Дозорный молчал. Начальник явно говорил сам себе, не ожидая ответа.
А Пайра был уже совсем близко.
Сотник выступил вперед и сказал, приветственно подняв руку:
— Привет тебе, высокорожденный Пайра!
Пайру такое обращение покоробило; лицом своим он владел плохо, заметная гримаса скользнула по скулам. Но он взял себя в руки и ответил:
— Привет тебе, страж Ворот.
Сотник ждал.
Пайра помедлил и сказал:
— Меня ведут в Сургару мои вассальные обязанности. — Он смотрел строго, не мелькнет ли тень усмешки на лицах сургарцев, но сургарцы были серьезны и внимательны. — У меня поручение в дом Руттула.
Сотник молчал.
Пайра выдержал паузу и закончил:
— Так что мне нужно проехать в Сургару.
Необходимость объясняться с бывшим рабом казалась Пайре унизительной, но сотник не собирался щадить чувства вельможного майярца.
— Ты не сказал ничего, — проговорил сотник, — что объясняло бы цель твоего прибытия в Сургару, высокорожденный Пайра. И я бы хотел посмотреть твои подорожные.
— Откуда у меня могут быть сургарские подорожные? — надменно возразил Пайра.
— Покажи майярские, высокорожденный Пайра.
Пайра опустил руку в седельную сумку и вынул пергаментный свиток. Сотник ступил вперед и взял свиток из руки Пайры. Он внимательно осмотрел печати и подписи; глупо, конечно, подозревать в подлоге Пайру, но служба есть служба. Сотник нашел печати удовлетворительными и принялся изучать текст подорожной. Читал он неумело, водя пальцем по строкам, шевеля губами. Понимал написанное он не очень хорошо, и ему то и дело приходилось возвращаться к уже прочитанному. Пайра терпеливо ожидал. Текст подорожной не был длинен, но сургарец разбирал его долго. Наконец, когда терпение Пайры стало уже истощаться, начальник заставы свернул пергамент, оглядел еще раз, уже не очень внимательно, и вернул Пайре.
— Тут ничего не сказано о цели твоего путешествия, высокорожденный Пайра, — сказал сотник. — Я все же прошу тебя объяснить, какое право ты имеешь разъезжать под флагом Карэны?
Право? По мнению Пайры, не сургарцам бы разбирать его права, но он опять сдержался и сухо объяснил, что высочайший Карэна решил передать знак Оланти внучке своей, принцессе Савири, жене Руттула и дочери короля Лаави (Пайру передернуло, когда он титуловал принцессу: полагалось именовать женщин сначала по имени мужа, потом по имени отца, и Пайре пришлось сделать над собой усилие, упоминая имя мятежника Руттула впереди королевского имени).
Сотник раздумывал. Передача знака Оланти принцессе Савири была еще невероятней, чем все то, что он успел придумать, пока глазел на приближение майярского отряда к заставе. Если принцесса Савири получит сан высочайшей, это будет означать, что Руттул получит возможность влиять на политику Майяра. Как могли допустить такое высочайшие принцы?
Сотнику подумалось: что, если вся эта история всего лишь уловка, хитрость для того, чтобы майярцам удалось проникнуть в Сургару? Но какая может быть выгода от вторжения в Сургару столь малочисленного отряда?
— Трудно поверить, — сказал сотник в лицо Пайре.
— Ты сомневаешься в моих словах, сургарец? — спросил Пайра с угрозой.
— Твой рассказ мне кажется сказкой, — ответил сотник. — Может, он правдив. Но что заставит меня в него поверить? Только не твой меч, высокорожденный Пайра.
Пайра убрал руку с рукояти меча, за которую было схватился, несколько мгновений рассматривал сургарца, что-то соображая, а потом вынул из-за пазухи сафьяновый футляр. Сотник протянул к нему руку, но Пайра футляр не отдавал: он раскрыл его, и сотник увидел на темно-лиловом бархате драгоценный цветок. Сотник разглядывал изделие из золота и изумрудов внимательно; но разве мог он понять, подделка это или же перед ним действительно знаменитый знак Оланти, каких всего семь на весь Майяр?
— Ты убедился? — спросил Пайра.
Сотник поднял на него глаза. Более, чем драгоценность, его убедило поведение Пайры: Пайра нервничал, Пайру угнетала необходимость вести переговоры с бывшим рабом, Пайру коробила необходимость показывать этому рабу священный знак Оланти, да и хотелось Пайре, вероятнее всего, находиться сейчас далеко отсюда, где-нибудь в Майяре.
