. — Прости меня, ты слишком горяч.

Эти слова могли бы показаться унизительными молодому аристократу, но Пайра пропустил их мимо ушей, а Руттул продолжал:

— Сегодня ты отдохнешь, а завтра мы с тобой поедем в Савитри. Там живет сейчас принцесса. Савитри прекрасное место, надеюсь, там тебе понравится…

«Он считает меня мальчишкой?» — подумал Пайра. Но затевать ссору в чужой стране, да еще с мужем принцессы, вассалом которой только что стал, Пайра не рискнул и послушно прошел в отведенные ему покои.

Савитри он так и не увидел — утром его разбудила суматоха и шум во дворе и в доме: принцесса Савири, узнав о появлении майярцев, не сочла за труд вернуться в Тавин.

— Рада тебя видеть, — улыбнулась она Пайре, когда они встретились перед завтраком. — Очень рада. Я хочу надеяться, тебе понравится наш дом. Правда, он заведен не на майярский лад, но…

Как Пайре мог не понравиться этот дом, когда хозяйкой в нем была фея: приветливая, хрупкая, нежная фея в фантастических, никогда не виданных одеждах?

Конечно, он видел, что это совсем девочка и что ей всего тринадцать лет, но многое, очень многое придавало ей в глазах Пайры священный ореол.

Она была дочерью короля.

Она была обладательницей знака Оланти, а могла бы стать и наследницей престола, то есть будущей королевой.

И она была женой Руттула.

Принцесса и дракон, думал Пайра, глядя на нее и на Руттула. Но только принцесса вовсе не жаждет избавления, и Пайре не придется стать ее рыцарем, защищая ее копьем и мечом. А дракон добродушен и свысока посматривает на юношескую влюбленность майярца.