Эрван не сказал Ролнеку, что за птичка залетела в гости к Марутту: говорить об этом было слишком неосторожно, слишком опасно. Ролнек ничего не понял из его намеков, кроме одного — Карми нужно беречь пуще глаза, и он зорко стерег ее, намереваясь в целости и сохранности доставить в Ралло-Орвит. Смиролу даже довелось услышать его упреки, мол, слишком вольно держит себя с пленницей, пристает с ухаживаниями, то и дело норовит обнять ее или прижаться покрепче.

— Ну и что? — удивился Смирол. — Тебе разве велели охранять ее невинность?

Ролнек опасался не столько за невинность Карми, сколько за лояльность Смирола. Рыжий, казалось, мог легко поддаться на какую-нибудь хитрость девушки и помочь ей бежать. Ролнек опасался напрасно. Смирол, несмотря на все свои шуточки, осознавал необходимость подчинения старшему в команде, и даже мысли у него не возникало поднять бунт. Приказам старшего нужно подчиняться. Вот станет он райи — другое дело. Райи живут привольно, начальников над ними нет.

Так что никакие ухищрения Карми не могли сбить его с пути истинного. Наоборот, он с интересом следил за Карми, не понимая пока, куда она клонит, но предчувствуя, что что-то она затевает. Явно кто-то научил ее плести интриги. Двумя словами она чуть не перессорила трех коттари, потом несколькими шутками чуть не сбила их с толку на перекрестке, одной фразой зародила у всей компании желание осмотреть храм Герави-в-холмах, и только у входа в пещерный храм Арга-Тэлли-До Смирол понял, что завела их сюда Карми. Он восхитился, ничего не сказал Ролнеку (пусть пребывает в уверенности, что сам выбирает направление движения), однако насторожился.

Стэрр прочитал из тетрадки описание Арга-Тэлли; Карми слушала, пожалуй, более внимательно, чем остальные.

Смирол следил за ней, не отводя взгляда. Он все еще не понимал, что она задумала, и это выводило его из себя. Какая-то девчонка, даже не хокарэми, хочет обвести его вокруг пальца. И обведет, хмуро подумал Смирол, когда Ролнек решил вдруг обсудить на ходу планы на следующую неделю. Отвлекаться было нельзя, но нельзя было и игнорировать старшего.

Смирол отвернулся буквально на несколько мгновений, а Карми этих мгновений оказалось достаточно. Она плавно, как будто даже неспешно, скользнула в нишу. Никто из коттари не обратил на это особенного внимания — ну подумаешь, решила что-то разглядеть в темноте; но Смирол, заметивший ее исчезновение, поперхнулся на полуслове и ринулся вслед за ней.

Поздно! Где-то в глубине пещеры удалялся топот; найти Карми в лабиринте, не зная его плана, было попросту невозможно.

Ролнек за шиворот выволок Смирола из пещеры:

— Заблудиться хочешь?

Смирол только что не рвал на себе волосы, его отчаяние было неописуемым.

— Обманула! Девчонка, соплюшка, пигалица — обманула! Он метался у входа, пиная что попадалось под ноги, — стравливал раздражение. Стэрр невозмутимо листал тетрадку с описанием пещерного храма.

— Интересно, — произнес он. — Здесь написано, что плана подземелий не существует, известно лишь несколько выходов, причем некоторые из них — в Западном Ирау.

— Без плана она тут заблудится, — сказал Ролнек.

— Карми не самоубийца, — возразил Смирол. — Она знает, что делает.

— Древние монахи держали в голове до дюжины дюжин маршрутов, — поделился вычитанными сведениями Стэрр.

— Это, — возразил Ролнек, — выдумки.

Смирол промолчал. При Карми не было ни клочка пергамента, ни лоскута ткани, ничего, на чем можно было нарисовать план или расписать ориентиры. Значит, план храма Карми все-таки держала в голове. Откуда она могла его узнать, если последний монах ушел из храма лет триста назад? Местные контрабандисты своих троп никому не показывают, а у хокарэмов пока руки не дошли полностью обследовать пещеры и составить свои схемы…

— Ну что ж, — вздохнул наконец Смирол, прерывая спор Ролнека и Стэрра. — Нам ее не найти. Ладно, пошли в Ралло, порадуем Старика, что ученички у него получились каких мало…

Недели через две они добрались до Ралло, «порадовали» Лорги и стали дожидаться вестей от Эрвана, который хоть мастеру Ралло-Орвит должен был рассказать, что за птичку подобрал на острове Ваунхо Смирол. Но Эрван письма не прислал и сам не появился; вместо этого дошли вести о чуме, охватившей Сургару, а потом княжество Марутту и — частью — Горту. Эрван был одной из первых жертв чумы в городе Тиэртхо.