— Хорошо, — сказал сотник. — Я дам тебе, высокорожденный Пайра, двух моих солдат в сопровождающие. — Он обернулся к своим людям: — Пропустите их.
Мечники сдвинули щиты в сторону. Проход через Ворота был открыт.
Пайра махнул своему отряду и поехал вперед, в узкое ущелье, которое издревле называлось Воротами Сургары. Он был здесь впервые и потому позволил себе с любопытством оглянуться вокруг. По его мнению, гарнизон Ворот был слишком велик. Чтобы защитить это великолепно обустроенное самой природой место, людей требовалось гораздо меньше, но Пайра тут же сообразил, что если бы он был властелином Сургары, то оставил бы в Воротах людей гораздо больше, чем решил он поначалу, — не стоило полностью доверять неприступности скалистой гряды, стеной стоящей от моря до Миттауских болот.
Ворота Сургары ничем не напоминали обычные крепости с высокими стенами, неприступными рвами, с башнями и внутренними дворами, но это действительно было прекрасно защищенное укрепление. Божьим соизволением и человеческой смекалкой здесь было создано одно из чудес мира.
Ворот, как таковых, здесь не было. Когда отошли в сторону мечники, унося с собой тяжелые щиты, ущелье показалось Пайре пустым, но он почти сразу понял, что ошибся. Подняв голову, он обнаружил над собой настоящий город. Домами в этом городе были пещеры, улицами — перекинутые через ущелье висячие мостики и лестницы. И в этом городе жили люди — не только воины пограничной стражи, но также их жены и дети.
Весть о неожиданных гостях уже разлетелась по всем пещерам, и десятки глаз смотрели сейчас, как проезжают внизу их извечные враги.
Пайра воспринял эти взгляды как очередное унизительное испытание; делать было нечего, приходилось терпеть, каждую минуту ожидая плевка или камня. Люди Пайры тоже притихли, посматривая по сторонам и вверх враждебными взорами, — они чувствовали себя как в ловушке и ожидали нападения. А сургарцы смотрели на них сверху, переговаривались негромко и непонятно на тарабарском языке беглых рабов.
Ущелье казалось бесконечным. Пайра механически отмечал умело устроенные камнепадные ловушки; жутко было проезжать под ними, зная, что достаточно сургарцам обрезать несколько веревок — и умопомрачительные громады камней устремятся вниз, погребая под собой все, что подвернется. Затем о том, что было сверху, пришлось забыть. Сухое каменистое дно ущелья вдруг превратилось в гниющее болото; уровень воды был глубок, но стало скользко, лошади оступались, а две и вовсе упали в черно-зеленую муть. «Не хватает еще мне свалиться на потеху черни», — думал Пайра, отметая в сторону мысли, что болото устроено сургарцами нарочно. Но это, конечно, были уже шуточки богов: болото, взбитое конскими копытами, обернулось скромным ручейком и заструилось вперед, к Сургаре.
Пайра оглянулся на Мангурре, своего хокарэма-телохранителя. Мангурре, не страдая излишней гордостью, смотрел вокруг во все глаза. На его курносом лице было написано удовольствие; он сейчас казался совсем бестолковым, но Пайра не настолько плохо знал своего хокарэма. Он догадывался, что Мангурре уже соображал, каким образом он взялся бы за штурм Борот Сургары: он любил такие задачки, хотя, когда дело доходило до того, чтобы претворить в жизнь их решение, он обычно отходил в сторону и предлагал делать это другим; Пайра подозревал, что поступал Мангурре так не из скромности или лени, а для того, чтобы посмотреть, как безупречный план может быть погублен ошибками исполнителей.
Двое сургарцев, выделенных сотником для сопровождения отряда, посматривали на Мангурре неодобрительно. Во взгляде старшего было больше злости; второй же, совсем юнец, проявлял скорее интерес к одному из врагов, о которых много слышал, но никогда еще не видел. Он окидывал хокарэма быстрым взором и почти неслышно шептал что-то своему спутнику. Мангурре казался ему не более опасным, чем остальные майярцы. Старший сургарец знал, что это не так; ему в жизни всего удалось повидать (об этом говорил след от кандалов на его запястье), и о хокарэмах он знал не понаслышке — недаром он придерживал коня, стараясь ехать на два корпуса сзади.
