Несколько приободрившись, она развернула бумагу и едва, не задохнулась. «Нам нужно встретиться на нашем месте, — гласило письмо. — Не сомневаюсь, что ты любишь Мэдди, но я беременна и не знаю, что делать».

Мэдди уронила письмо на стол.

— Ах, сукин сын, — громко произнесла она.

Итак, он обрюхатил Кристи. Кристи или кого-нибудь еще. Вот вам и презервативы. Значит, Кристи — или другая женщина — скоро подарит Эм братика или сестричку. Какая прелесть. Черт побери, и куда только глядел Брент?

Придется с этим что-то делать. Развод оказался куда более трудной затеей, чем предполагала Мэдди. Ей предстоит объяснить все дочери. «Тебе ведь нравится Кристи, Эм? — спросит она. — Так вот, наш папа тоже очень ее любит, поэтому…»

Мэдди сунула все бумаги, кроме письма о беременности, обратно в ящик и захлопнула крышку. Потом еще раз просмотрела письмо. Почерк был совершенно незнакомый, сорт бумаги также ни о чем не говорил. Интересно, стала бы Кристи писать записки на листочке из школьной тетрадки? Вряд ли.

Мэдди спрятала записку в свой кошелек, чтобы впоследствии сравнить почерк, которым она была написана, с почерком Кристи. У нее вновь разболелась голова. Она больная женщина, и ей противопоказаны такие потрясения. Ей противопоказана такая жизнь. Она должна что-то сделать. Но сейчас ей совсем не до того.

Мэдди выпила три таблетки и поднялась наверх, унося с собой ящик и коробочку с презервативами. Она спрягала улики под свою кровать, чтобы они не попались на глаза Эм, потом забралась под одеяло, свернулась калачиком и забылась тяжелым сном.

Мэл и Эм устроились перед экраном, прихватив с собой большие тарелки с маникотти и миски с хлебом и чесночным соусом.

— Как дела у твоей мамы? — спросила Мэл.

По телевизору в который уже раз крутили «Отважную эскадрилью». Фильм этот им изрядно надоел, и девочки даже не притворялись, будто смотрят на экран.

— Говорит, ей лучше. — Эм внимательно пригляделась к маникотти и осторожно попробовала. Макароны были хороши. — Вчера у нее такие глаза были — я думала, она вот-вот заплачет. — Эм нацепила на вилку еще макарон и принялась жевать, соображая, о чем говорить дальше. — Вчера мои папа с мамой поссорились, — наконец сообщила она. — Взаправду, до-настоящему.

Глаза Мал расширились:

— Шутишь!

— Вовсе нет. Они ругались, как будто сошли с ума. — Эм повернулась к подруге, сдерживая слезы. — Они ненавидят друг друга. Папа отвез меня к вам, а мама осталась одна. Какой ужас.

— Чего же ты вчера молчала? Почему не рассказала мне? — В голосе Мэл послышалось необычное для нее напряжение.

— Я не могла, — сказала Эм. — Это такой кошмар. Твои предки тоже то и дело собачатся, но они ссорятся понарошку, а мои по-настоящему. Я не хотела вспоминать об этом. Сегодня мама такая тихая, а папу я и вовсе не видела. Не нравится мне все это, Мэл.

Казалось, Мэл не знает, что сказать и что делать дальше. Эм даже удивилась: на ее памяти Мэл никогда не лезла за словом в карман.

— Это еще не все, — наконец произнесла Мэл.

— О чем ты? — спросила Эм, чувствуя, как сжимается ее горло.

Мэл сглотнула и заерзала на диване.

— Моя мама здорово рассердилась на твоего папу, — сообщила она. — Сегодня утром я подслушала по телефону, как она орала на него.

Эм откинулась на спинку.

— Откуда тебе знать, что это был он?

— Потому что мама выкрикивала его имя. — На Мэл было жалко смотреть. — Мне страшно, Эм. Мама сказала, что убьет твоего папу, если он проболтается.

— Насчет чего?

— Не знаю. — Мэл вновь принялась за еду, стараясь принять беззаботный вид, но Эм видела, что подруге не до шуток. — А потом начался настоящий кошмар. Когда мама повесила трубку, пришел папа и спросил, с кем она разговаривала. Мама сказала, с бабушкой. — Мэл на минуту стиснула губы, потом продолжала: — Мама солгала. И они поссорились. По-настоящему. Сначала они злобно перешептывались, потом мама ударила кулаком по столу, а папа ушел и хлопнул дверью. — Мэл замолчала и проглотила застрявший в горле комок. — А когда папа ушел, мама расплакалась, а ведь она никогда не плачет. Это было страшно. Я даже не хочу об этом говорить. Хочу, чтобы все это быстрее закончилось.