Высокая государыня Карэны и Сургары, принцесса Ур-Руттул Оль-Лааву пережидала короткий весенний дождик в вымытой полой водой нише глинистой стены глубокого оврага. Теперь она опять была свободной, но что делать с этой свободой — не знала. При побеге из Инвауто она не преследовала никакой цели, кроме как избавиться от докучливой опеки святых сестер. А сейчас?

Во всем, даже в смерти Руттула, винила она майярцев. Может быть, это было несправедливо, но логика, трезвая рассудочность, которая когда-то беспокоила Стенхе, оставила ее. Безусловно, это была болезнь.

Потрясение, которое принцесса испытала, когда поняла, что Руттул нарочно держит ее в Миттауре, лихорадочная гонка по пути в Сургару — верхом, пешком, а потом на глайдере — все эти страхи и усталость измотали Саву, но все бы прошло после отдыха, короткого или продолжительного. Да только отдыха в конце пути не было.

Новые удары обрушились на нее: известия о смерти Руттула и о том, что майярские орды разоряют Сургару. На фоне этих бед старания Малтэра спасти свою шкуру казались невинной самозащитой, хотя он, бедняга, полагал, что его предательство разгневает принцессу. Гневаться? На что? Каким мелким все стало казаться после смерти Руттула! И груз, придавивший ее плечи, становился все тяжелее.

«Возьми все в свои руки, — подсказывал рассудок. — Думай, действуй. Пусть майярцы узнают, кто хозяин в Сургаре…» Но его голос был почти неразличим на фоне равнодушия ко всему миру, которое завладело ею целиком.

«Все кончилось, — стучало сердце. — Все кончилось, не успев даже начаться».

Саве не хотелось больше жить. Жажда смерти становилась все сильней, и вряд ли кто-нибудь из людей сумел бы помешать ей убить себя, но последний проблеск здравого смысла шепнул ей: «Руттул бы не одобрил этого шага. Держись, Сава…»

И она держалась. Не из последних сил — сил уже больше не осталось, а по какой-то инерции.

Это была болезнь. Потом, спустя недели, понемногу приходя в себя среди каменных монастырских стен, она обнаружила, что память, обычно безотказная, теперь не повинуется ей. Тогда она не могла вспомнить ничего из того, что произошло. Плотная серая завеса поглотила события. Она никак не могла припомнить, чья рука взяла из ее вялой, бесчувственной ладони Руттуловы бусы с прицепившимся к ним стажерским ключом. И этот момент был более важен для нее, чем почти все долгое путешествие на Ваунхо, также растворившееся в небытии.

Все к ней относились как к душевнобольной. Святые сестры хлопотали вокруг нее, их голоса сливались в гул, дремотный, навевающий сон, и она спала все время или бездумно лежала в постели.

Тогда и стало приходить к ней выздоровление. В благотворной дреме возвращались к ней силы. Невыносимый груз понемногу спадал с ее плеч, и однажды ночью, когда монастырь затих, она встала с постели и, подстрекаемая жаждой деятельности, побежала из своей кельи. Влажный холодный ветер тотчас отрезвил ее, глоток, воздуха, не замутненного фимиамами, оказался действенным лекарством.

Келья у принцессы была большая, и сначала в ней еще жили две монашки, однако их ночные вздохи и сопение раздражали Саву, она пожаловалась, и эту скромную прислугу убрали, переместив в соседние кельи. Теперь одиночество обернулось удобством. Дверь, опять-таки, со смазанными петлями, чтоб не беспокоить привередливую больную, теперь бесшумно выпускала ее во двор, а потом однажды выпустила ее и в вольный мир.

Затем долгих полтора месяца она ломала голову, как освободиться от назойливых мальчишек-хокарэмов. Всякое бывало: она ругалась, дразнила Ролнека — ничего не помогало. Она уже было отчаялась, когда гостили они в замке Марутту, Сава была близка к мысли объявить, что она сургарская принцесса.