— Боюсь, просто так все это не закончится, — отозвалась Эм, вспоминая, как ее родители стояли вчера во дворе, какое лицо было у мамы и как она прижимала к груди кулаки. — По-моему, происходит что-то ужасное.

Мэл уставилась на экран.

— Может быть, миссис Мейер укусила твоего папу, превратила его в вампира, и он укусил мою маму, а она не хочет, чтобы об этом кто-нибудь знал.

— Перестань, Мэл, — сказал Эм. — Все это происходит по-настоящему.

Мэл продолжала смотреть в телевизор.

— А я не хочу, чтобы по-настоящему, — ответила она. — Хочу, чтобы все кончилось.

— И я тоже, — сказала Эм. — Но сдается мне, все только начинается.

Изображение пропало, и на экране появилась мутная белая пелена.

— Это еще что такое! — воскликнула Мэл, вскакивая с дивана. — Мама! Телевизор накрылся! Вместо фильма какая-то хреновина!

— Следи за своим языком, Мэл, — произнесла Трева, появляясь в комнате.

— Ты только посмотри, — продолжала Мэл, пока Трева дергала коробочку кабельного распределителя. — В этом доме все пошло наперекосяк. Что случилось?

— Должно быть, обрыв на линии, — сказала Трева, выпрямляясь. — Завтра я позвоню на телецентр и скажу, что они погубили твою жизнь. А сегодня вы могли бы что-нибудь почитать.

— Это что — шутка? — осведомилась Мэл.

— Вам полезно поупражняться, — ответила Трева. — Через неделю начинается учебный год.

— Ох, не напоминай мне об этом, — попросила Мэл. — Можно мы посмотрим кассеты?

Трева пожала плечами:

— Хотите забивать мозги чепухой? Ради Бога. Смотрите все, что хотите.

Мэл дождалась, когда мать уйдет, и повернулась к Эм.

— Ты слышала? Нам разрешили смотреть любые кассеты. Да уж, беда не ходит одна. Моя мать всю неделю какая-то чокнутая. Я до сих пор не могу поверить, что вчера нам позволили смотреть «Пропащих сорванцов». Ведь это фильм «детям до шестнадцати»!

Эм задумалась над словами подруги.

— Ты права, — сказала она. — Как раз неделю назад мой папа начал психовать. Видимо, тогда-то все и началось. Что будем делать?

— Начнем шпионить, — предложила Мэл. — Предки сами ничего не расскажут. Надо доискиваться собственными силами.

Эм опять задумалась. Еще вчера мысль о слежке за родителями представлялась ей донельзя глупой, но тогда положение еще не казалось таким кошмарным.

— Ты права, — повторила она. — Надо спасать их. Вот только не знаю как. Я никогда не шпионила. С чего начнем?

— Начнем с того, что всякий раз, когда зазвонит телефон, мы будем подслушивать у параллельного аппарата, — ответила Мэл. — Проще пареной репы.

Звонок разбудил Мэдди вскоре после семи вечера, и она поднялась, хмурая и озадаченная. С чего бы это Бренту звонить в двери? У него есть собственные ключи. Мэдди с трудом спустилась по лестнице и открыла дверь.

— Я разбудил тебя. — Кей Эл стоял, прислонившись к дверному проему, и в его темных глазах сверкнуло что-то вроде восхищения, хотя этого никак не могло быть, поскольку Мэдди явилась его взору в старых брюках с обрезанными штанинами и клетчатой розовой рубахе, которой исполнилось, наверное, уже лет сто. — Прости. Я, кажется, действительно разбудил тебя, — добавил Кей Эл.

Увидев Кей Эла во плоти и вспоминая свои мысли о нем, Мэдди закрыла глаза. Кажется, нынче утром она собиралась швырнуть его на пол и разделаться с ним по-свойски. И вот он стоит перед ней, крепкий и широкоплечий, в рубашке шамбре и простых джинсах. И при этом, на ее беду, выглядит чертовски привлекательно.

Мэдди открыла глаза.

— Ничего страшного, — сказала она, стараясь говорить вежливо. — Чего тебе надо?

— Анна узнала о дорожном происшествии и прислала тебе шоколадные пирожные. — Кей Эл протянул Мэдди тарелку в пластиковой обертке, и она взяла гостинец, избегая смотреть в лицо Кей Эла. Взгляд в глаза не сулил ничего хорошего.